«Государство и революция» Ленина
Перевод мой, к сожалению, с английского. Буду благодарен за указание на очепятки, которые, вероятно, имеются.
Лючио Коллетти
«Государство и революция» Ленина
Основной темой «Государства и революции», неизгладимо запечатлевающейся в памяти и сразу же приходящей на ум при мысли об этой работе, является тема революции как разрушительного и насильственного акта. Революцию нельзя свести к захвату власти, она также должна быть разрушением старого государства. «Суть дела в том, сохраняется ли старая государственная машина (связанная тысячами нитей с буржуазией и насквозь пропитанная рутиной и косностью) или она разрушается и заменяется новой» [1], - говорит Ленин. Sprengen, zerbrechen, разрушить, сломать - эти слова передают настроение текста. Полемика Ленина направлена не против тех, кто не стремится к захвату власти. Целью атаки является не реформизм. Напротив, она направлена против тех, кто хочет захвата власти, но не хочет также и разрушения старого государства. Автором, в которого он целит, является Каутский. Но должно быть ясно, что это не Каутский, каким он стал после 1917 г. (например, в «Терроризме и коммунизме»), но скорее Каутский из своих работ, посвященных борьбе против оппортунизма; Каутский, который хочет революции, и в то же время не хочет разрушения старой государственной машины.
На первый взгляд, текст кажется непримиримым, но сектантским очерком, примитивным, погруженным в «азиатскую ярость», своего рода, гимном «насилию ради насилия». Кажется, что из этого текста вырастает сведение революции к наиболее элементарным и внешним чертам: захвату Зимнего дворца, поджогу Министерства внутренних дел, аресту и казни политических деятелей старого правительства. Именно эта интерпретация обеспечила успех «Государства и революции» в сталинское время, в чуть больше, чем четверть века с 1928 по 1953 гг., не только в России, но и в коммунистических партиях всего мира. Революция - это насилие. Каутский - социал-демократ, потому он не хочет насилия. Невозможно быть коммунистом, если твоей целью не является насильственный захват власти. До 1953 г. каждый активист коммунистической партии (в том числе, и итальянской), который посмел бы поставить под сомнение необходимость насилия, оказался бы в том же положении, в котором оказывается сегодня любой, кто ставит под сомнение «мирный, парламентский путь».
Я не настолько глуп, чтобы утверждать, что Ленин был против насилия. Он выступал за насильственное восстание, равно как и поддерживал в июне 1917 г. мирное развитие революции. Он выступал то за одно, то за другое, в зависимости от обстоятельств. Но в одном пункте он был неумолим: в любом и в каждом случае государственная машина должна быть разрушена.
Способы, которыми можно достичь революции, до определенной степени, случайны: они зависят от сочетания событий, которое бесполезно обсуждать заранее. Количество пролитой крови само по себе также ничего не говорит об основательности революционного процесса. Сущностной задачей революции, разрушением, которого она не может избежать (и достаточной гарантией которого насилие само по себе не является) является разрушение буржуазного государства как власти отдельной от масс и противопоставленной им, и его замещение властью нового типа. Вот что является существенным.
Согласно Ленину, старая государственная машина должна быть разрушена, потому что буржуазное государство опирается на отделение и отчуждение власти от масс. В капиталистическом обществе «демократизм всегда сжат тесными рамками капиталистической эксплуатации». «Большинство населения от участия в общественно-политической жизни отстранено». Все механизмы буржуазного государства являются ограничениями, которые «исключают, выталкивают бедноту из политики, из активного участия в демократии» [2]. Социалистическая революция, сохраняющая этот тип государства, будет поддерживать разделение между массами и властью, их зависимость и подчинение.
Если обобществление средств производства означает, что освобождая себя от власти капитала, общество становится своим собственным господином, беря производительные силы под свой сознательный, плановый контроль, политической формой, с помощью которой можно добиться этой экономической эмансипации, может быть только форма, опирающаяся на инициативу и самоуправление производителей.
Такова действительно главная тема «Государства и революции». Разрушение буржуазного государства - это не пожар в Министерстве внутренних дел, это не баррикады. Все это может иметь место, но не может играть ключевой роли. Сущностной чертой революции является разрушение перегородки, отделяющей рабочий класс от власти, его эмансипация и самоопределение, переход власти непосредственно в руки народа. Маркс утверждал, что Коммуна доказала, что «рабочий класс не может просто взять в руки готовой государственной машины и пустить ее в ход для своих собственных целей». Это невозможно, ведь задача революции «не передать из одних рук в другие бюрократически-военную машину» [3], а передать власть непосредственно в руки народа, и это невозможно, пока эта машина сперва не сломана.
Эти несколько строчек требуют самого серьезного осмысления: социалистическая революция заключается не в «передаче из одних рук в другие» военно-бюрократической машины; разрушение бюрократически-военной машины это, согласно Марксу, «предварительное условие всякой действительной народной революции», и, как комментирует Ленин, «народная революция» - это та, в которой «масса народа, большинство его, самые глубокие общественные "низы", задавленные гнетом и эксплуатацией, поднимались самостоятельно, наложили на весь ход революции отпечаток своих требований, своих попыток по-своему построить новое общество, на место разрушаемого старого» [4].
Смысл этого утверждения ясен. Разрушение государственной машины - это устранение ограничений, навязываемых демократии буржуазным государством. Это переход от «узкой, тайком отталкивающей бедноту» демократии к полной демократии. И, добавляет Ленин, «здесь наблюдается как раз один из случаев "превращения количества в качество": демократия, проведенная с такой наибольшей полнотой и последовательностью, с какой это вообще мыслимо, превращается из буржуазной демократии в пролетарскую». Формальное различие в количестве, на самом деле, «означает гигантскую замену одних учреждений учреждениями принципиально иного рода» [5].
Здесь исключительно важное значение приобретает полемика с Каутским. Столкновение с Каутским важно, потому что оно отражает дилемму, определившую весь опыт рабочего движения после Ленина. Каутский стремился к захвату власти, но не к разрушению государства. Важно, говорил он, просто-напросто заполучить в свое распоряжение уже имеющуюся государственную машину и использовать в своих целях. Любой, кто будет размышлять над различием в этих двух формулировках, увидит, что за незначительными словесными отличиями скрывается гораздо более существенное и глубокое расхождение. Для Ленина, революция - это не просто переход власти от одного класса к другому, это также и переход от одного типа власти к другому. Для него эти две вещи идут рука об руку, поскольку рабочий класс, располагающий властью - это рабочий класс, осуществляющий власть. Для Каутского, с другой стороны, захват власти не означает создания новой власти, но просто использование старой власти политическими деятелями, представляющими рабочий класс, но не самим рабочим классом. Для Ленина, социализм - это самоуправление масс: в социализме, говорит Ленин, «масса населения поднимется до самостоятельного участия не только в голосованиях и выборах, но и в повседневном управлении. При социализме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял» [6].
Для Каутского, социализм - это использование власти во имя масс. Для Ленина, социалистическая революция должна разрушить старое государство, потому что она должна уничтожить само различие между правящими и управляемыми. По Каутскому, государство и его бюрократический аппарат не нужно разрушать, потому что бюрократию, т.е. различие между правящими и управляемыми, нельзя преодолеть и оно всегда будет сохраняться. Для Ленина, революция - это конец всех господ, для Каутского - это, скорее, пришествие нового господина.
Я повторяю, что Каутский, против которого Ленин направил свою полемику, по-прежнему был марксистом, твердо придерживающимся классовой концепции государства. Его политическая позиция, в действительности, была жестко увриеристская. Как и в случае со всеми марксистами Второго Интернационала, его классовая позиция фактически была настолько узкой, что превращалась в закрытый корпоративизм. То, что Ленин писал, возражая Плеханову и другим, о марксовом понятии «народной революции», можно с легкостью расширить также и на Каутского.
И все же, несмотря на жесткую классовую точку зрения, идея власти у Каутского уже содержала в себе зародыш его последующего развития. Государство, которое не нужно разрушать, и которое можно захватить и заставить действовать в своих интересах, военно-бюрократическая машина, которую нужно не ломать, а «передать из рук в руки», - это уже эмбриональная форма государства, «безразличного» к классовой природе, технического или «нейтрального» инструмента, средства, которое можно использовать во вред или во благо, в зависимости от того, кто его контролирует и использует.
Таким образом, теория простого захвата власти, без ее разрушения-трансформации, содержит в себе зародыш межклассовой теории государства. Или, скорее, бесконечного колебания между крайними полюсами: безудержного субъективизма, видящего сущность революции и социализма во власти отдельных политических деятелей, являющихся, как мы знаем, партийной бюрократией; и межклассовой концепцией государства. Первый полюс дает нам ракошистский режим: «диктатуру пролетариата», вводимую указом, со временем эволюционирующую в «общенародное государство». Второй полюс порождает мандаринов социал-демократической бюрократии: шейдеманнов, леонов блюмов, молле, уилсонов, которые - служа буржуазному государству, и именно потому, что они служат буржуазному государству - верят, что они служат интересам всего общества, «всеобщему» интересу.
Цель нашей политической борьбы, писал Каутский, - это «завоевание государственной власти посредством приобретения большинства в парламенте и превращение парламента в господина над правительством» [7]. Парламент - очевидно - существовал до этого, и будет существовать позже, и должен существовать всегда, независимо не только от классов, но и от исторических эпох. Это вершина межклассового подхода. Формула Каутского (и его современных имитаторов) не предполагает даже гипотезы, что парламентский режим может быть каким-то образом связан с классовой структурой буржуазного общества. Эта формула превращает всю Марксову критику современного представительного государства в tabula rasa. Более того, поскольку она не предполагает, что парламентский режим может иметь какой бы то ни было классовый характер, она соотносит последний не с режимом как таковым, а с его нарушениями: фальсификациями выборов, transformismo, подкупом избирателей, sottogoverno и т.д. [8]. Она все более охотно настаивает на этих «аномалиях», позволяющих призывать духов «настоящего парламентаризма», «настоящего зеркала нации», что предсказывал и Тольятти, - вот единственный утопизм, который могут себе позволить «старые лисы».
Получить парламентское большинство и превратить парламент в господина над правительством. Главный вопрос для Каутского лежит в том, кто контролирует парламент; изменения, даже радикальные, заключаются в изменении состава правительства. Того, что возможно и необходимо идти дальше, что сущностной необходимостью является прежде всего уничтожение различий между правящими и управляемыми, Каутский даже не может себе вообразить. Его формула - это парламент как «господин на правительством», формула Ленина - народ как «господин над парламентом», т.е. преодоление парламента как такового.
Мы должны удостовериться в том, что мы в полной мере понимаем ленинскую критику парламентской системы. Это не примитивная и сектантская критика, импотентная критика Бордиги, разоблачение парламента как «обмана», политической демократии как «обмана» и т.д. Такого рода критика исторически преобладала в коммунистической традиции. Такая элементарная критика, не будучи способной дать классовый анализ либеральной демократии или органическим образом показать как ее развитие связано с развитием капиталистического социально-экономического порядка, разоблачает парламент и современное представительное государство в субъективистских терминах, словно бы это были инструменты, сознательно «изобретенные» правящими классами, чтобы обманывать народ (как религия, согласно Вольтеру, была придумана жрецами). Поверхностность и импотенция этой критики становятся очевидными, когда мы вспоминаем, что прямо из нее произрастает нигилистическое презрение к проблеме демократии и властной структуры в социалистическом обществе, которым пронизан весь опыт сталинистских и постсталинистских политических кругов по сей день. Напротив, в «Государстве и революции» ленинская критика преуспевает впервые - и заметьте, впервые в мысли самого Ленина (что обуславливает ключевое значение этого текста, его величайшего вклада в политическую теорию) - в восстановлении основных направлений марксовой критики современного представительного государства. Более того, если на уровне политической практики, «Государство и революция» совпадает с открытием Лениным значения Советов (возникших значительно ранее, во время революции 1905 г., но важности которых он не мог осознать), то на уровне политической теории «Государство и революция» совпадает с открытием того, что диктатура пролетариата - это не диктатура партии, а Парижская Коммуна, все та же Коммуна, которую еще в первые месяцы 1917 г. Ленин рассматривал как форму, пусть и крайнюю форму, «буржуазного демократизма».
Различие между этими двумя точками зрения является столь радикальным, что в первом случае критика парламентаризма оказывается критикой демократии, а в случае Ленина, напротив, критика парламента, т.е. либеральной или буржуазной демократии, является критикой антидемократической природы парламента, критикой во имя бесконечно более «полной» (и потому качественно отличной) демократии, демократии Советов, единственной демократии, заслуживающей имени социалистической.
Со времен Маркса марксистская литература не знала ничего, что могло бы хотя бы отдаленно состязаться с серьезностью критики парламента, содержащейся в «Государстве и революции», как и ничего, столь же сильно пронизанного демократическим духом, наполняющим ленинский текст от начала и до конца. «Императивный мандат», постоянное право отзыва представителей теми, кого они представляют, требование, чтобы законодательная власть была «не парламентским учреждением, а работающим, в одно и то же время законодательствующим и исполняющим законы», и в которой, таким образом, представители «должны сами работать, сами исполнять свои законы, сами проверять то, что получается в жизни, сами отвечать непосредственно перед своими избирателями» [9]. Все это является не реформой парламента (как это представляет экстремистский фольклор некоторых небольших сект, молящихся на партийную бюрократию, но «неумолимых» в разоблачениях ленинского парламентаризма!); это, скорее, преодоление парламентаризма, его замещение представительными органами советского типа, возвращаясь опять к словам Ленина, «гигантская замена одних учреждений учреждениями принципиально иного рода».
Это разрушение государства и его замещение учреждениями «пролетарской демократии», т.е. самоуправлением масс производителей. Ход мысли Ленина столь смел, что он без колебаний делает отсюда самые радикальные выводы: социалистическое государство само по себе - в той мере, в какой социализм (т.е. первая фаза коммунистического общества) нуждается в государстве - это пережиток буржуазного государства: «А других норм, кроме "буржуазного права", нет. И постольку остается еще необходимость в государстве, которое бы, охраняя общую собственность на средства производства, охраняло равенство труда и равенство дележа продукта. Государство отмирает, поскольку капиталистов уже нет, классов уже нет, подавлять поэтому какой бы то ни было класс нельзя. Но государство еще не отмерло совсем, ибо остается охрана "буржуазного права", освящающего фактическое неравенство» [10].
Поэтому «в первой своей фазе, на первой своей ступени коммунизм не может еще быть экономически вполне зрелым, вполне свободным от традиций или следов капитализма. Отсюда такое интересное явление, как сохранение "узкого горизонта буржуазного права"». И поэтому «буржуазное право по отношению к распределению продуктов потребления предполагает, конечно, неизбежно и буржуазное государство, ибо право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права». «Выходит, - заключает Ленин, - что не только при коммунизме остается в течение известного времени буржуазное право, но даже и буржуазное государство - без буржуазии!» [11].
Как мы видим, уровень развития социализма здесь измеряется уровнем развития демократии. Чем больше отмирает государство и расширяется самоуправление масс, тем больший прогресс происходит в направлении перехода от социализма к коммунизму. Коммунизм - это не Волгодонский канал плюс государство. Это не ветрозащитные лесополосы плюс полиция, лагеря и бюрократическое всевластие. Идея Ленина была совсем другой. Но именно потому, что эта идея сегодня по-прежнему лишь идея, мы должны отбросить все табу и говорить откровенно.
Книга «Государство и революция» была написана в августе - сентябре 1917 г., на вершине революционного процесса. Никакие работы Ленина никогда не носили «созерцательного» характера. И еще менее уместно было бы сказать так о «Государстве и революции». Ленин опирался на эту работу, чтобы решить, что делать в текущей революции. Он был реалистом, не верящим во «вдохновение», в политическую импровизацию момента, а стремился действовать с полным осознанием того, что он делал. Такими были исторический момент и человек, породившие «Государство и революцию». И, в то же время, осмотревшись, мы видим, что отношение между этой идеей социализма и социализмом в том виде, в каком он существует, не слишком отличается от взаимоотношения между Нагорной проповедью и Ватиканом.
Ответ, который мы должны принять - но принять осознанно и спокойно, без драматизации - это ответ, который все мы знаем: что страны, которые мы называем социалистическими, являются таковыми только в метафорическом смысле. Эти страны больше не являются капиталистическими. В этих странах основные средства производства были национализированы и перешли в государственную собственность, но не были обобществлены, что совсем не то же самое. Это те «звенья» в империалистической цепи, которые были разорваны (и сама эта цепь была разорвана в своих слабых звеньях). Это справедливо в отношении Китая, «народных демократий», не говоря уже о Советском Союзе. Ни одна из этих стран не является по-настоящему социалистической, и они не могли быть таковыми. Социализм - это не национальный, а мировой процесс. Это потрясающий процесс, который сегодня заключается, прежде всего, в распаде мировой капиталистической системы, в условиях которого мы живем и который в силу своих беспрецедентных масштабов не может свершиться за один день. Этот процесс очевиден каждому. Только подслеповатая «конкретность» социал-демократии, уверенной в том, что она смогла навсегда оседлать его, может позволить себе роскошь его не замечать. Эта социал-демократическая иллюзия является уделом каждого, кто считает, что идея «Государства и революции» устарела. Мало какие работы столь же актуальны сегодня. Ленин не устарел. Национальный социализм, «построение социализма в одной стране» устарели. Коммунизм, говорил Маркс, не может быть «местным событием»: «Пролетариат может существовать, следовательно, только во всемирно-историческом смысле, подобно тому как коммунизм - его деяние - вообще возможен лишь как "всемирно-историческое" существование» [12].
Примечания
1. Ленин В.И. Государство и революция // Полное собрание сочинений. - 5 изд. - Т. 33. - М.: Издательство политической литературы, 1969. - С. 114.
2. Там же. - С. 87 - 88.
3. Там же. - С. 37.
4. Там же. - С. 39.
5. Там же. - С. 42.
6. Там же. - С. 116.
7. Там же. - С. 117.
8. Transformismo - это процесс, в ходе которого опозиционные силы или их руководители, включаются в состав правящей элиты. Sottogoverno - это распространенная в Италии практика, когда партия, находящаяся у власти, осуществляет государственное управление, создавая параллельные бюрократические организации, прямо зависимые от нее.
9. Там же. - С. 46.
10.Там же. - С. 95.
11. Там же. - С. 98 - 99.
12. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Сочинения. - 2 изд. - М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. - С. 35
Перевод сделан по изданию: Colletti L. From Rousseau to Lenin: Studies in Ideology and Society (Trans. J. Merrington and J. White). - N.Y.: Monthly Review Press, 1974. - P. 219 - 227.
Лючио Коллетти
«Государство и революция» Ленина
Основной темой «Государства и революции», неизгладимо запечатлевающейся в памяти и сразу же приходящей на ум при мысли об этой работе, является тема революции как разрушительного и насильственного акта. Революцию нельзя свести к захвату власти, она также должна быть разрушением старого государства. «Суть дела в том, сохраняется ли старая государственная машина (связанная тысячами нитей с буржуазией и насквозь пропитанная рутиной и косностью) или она разрушается и заменяется новой» [1], - говорит Ленин. Sprengen, zerbrechen, разрушить, сломать - эти слова передают настроение текста. Полемика Ленина направлена не против тех, кто не стремится к захвату власти. Целью атаки является не реформизм. Напротив, она направлена против тех, кто хочет захвата власти, но не хочет также и разрушения старого государства. Автором, в которого он целит, является Каутский. Но должно быть ясно, что это не Каутский, каким он стал после 1917 г. (например, в «Терроризме и коммунизме»), но скорее Каутский из своих работ, посвященных борьбе против оппортунизма; Каутский, который хочет революции, и в то же время не хочет разрушения старой государственной машины.
На первый взгляд, текст кажется непримиримым, но сектантским очерком, примитивным, погруженным в «азиатскую ярость», своего рода, гимном «насилию ради насилия». Кажется, что из этого текста вырастает сведение революции к наиболее элементарным и внешним чертам: захвату Зимнего дворца, поджогу Министерства внутренних дел, аресту и казни политических деятелей старого правительства. Именно эта интерпретация обеспечила успех «Государства и революции» в сталинское время, в чуть больше, чем четверть века с 1928 по 1953 гг., не только в России, но и в коммунистических партиях всего мира. Революция - это насилие. Каутский - социал-демократ, потому он не хочет насилия. Невозможно быть коммунистом, если твоей целью не является насильственный захват власти. До 1953 г. каждый активист коммунистической партии (в том числе, и итальянской), который посмел бы поставить под сомнение необходимость насилия, оказался бы в том же положении, в котором оказывается сегодня любой, кто ставит под сомнение «мирный, парламентский путь».
Я не настолько глуп, чтобы утверждать, что Ленин был против насилия. Он выступал за насильственное восстание, равно как и поддерживал в июне 1917 г. мирное развитие революции. Он выступал то за одно, то за другое, в зависимости от обстоятельств. Но в одном пункте он был неумолим: в любом и в каждом случае государственная машина должна быть разрушена.
Способы, которыми можно достичь революции, до определенной степени, случайны: они зависят от сочетания событий, которое бесполезно обсуждать заранее. Количество пролитой крови само по себе также ничего не говорит об основательности революционного процесса. Сущностной задачей революции, разрушением, которого она не может избежать (и достаточной гарантией которого насилие само по себе не является) является разрушение буржуазного государства как власти отдельной от масс и противопоставленной им, и его замещение властью нового типа. Вот что является существенным.
Согласно Ленину, старая государственная машина должна быть разрушена, потому что буржуазное государство опирается на отделение и отчуждение власти от масс. В капиталистическом обществе «демократизм всегда сжат тесными рамками капиталистической эксплуатации». «Большинство населения от участия в общественно-политической жизни отстранено». Все механизмы буржуазного государства являются ограничениями, которые «исключают, выталкивают бедноту из политики, из активного участия в демократии» [2]. Социалистическая революция, сохраняющая этот тип государства, будет поддерживать разделение между массами и властью, их зависимость и подчинение.
Если обобществление средств производства означает, что освобождая себя от власти капитала, общество становится своим собственным господином, беря производительные силы под свой сознательный, плановый контроль, политической формой, с помощью которой можно добиться этой экономической эмансипации, может быть только форма, опирающаяся на инициативу и самоуправление производителей.
Такова действительно главная тема «Государства и революции». Разрушение буржуазного государства - это не пожар в Министерстве внутренних дел, это не баррикады. Все это может иметь место, но не может играть ключевой роли. Сущностной чертой революции является разрушение перегородки, отделяющей рабочий класс от власти, его эмансипация и самоопределение, переход власти непосредственно в руки народа. Маркс утверждал, что Коммуна доказала, что «рабочий класс не может просто взять в руки готовой государственной машины и пустить ее в ход для своих собственных целей». Это невозможно, ведь задача революции «не передать из одних рук в другие бюрократически-военную машину» [3], а передать власть непосредственно в руки народа, и это невозможно, пока эта машина сперва не сломана.
Эти несколько строчек требуют самого серьезного осмысления: социалистическая революция заключается не в «передаче из одних рук в другие» военно-бюрократической машины; разрушение бюрократически-военной машины это, согласно Марксу, «предварительное условие всякой действительной народной революции», и, как комментирует Ленин, «народная революция» - это та, в которой «масса народа, большинство его, самые глубокие общественные "низы", задавленные гнетом и эксплуатацией, поднимались самостоятельно, наложили на весь ход революции отпечаток своих требований, своих попыток по-своему построить новое общество, на место разрушаемого старого» [4].
Смысл этого утверждения ясен. Разрушение государственной машины - это устранение ограничений, навязываемых демократии буржуазным государством. Это переход от «узкой, тайком отталкивающей бедноту» демократии к полной демократии. И, добавляет Ленин, «здесь наблюдается как раз один из случаев "превращения количества в качество": демократия, проведенная с такой наибольшей полнотой и последовательностью, с какой это вообще мыслимо, превращается из буржуазной демократии в пролетарскую». Формальное различие в количестве, на самом деле, «означает гигантскую замену одних учреждений учреждениями принципиально иного рода» [5].
Здесь исключительно важное значение приобретает полемика с Каутским. Столкновение с Каутским важно, потому что оно отражает дилемму, определившую весь опыт рабочего движения после Ленина. Каутский стремился к захвату власти, но не к разрушению государства. Важно, говорил он, просто-напросто заполучить в свое распоряжение уже имеющуюся государственную машину и использовать в своих целях. Любой, кто будет размышлять над различием в этих двух формулировках, увидит, что за незначительными словесными отличиями скрывается гораздо более существенное и глубокое расхождение. Для Ленина, революция - это не просто переход власти от одного класса к другому, это также и переход от одного типа власти к другому. Для него эти две вещи идут рука об руку, поскольку рабочий класс, располагающий властью - это рабочий класс, осуществляющий власть. Для Каутского, с другой стороны, захват власти не означает создания новой власти, но просто использование старой власти политическими деятелями, представляющими рабочий класс, но не самим рабочим классом. Для Ленина, социализм - это самоуправление масс: в социализме, говорит Ленин, «масса населения поднимется до самостоятельного участия не только в голосованиях и выборах, но и в повседневном управлении. При социализме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял» [6].
Для Каутского, социализм - это использование власти во имя масс. Для Ленина, социалистическая революция должна разрушить старое государство, потому что она должна уничтожить само различие между правящими и управляемыми. По Каутскому, государство и его бюрократический аппарат не нужно разрушать, потому что бюрократию, т.е. различие между правящими и управляемыми, нельзя преодолеть и оно всегда будет сохраняться. Для Ленина, революция - это конец всех господ, для Каутского - это, скорее, пришествие нового господина.
Я повторяю, что Каутский, против которого Ленин направил свою полемику, по-прежнему был марксистом, твердо придерживающимся классовой концепции государства. Его политическая позиция, в действительности, была жестко увриеристская. Как и в случае со всеми марксистами Второго Интернационала, его классовая позиция фактически была настолько узкой, что превращалась в закрытый корпоративизм. То, что Ленин писал, возражая Плеханову и другим, о марксовом понятии «народной революции», можно с легкостью расширить также и на Каутского.
И все же, несмотря на жесткую классовую точку зрения, идея власти у Каутского уже содержала в себе зародыш его последующего развития. Государство, которое не нужно разрушать, и которое можно захватить и заставить действовать в своих интересах, военно-бюрократическая машина, которую нужно не ломать, а «передать из рук в руки», - это уже эмбриональная форма государства, «безразличного» к классовой природе, технического или «нейтрального» инструмента, средства, которое можно использовать во вред или во благо, в зависимости от того, кто его контролирует и использует.
Таким образом, теория простого захвата власти, без ее разрушения-трансформации, содержит в себе зародыш межклассовой теории государства. Или, скорее, бесконечного колебания между крайними полюсами: безудержного субъективизма, видящего сущность революции и социализма во власти отдельных политических деятелей, являющихся, как мы знаем, партийной бюрократией; и межклассовой концепцией государства. Первый полюс дает нам ракошистский режим: «диктатуру пролетариата», вводимую указом, со временем эволюционирующую в «общенародное государство». Второй полюс порождает мандаринов социал-демократической бюрократии: шейдеманнов, леонов блюмов, молле, уилсонов, которые - служа буржуазному государству, и именно потому, что они служат буржуазному государству - верят, что они служат интересам всего общества, «всеобщему» интересу.
Цель нашей политической борьбы, писал Каутский, - это «завоевание государственной власти посредством приобретения большинства в парламенте и превращение парламента в господина над правительством» [7]. Парламент - очевидно - существовал до этого, и будет существовать позже, и должен существовать всегда, независимо не только от классов, но и от исторических эпох. Это вершина межклассового подхода. Формула Каутского (и его современных имитаторов) не предполагает даже гипотезы, что парламентский режим может быть каким-то образом связан с классовой структурой буржуазного общества. Эта формула превращает всю Марксову критику современного представительного государства в tabula rasa. Более того, поскольку она не предполагает, что парламентский режим может иметь какой бы то ни было классовый характер, она соотносит последний не с режимом как таковым, а с его нарушениями: фальсификациями выборов, transformismo, подкупом избирателей, sottogoverno и т.д. [8]. Она все более охотно настаивает на этих «аномалиях», позволяющих призывать духов «настоящего парламентаризма», «настоящего зеркала нации», что предсказывал и Тольятти, - вот единственный утопизм, который могут себе позволить «старые лисы».
Получить парламентское большинство и превратить парламент в господина над правительством. Главный вопрос для Каутского лежит в том, кто контролирует парламент; изменения, даже радикальные, заключаются в изменении состава правительства. Того, что возможно и необходимо идти дальше, что сущностной необходимостью является прежде всего уничтожение различий между правящими и управляемыми, Каутский даже не может себе вообразить. Его формула - это парламент как «господин на правительством», формула Ленина - народ как «господин над парламентом», т.е. преодоление парламента как такового.
Мы должны удостовериться в том, что мы в полной мере понимаем ленинскую критику парламентской системы. Это не примитивная и сектантская критика, импотентная критика Бордиги, разоблачение парламента как «обмана», политической демократии как «обмана» и т.д. Такого рода критика исторически преобладала в коммунистической традиции. Такая элементарная критика, не будучи способной дать классовый анализ либеральной демократии или органическим образом показать как ее развитие связано с развитием капиталистического социально-экономического порядка, разоблачает парламент и современное представительное государство в субъективистских терминах, словно бы это были инструменты, сознательно «изобретенные» правящими классами, чтобы обманывать народ (как религия, согласно Вольтеру, была придумана жрецами). Поверхностность и импотенция этой критики становятся очевидными, когда мы вспоминаем, что прямо из нее произрастает нигилистическое презрение к проблеме демократии и властной структуры в социалистическом обществе, которым пронизан весь опыт сталинистских и постсталинистских политических кругов по сей день. Напротив, в «Государстве и революции» ленинская критика преуспевает впервые - и заметьте, впервые в мысли самого Ленина (что обуславливает ключевое значение этого текста, его величайшего вклада в политическую теорию) - в восстановлении основных направлений марксовой критики современного представительного государства. Более того, если на уровне политической практики, «Государство и революция» совпадает с открытием Лениным значения Советов (возникших значительно ранее, во время революции 1905 г., но важности которых он не мог осознать), то на уровне политической теории «Государство и революция» совпадает с открытием того, что диктатура пролетариата - это не диктатура партии, а Парижская Коммуна, все та же Коммуна, которую еще в первые месяцы 1917 г. Ленин рассматривал как форму, пусть и крайнюю форму, «буржуазного демократизма».
Различие между этими двумя точками зрения является столь радикальным, что в первом случае критика парламентаризма оказывается критикой демократии, а в случае Ленина, напротив, критика парламента, т.е. либеральной или буржуазной демократии, является критикой антидемократической природы парламента, критикой во имя бесконечно более «полной» (и потому качественно отличной) демократии, демократии Советов, единственной демократии, заслуживающей имени социалистической.
Со времен Маркса марксистская литература не знала ничего, что могло бы хотя бы отдаленно состязаться с серьезностью критики парламента, содержащейся в «Государстве и революции», как и ничего, столь же сильно пронизанного демократическим духом, наполняющим ленинский текст от начала и до конца. «Императивный мандат», постоянное право отзыва представителей теми, кого они представляют, требование, чтобы законодательная власть была «не парламентским учреждением, а работающим, в одно и то же время законодательствующим и исполняющим законы», и в которой, таким образом, представители «должны сами работать, сами исполнять свои законы, сами проверять то, что получается в жизни, сами отвечать непосредственно перед своими избирателями» [9]. Все это является не реформой парламента (как это представляет экстремистский фольклор некоторых небольших сект, молящихся на партийную бюрократию, но «неумолимых» в разоблачениях ленинского парламентаризма!); это, скорее, преодоление парламентаризма, его замещение представительными органами советского типа, возвращаясь опять к словам Ленина, «гигантская замена одних учреждений учреждениями принципиально иного рода».
Это разрушение государства и его замещение учреждениями «пролетарской демократии», т.е. самоуправлением масс производителей. Ход мысли Ленина столь смел, что он без колебаний делает отсюда самые радикальные выводы: социалистическое государство само по себе - в той мере, в какой социализм (т.е. первая фаза коммунистического общества) нуждается в государстве - это пережиток буржуазного государства: «А других норм, кроме "буржуазного права", нет. И постольку остается еще необходимость в государстве, которое бы, охраняя общую собственность на средства производства, охраняло равенство труда и равенство дележа продукта. Государство отмирает, поскольку капиталистов уже нет, классов уже нет, подавлять поэтому какой бы то ни было класс нельзя. Но государство еще не отмерло совсем, ибо остается охрана "буржуазного права", освящающего фактическое неравенство» [10].
Поэтому «в первой своей фазе, на первой своей ступени коммунизм не может еще быть экономически вполне зрелым, вполне свободным от традиций или следов капитализма. Отсюда такое интересное явление, как сохранение "узкого горизонта буржуазного права"». И поэтому «буржуазное право по отношению к распределению продуктов потребления предполагает, конечно, неизбежно и буржуазное государство, ибо право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права». «Выходит, - заключает Ленин, - что не только при коммунизме остается в течение известного времени буржуазное право, но даже и буржуазное государство - без буржуазии!» [11].
Как мы видим, уровень развития социализма здесь измеряется уровнем развития демократии. Чем больше отмирает государство и расширяется самоуправление масс, тем больший прогресс происходит в направлении перехода от социализма к коммунизму. Коммунизм - это не Волгодонский канал плюс государство. Это не ветрозащитные лесополосы плюс полиция, лагеря и бюрократическое всевластие. Идея Ленина была совсем другой. Но именно потому, что эта идея сегодня по-прежнему лишь идея, мы должны отбросить все табу и говорить откровенно.
Книга «Государство и революция» была написана в августе - сентябре 1917 г., на вершине революционного процесса. Никакие работы Ленина никогда не носили «созерцательного» характера. И еще менее уместно было бы сказать так о «Государстве и революции». Ленин опирался на эту работу, чтобы решить, что делать в текущей революции. Он был реалистом, не верящим во «вдохновение», в политическую импровизацию момента, а стремился действовать с полным осознанием того, что он делал. Такими были исторический момент и человек, породившие «Государство и революцию». И, в то же время, осмотревшись, мы видим, что отношение между этой идеей социализма и социализмом в том виде, в каком он существует, не слишком отличается от взаимоотношения между Нагорной проповедью и Ватиканом.
Ответ, который мы должны принять - но принять осознанно и спокойно, без драматизации - это ответ, который все мы знаем: что страны, которые мы называем социалистическими, являются таковыми только в метафорическом смысле. Эти страны больше не являются капиталистическими. В этих странах основные средства производства были национализированы и перешли в государственную собственность, но не были обобществлены, что совсем не то же самое. Это те «звенья» в империалистической цепи, которые были разорваны (и сама эта цепь была разорвана в своих слабых звеньях). Это справедливо в отношении Китая, «народных демократий», не говоря уже о Советском Союзе. Ни одна из этих стран не является по-настоящему социалистической, и они не могли быть таковыми. Социализм - это не национальный, а мировой процесс. Это потрясающий процесс, который сегодня заключается, прежде всего, в распаде мировой капиталистической системы, в условиях которого мы живем и который в силу своих беспрецедентных масштабов не может свершиться за один день. Этот процесс очевиден каждому. Только подслеповатая «конкретность» социал-демократии, уверенной в том, что она смогла навсегда оседлать его, может позволить себе роскошь его не замечать. Эта социал-демократическая иллюзия является уделом каждого, кто считает, что идея «Государства и революции» устарела. Мало какие работы столь же актуальны сегодня. Ленин не устарел. Национальный социализм, «построение социализма в одной стране» устарели. Коммунизм, говорил Маркс, не может быть «местным событием»: «Пролетариат может существовать, следовательно, только во всемирно-историческом смысле, подобно тому как коммунизм - его деяние - вообще возможен лишь как "всемирно-историческое" существование» [12].
Примечания
1. Ленин В.И. Государство и революция // Полное собрание сочинений. - 5 изд. - Т. 33. - М.: Издательство политической литературы, 1969. - С. 114.
2. Там же. - С. 87 - 88.
3. Там же. - С. 37.
4. Там же. - С. 39.
5. Там же. - С. 42.
6. Там же. - С. 116.
7. Там же. - С. 117.
8. Transformismo - это процесс, в ходе которого опозиционные силы или их руководители, включаются в состав правящей элиты. Sottogoverno - это распространенная в Италии практика, когда партия, находящаяся у власти, осуществляет государственное управление, создавая параллельные бюрократические организации, прямо зависимые от нее.
9. Там же. - С. 46.
10.Там же. - С. 95.
11. Там же. - С. 98 - 99.
12. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Сочинения. - 2 изд. - М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. - С. 35
Перевод сделан по изданию: Colletti L. From Rousseau to Lenin: Studies in Ideology and Society (Trans. J. Merrington and J. White). - N.Y.: Monthly Review Press, 1974. - P. 219 - 227.