Девлет Гиреев ПЛЕННИК АБРЕКА
Если вам доведется просматривать русские газеты, которые выходили в начале нынешнего века, то обратите внимание на статьи о Зелимхане. Их было очень много. Знаменитый абрек из Чечни волновал умы и сердца обывателей. Ещё бы!
Вот он на глазах у пораженной публики ограбил казначейство в Кизляре и скрылся. Спустя некоторое время похитил известного богача Месяцева, во Владикавказе забрал содержимое ювелирного магазина на центральной улице и ускакал в горы. Затем переоделся священником, приехал на бал к видному чиновнику Терской области и выведал всё, что его интересовало…
Статей с описанием, как ловили Зелимхана, ещё больше. И все под крупными заголовками: «ЗЕЛИМХАН В ЛОВУШКЕ», «КОНЕЦ РАЗБОЙНИКА». Почитаем. Оказывается, вот в чем дело: карательный отряд окружил Зелимхана, который засел на неприступной скале. Через час он будет схвачен!.. Но проходит день-другой и, наконец, небольшая заметка: каратели предприняли штурм скалы. Зелимхан, закутавшись в бурку, прыгнул в бурный поток. Все кинулись его ловить. Поймали, но лишь… бурку. Её владелец исчез бесследно.
А сообщений об убийстве Зелимхана не перечесть. Они появлялись, чуть ли не каждый месяц. И читатели к ним привыкли. Когда же в последних числах сентября 1913года с Кавказа пришло известие о подлинной гибели знаменитого абрека, читатели недоумевали: верить ли ему или нет? Зато буржуазная пресса не скупилась на шумные заголовки и трескучие статьи о «подвигах» кавказских карателей.
И вдруг в этом мрачном хоре прозвучал иной голос - сильный и освежающий. Он раздался со страниц газеты «ОТКЛИКИ КАВКАЗА». Откройте номер за 8-е октября. Вам сразу бросится в глаза заголовок: «УБИТ ГЕРОЙ». Вот несколько строк из этой статьи.
«…Не верится, что убит Зелимхан. Мы видим в нём героя. В своё время он
отказался идти в военные министры к персидскому шаху, сказав: «Не хочу
против народа». Он любил свободу, был храбр, благороден… Он шел к жене
и детям, когда его убили.… Те, кто ловил его,- черные люди. Они останутся
безвестными. О них ни сказок не расскажут, ни песен о них не споют. А о
Зелимхане будет сложена поэма, может быть опера. Пушкин и Лермонтов
восхищались такими горцами… И не хочется верить смерти Зелимхана!...»
Под статьёй подпись - А. Макеев. Да, это был умный, честный и смелый журналист-большевик. В 1918 году он трагически погиб от рук белогвардейцев, но его мысль о том, что Зелимхана не забудут и воспоют в произведениях искусства, оказалась пророческой. Уже много написано, спето и рассказано о справедливом мстителе Зелимхане. А сколько ещё будет!
Вот и я вспомнил легенду, которую слышал от одного известного осетинского поэта, а ему в своё время её поведал старый учитель. Откуда она пришла к учителю - бог весть! Да это и не так важно. Интересно другое - легенда родилась и жила в Осетии. Её передавали из уст в уста. И ещё - она не противоречит фактам биографии действующих лиц. Это могло произойти с ними в сентябре 1910года.
У Зелимхана с подполковником Вербицким стали складываться особые отношения с того самого дня, как последний получил под своё командование карательный отряд. Боевая задача отряда была сформулирована предельно кратко: живым или мёртвым взять абрека Зелимхана.
Вербицкий при каждом удобном случае живописал друзьям, как он изловит «каналью Зелимхана» и в клетке доставит во Владикавказ. Эта болтовня мало трогала Зелимхана, а вот листовка, которую издал подполковник, заставила насторожиться. В ней обещали 10 тысяч рублей и участок земли тому, кто доставит голову абрека. Далее, вопреки логике, в листовке говорилось, что Зелимхан «мелкий разбойник и трус», «который боится встречи с ним, подполковником Вербицким», и его «доблестными воинами».
Такое забыть, а тем более простить невозможно. В грудь Зелимхана будто уголь горящий вложили. Он обжигал душу и не давал покоя ни днем, ни ночью. К тому же ещё событие. Зелимхану доставили письмо от Вербицкого.
«Если ты мужчина и носишь штаны, а не женские шаровары, писал подполковник, то
примешь мой вызов на личный поединок. Приезжай, как и я приеду, один к месту боя.
Честно сразимся…»
Зелимхан избрал для поединка поляну возле аула Ведено, приехал туда в назначенное время, но его встретила рота солдат. Только ловкость, сила, смекалка и отличное знание местности помогли Зелимхану спастись.
_ О, великий Аллах!- в тот же вечер гневно воскликнул Зелимхан и поднял руки к небу.- Разве такие собаки могут ходить по земле?!
Судьба Вербицкого была предрешена. С этого дня враги ходили между жизнью и смертью. Об этом можно рассказать очень много, но вот что произошло однажды.
Из Владикавказа прискакал к Зелимхану надежный человек и сказал:
- Через два дня Вербицкий выезжает в Тифлис.
Зелимхан даже привстал от возбуждения.
- Вот как.… Это твёрдо? От кого узнал?
- Вчера наш Али видел, как адъютант для него брал билет на машину, которая сама по дороге бегает.
Встреча с заклятым врагом в горах обещала полный успех. Зелмхан сделал нужные распоряжения, отобрал десяток верных людей и в тот же вечер уехал горными тропинками в ущелье, по которому с ревом несется Терек и вьется Военно-Грузинская дорога…
Разгонная станция во Владикавказе всегда была одним из самых оживленных мест города. Отсюда в Тифлис уходили экипажи с пассажирами и казенной почтой, сюда прибывали путешественники из Грузии, чтобы по железной дороге ехать дальше во все концы России, здесь всегда можно было узнать новости.
С весны того года, когда происходили события этого рассказа, пассажирское движение между Тифлисом и Владикавказом оживилось - было введено регулярное движение автомобилей. Новинка сразу пришлась по вкусу путешественникам. Правда, специально сделанные для горных дорог восьмиместные комфортабельные автомобили «Бенцъ» безжалостно трясли, издавали необычайное зловоние и дымили, но всё-таки их преимущество перед экипажами было явным.
Вот и в то сентябрьское утро люди на разгонной станции появились, едва первые лучи солнца легли багрянцем на снеговые вершины, а дворники, погасив уличные фонари, неторопливо принялись мести тротуары. Сначала в Тифлис проводили тяжелую почту и пассажирский экипаж, а уж потом стали готовить в рейс автомобиль.
Раньше всех у машины засуетились две девицы в пёстрых платьях с пелеринами. Им помогал какой-то иностранец в клетчатом пиджаке и соломенной шляпе. Он всё время повторял:
-Господин шофер, я ошень прошу сохранять наш кафер. Это вещи циркус. Они имеют большой цена…
Молодой грузин, агент винной фирмы, тут же раскрыв свой чемодан, демонстрировал образцы своего предприятия. Грузный священник и его дородная супруга хлопотали вокруг огромных дорожных узлов. На извозчике приехала молодая дама, изящно одетая, с маленьким белым щенком пуделем.
Наконец, сундуки, узлы, коробки, чемоданы были уложены, над открытой машиной развернули брезентовый тент, пассажиры расселись по местам и только тут обратили внимание, что одно место свободно.
Попадья стала роптать:
-Господи, ну что за люди. Жди их теперь…
И пестрые девицы вставили пару фраз:
- Как не стыдно! Заставляют общество тратить время!
Даже молчаливая дама со щенком решительно высказалась:
- Нужно ехать!
Тогда священник достал золотые часы и пробасил:
- Не волнуйтесь господа, до семи часов еще две минуты…
Как раз в это время послышался цокот подков, и, резко осадив лошадь, у самой машины остановился извозчик. Из экипажа легко вышел мужчина в дорожном плаще и шляпе-котелке темного цвета. В одной руке он держал тяжелую вишневую палку с серебряным набалдашником, в другой - серые перчатки. На вид ему было лет около сорока, лицо бритое, глаза голубые, волосы русые. Высокий, представительный, он держался естественно просто, но с достоинством.
Бросив общий поклон, мужчина занял своё место в машине, а шофер уложил его чемодан в багажник. Девицы зашептались:
- Я говорю тебе, это он…
- Нет, не он. Его я видела много раз. Он красавец, а этот…
- Не спорь Анет. Не спорь. Конечно это Он…
Но в это время мотор заревел, словно разъяренный буйвол, машина, как в конвульсиях, несколько раз дернулась и стала подпрыгивать по булыжной мостовой. Провожающие махали платками и шляпами, что-то кричали, кто-то бежал рядом.
Путешествие началось. Сначала всё шло отлично. День обещал быть солнечным и теплым, машина катилась настолько быстро, что пыль, клубы дыма и едкий запах оставались позади. Шоссе оказалось хорошо укатанным, и трясло не слишком сильно. Сразу за Владикавказом дорога вошла в ущелье, на дне которого бушевал белопенный Терек, а высоко в небе серебрились снежные вершины.
Проехали одну, затем вторую почтовую станцию, ущелье сдвинулось, стало узким, дорога поползла круто вверх. С одной стороны далеко внизу шумел поток, с другой - стена скал упиралась в самое небо. Мотор надрывался, машина едва двигалась. Пассажиры сидели перепуганные в ожидании чего-то, что должно произойти. И предчувствие их не обмануло…
Всадники Зелимхана перехватили машину в Дарьяле, там, где Терек принимает в свои объятия небольшую речушку, вытекающую из бокового ущелья. Прозвучало несколько выстрелов, и у каменного завала на дороге шофер остановился.
Пассажиры обомлели. Абреки окружили машину, держа винтовки наизготвку.
- Выходи! - крикнул один из них.
Первым на дорогу вывалился тучный священник. Дрожащей рукой он достал золотые часы, кошелек, какие-то бумаги и молча протянул всё это ближайшему всаднику. Тот усмехнулся, плетью отвел его руку и громко сказал:
- Ваше золото и деньги нам не нужны. Спрячьте. Нам нужно другое…
Услышав это, дама со щенком ахнула и повалилась в обморок. Щенок упал на дорогу, завизжал и кинулся куда глаза глядят. Две пестрые девицы подошли и наперебой посыпали:
- Господин Зелимхан, это же неблагородно обижать женщин!
- Вы не имеете права…
- Мы будем жаловаться… Мы…
Всадник поднял плеть. Девицы умокли.
- Я не Зелимхан. Меня зовут Аюб Томаев. Женщин мы не обижаем, а права у нас есть всякие. Жаловаться можно хоть самому царю…
И он засмеялся, отчего в его черной бороде заблестели белые зубы. Тем временем все пассажиры уже вышли из автомобиля. Аюб Томаев, а он, видимо, был старший, плетью указал на священника и его супругу.
- оставайтесь здесь. Ждите. Остальные за мной.
И не обращая внимания на то, что пленники разноголосо пытались что-то доказать, поехал в боковое ущелье, откуда вытекала маленькая речушка. Шагов через сто, на повороте, за скалой, пассажиры увидели догорающий костер, а вокруг него на бурках сидели горцы. Один из них поднялся. Это был человек выше среднего роста, худощавый, в каракулевой шапке, в темно-серой черкеске и кинжалом на поясе. Его продолговатое лицо оливкового цвета, с большими черными глазами и черной, как смоль, бородой было сурово-аскетическим. Он окинул беглым взглядом пленников, потом поднял глаза и, глядя куда-то вдаль на вершины гор, заговорил. Голос его звучал резко.
- Подполковник Вербицкий, я Зелимхан. Мы могли бы вас всех перестрелять в машине, но не сделали этого.
Вы хотели в честном бою драться со мной. Вот вам кинжал. Не прячьтесь за юбки женщин. Выходите, защищайтесь.
Первым пришел в себя грузин.
- Клянусь великим аллахом, я не Вербицкий. Я Вано Чохели из Самтреди…
Но Зелимхан, не взглянув на него, махнул рукой.
Тогда вперед вышел иностранец в клетчатом пиджаке и соломенной шляпе.
- Господин Зелимхан, перед вами Лео Буш из Берлина. Моя работа - циркус. Я мировой фокусник. Вот мои ассистенты, - и он кивнул в сторону девиц. Затем мгновенно в его руке откуда-то появилось яйцо. Он подбросил его, накрыл платком, и оно стало превращаться в цветные ленты, которые фокусник, казалось, тянул прямо из ладони.
Это произошло так неожиданно и выглядело так комично, что многие заулыбались. Лицо Зелимхана по-прежнему оставалось сурово-спокойным. И вот опять, словно откуда-то сверху, сползло оцепенение. Оно накрыло всех. Потом, придя в себя, пленники повернулись в сторону мужчины, на котором был дорожный плащ и шляпа- котелок. Он стоял немного в стороне, положив обе руки на гребень своей вишнёвой палки. На его широком светлом лице было выражение удивления и любопытства, а на губах - чуть приметная улыбка. Наконец он повел глазами, которые казались частицей светло-голубого неба, протянувшегося узкой полоской над ущельем, сделал паузу и развел руками.
- Мне тоже приходится разочаровать знаменитого Зелимхана. К подполковнику, которого он хочет видеть, я не имею никакого отношения.
Умный и наблюдательный Зелимхан еще в те самые минуты, когда Аюб Томаев привёл пленников, с первого взгляда усомнился, есть ли среди них Вербицкий. Правда, в лицо подполковника он не знал, но сразу почувствовал, что перед ним люди сугубо гражданские. Однако делать было нечего, и всё пошло своим чередом.
- Кто же ты такой? - и Зелимхан испытующе уставил свой взгляд на незнакомца.
- Имя моё вам ничего не скажет. Я Федор Шаляпин… - Помолчал и добавил: - Певец и артист театра. К сожалению, паспорта при мне нет. Он остался в машине…
Девицы оживились. Одна из них восхищенно зашептала подруге:
- Вот видишь, я же говорила тебе.… Ах, какая встреча! Подумать только - Зелимхан и Шаляпин...!
А Зелимхан сделал шаг вперед и все так же спокойно, подбирая каждое слово, сказал:
- Когда я увидел, как ты кладешь руки на палку, то понял, что ты не подполковник. Офицер с палкой не ходит… А вот имя Шаляпин я знаю. Слышал, когда в тюрьме сидел. В Грозной. Со мной в камере был один хороший русский человек. Он рассказывал про Степана Разина, Горького и про Шаляпина. Пел песни о Волге. У нас в народе песни тоже любят, а певцов уважают и берегут…
Подумал, провел ладонью по бороде и вновь, словно опуская на плечи собеседника что-то очень тяжелое, уставился в глаза Шаляпину.
Потом твердо сказал:
- Певцу паспорт не нужен. С ним его песня. Она от бога, а паспорт придумали люди. Иди сюда. Если ты певец, мы тебя не обидим. Садись, пой…
Зелимхан набросил на большой камень бурку и сделал знак рукой, приглашая Шаляпина. В это время кто-то из абреков подошел к Зелимхану и протянул ему того самого щенка, которого везла дама. Зелимхан взял его за шиворот, заглянул в пасть, и, впервые улыбнувшись, бережно положил в полу черкески. Затем подобрал ноги и сел на бурку возле затухающего костра.
Шаляпин тоже присел, поставил палку между колен и на серебряный гребень положил обе руки. Поглядел вокруг, послушал, как высоко в небе клекочут орлы, а рядом мягко по камням шуршит ручей, затем вполголоса запел:
Хас-Булат удалой,
Бедна сакля твоя,
Золотою казной
Я усыплю тебя…
Оживился, и голос его стал звучать шире.
Дам коня, дам кинжал,
Дам винтовку свою,
А за это за всё
Ты отдай мне жену…
Дальше песня зазвучала драматично. В голосе певца появилмсь те неизъяснимо тоскующие ноты, в которых очень точно и сильно была выражена трагедия обманутого чувства. Певец сделал паузу, а потом лишь передал ответ мужа-бедняка. В нем чувство человеческого достоинства поднялось, точно на крыльях орла, высоко над землей и утвердилось как нечто вечное и непобедимое. Именно так понимал Шаляпин смысл всей песни о Хас-Булате и ответ бедняка исполнил с огромным напряжением:
Береги, князь, казну
И владей ею сам.
А неверну жену
Тебе даром отдам.
Ты сходи, посмотри
На невесту свою -
Она в спальне своей
Спит с кинжалом в груди.
И вдруг, будто чья-то сильная рука все оборвала. Голос затих, замер горный поток, умолкли орлы в вышине, а люди затаили дыхание. И несколько секунд все слушали тишину. И вот откуда-то из глубины груди певца зазвучала тоскующая мелодия финала:
Я глаза ей закрыл,
Утопая в слезах.
Поцелуй мой застыл
У неё на устах.
Может быть, впервые за всю большую сценическую жизнь Шаляпина-певца у него была такая аудитория. Сюда, в глухое ущелье Кавказа, случай привел совсем разных людей, но эти неповторимые минуты вдруг стерли то, что разделяло их. Великое искусство Шаляпина поглотило всех: девушек из цирка и фокусника из Берлина, коммерсанта из Тифлиса и простых горцев, которые силой социального зла были превращены в абреков. Каждый забыл, где он и что его ожидает. Все житейское, обыденное куда-то ушло, растаяло, приняло бесформенные очертания. И остался только певец с его огромным миром человеческих страданий и страстей.
Но вот последний звук песни, обгоняя робкий говор ручья, покатился по ущелью, эхом отозвался на ближней вершине и замер где-то за крутыми скалами…
Все молчали. Зелимхан встал и, придерживая щенка в подоле черкески, сделал два-три шага в сторону. Некоторое время смотрел на дальний ледник, где искрилось полуденное солнце. Затем обернулся к Шаляпину, улыбнулся, отчего его суровое лицо приняло наивно-детское выражение, и негромко сказал:
- В тюрьме русский не обманул меня. Ты хорошо поёшь. О Хас-Булате у нас тоже песня есть… Сегодня мы ошиблись - хотели черного ворона поймать, а схватили соловья. Так и крылья можно поломать. А тебе нужно свободно летать, песни петь людям хорошие.… О счастье. Его у них нет. Вот и я дорогого гостя не могу принять, как положено. Прощай, а нас прости…
Обескураженные путешественники сказали абрекам что-то невнятное, похожее на благодарность, и заторопились к машине. Они все еще не могли прийти в себя и понять, кому обязаны своим спасением.
- Послушай, друг, подожди…
Шаляпин остановился. Припадая на правую ногу, Зелимхан подошел к нему. В левой руке у груди он все еще держал белого щенка.
- Ты, Федор, пел, а я вспомнил свою жену, детей. У меня глаза резать стало. Нехорошо, если с мужчиной бывает такое. Поедешь к своим, не говори, что видел, как Зелимхан от песни чуть не заплакал. Плохие люди не поймут, подумают, Зелимхан тряпкой стал. Прошу, не рассказывай об этом.
И он, пожимая руку Шаляпина, еще раз заглянул в его голубоватые, как ледник, но теплые глаза. В них было волнение и добро души.
- Нет, никогда никому не скажу. Я тебя понимаю…- порывисто ответил Шаляпин.
Впервые в жизни он получил такую награду за свое великое искусство.
1975г.