Супер-сочинение на заданную тему написал выпускник ДВГУ
Лёша Садыков, учившийся на курс младше меня, написал мега-труд о нашей альма-матер. Это здорово. Подробности, увы, тускнеют в памяти за давностью лет...
Оригинал тут http://primamedia.ru/news/23.06.2011-160861
Под катом копипаста без картинок - движок примамедиа не умеет вставлять текст в ЖЖ.
Супер-сочинение на заданную тему написал выпускник ДВГУ
Мотивом к творчеству послужило 50-летие родного факультета журналистики
ВЛАДИВОСТОК, 23 июня, PrimaMedia. Факультету журналистики Дальневосточного государственного университета (ДВГУ) в мае этого года исполнилось 50 лет. По случаю круглой даты немало журналистов, живущих и работающих в разных регионах страны, признавались в любви к родному журфаку - в письмах друг к другу, на интернет-форумах, дружеских посиделках во Владивостоке и далеко за его пределами. Один из тех, чье признание, насыщенное теплыми воспоминаниями, получила редакция РИА PriimaMedia, - Алексей Садыков, выпускник факультета журналистики ДВГУ 1997 года.
"В школе все мы писали сочинения, - начинает Алексей. - Темы были - от "Как я провел лето" до "Влияние образа Базарова на становление советской молодежи". Перед вами - попытка сочинения на тему "Что дал мне журфак ДВГУ". В полном соответствии с современными веяниями журналистики, даю ответ уже в лиде - профессиональные навыки, опыт общения с людьми, знания. Это если говорить формально. А если вспоминать по пунктам..."
Шапка предназначения
"Зимняя шапка была уродской, - делится воспоминаниями Алексей. - Черная, из синтетического меха, большая, несуразно скроенная - короче, шедевр советского шапкостроения. Она мне активно не нравилась. Но родители настояли на том, чтобы я надел именно ее, отправляясь на день открытых дверей журфака ДВГУ из родного Лесозаводска. Родную, привычную, хоть и местами потертую, надеть не разрешили - во Владивосток надо было ехать в новой, пусть и неуютной, колючей.
Шапка - вернее, то, как она на мне сидела, и как я в ней выглядел, занимала все мои мысли, пока мартовским утром 1992 года легендарный поезд № 691 "Лучегорск-Владивосток" (в народе его звали "остановка-на каждом-столбе") вползал в просыпающуюся приморскую столицу. Занятый мыслями о внешнем виде, только подходя к гуманитарному корпусу ДВГУ, я понял, что за ночь успел простыть - разболелось горло, стала подниматься температура, захлюпало в носу.
Я шел на журфак, мечты о поступлении на который грели меня второй год подряд. За плечами уже было несколько десятков заметок в районной газете "Знамя труда", с десяток материалов в молодежной газете "Отражение", около 40 выпусков школьной стенгазеты с пафосным названием "Совет дела-информ" - по нынешним меркам, крепкий, сложившийся 17-летний профессионал. Только это все было там, дома. Здесь, в Большом Городе, меня никто не знал. Да и нужен ли я ему вообще? По дороге к журфаку развернуться и быстро уехать обратно на том же "лучегорском" хотелось не раз и не два.
Остановила меня, скорее всего, та самая уродская шапка. Раз уж я проехал в ней почти 400 километров, раз уж дошел триста метров от остановки трамвая до корпуса, ну можно уже и потерпеть часик общения с будущими коллегами и преподавателями. А иначе - что, зря позорился?..
Последний приступ паники случился на входе в гуманитарный корпус. Я увидел вдумчивых молодых людей и девушек, входящих и выходящих из здания. "Так вот они какие, студенты", - уважительно пронеслось в голове. Были там и преподаватели - тоже такие, какими они мне представлялись по книгам советских авторов. А тут я - в своей уродской шапке... Поняв, что мне, такому, здесь вряд ли будут рады, все же решил заглянуть одним глазком внутрь. Промямлив в подготовительном отделении, что мне нужно на "жур...фак", получил четкое указание - вам на второй этаж.
Что было дальше, помню смутно. Вроде бы тогда я познакомился с Людмилой Алексеевной Васильевой, возможно, впервые увидел тогдашнего декана Михаила Юрьевича Шинковского, вероятнее всего, меня и таких же потенциальных абитуриентов приветствовал своей пламенной речью Валерий Михайлович Теплюк...
Слушать и внимать мешала все та же ненавистная шапка. Ее я держал за спиной, стараясь не показывать соседям. Я мысленно представлял, что думают о ней и обо мне в ней парни и девушки (особенно - девушки!), которые так же, как и я, приехали посмотреть на будущую альма-матер из своих деревень и поселков, как презрительно поджимают губы мои будущие преподаватели ("Да, в этом году, конечно, совсем какие-то заморыши приехали... Особенно вон тот, с уродской шапкой...")... Короче, сгорал со стыда, пока ни о чем не подозревающие хозяева факультета пытались разжечь в нас интерес к профессии.
Теперь, когда прошло уже почти 20 лет, сижу и думаю - а может, если бы не было этой уродской шапки, я бы никогда не пересилил себя и не перешагнул порог журфака?
Если бы не эти полтора часа детского позора, во мне бы не отложилось, что себя можно и нужно перебарывать - хотя бы несколько раз в жизни, в те моменты, когда ты делаешь серьезный выбор? В общем, "родители плохого не посоветуют".
Земля и люди
"Село Савиновка Дальнереченского района - это название даже коренным приморцам в третьем поколении мало что говорит, - продолжает Алексекй Садыков. - Это сегодня я знаю, что почтовый индекс Савиновки - 692135, а ее географические координаты - 45 градусов 17 минут северной широты, 134 градуса 21 минута восточной долготы (спасибо Яндексу и Гуглу). Сколько там живет народу - я не знал в 1992-м, не знаю и сейчас. Что характерно, и Яндекс с Гуглом об этом молчат. Не сильно разговорчив в отношении Савиновки и Росстат. Ему известно лишь, что сельское население Дальнереченского района составляло 1 января 2010 года 3949 человек. Сколько из них до сих пор проживают в Савиновке - знают только сами савиновцы.
Но для "старого" журфака (крайний выпуск - наш, 1997-го) Савиновка была меккой, зиккуратом, святилищем, колымой и раем в одном флаконе. Именно здесь неоперившуюся абитуру (а вместе с ней и студентов 2-4-го курсов) ждало первое серьезное испытание - "колхоз" (он же "картошка", он же "полевые работы", он же "помощь шефам").
Именно отсюда каждое новое поколение журфаковцев ежегодно привозило в овеянное легендами общежитие № 1 (сейчас в нем находится Восточный институт ДВГУ) табличку с дорожного знака с надписью "Савиновка". По традиции, его отдирали со столба на въезде в село в последнюю, "королевскую", ночь в колхозе. Позже трофей занимал почетное место в комнате геройских первокурсников.
В конце августа 1992 года, когда нас, разморенных сытным приветственным обедом шефов в богатом селе Малиново (борщ хлебосольные тетеньки из сельской столовой наливали нам в небольшие тазики, при этом смотрели на нас с материнской грустью - позже, уже в Савиновке, стала понятна ее причина), выгрузили у двух придавленных временем и погодой бараков, студентов в "колхоз" уже не отправляли. Помогать шефам бросали исключительно абитуру. Поэтому для усиления вместе с журфаком в Савиновку попали и новообращенные историки.
На месте стало сразу понятно - детство кончилось.
Пыльные матрасы и плоские подушки, выданные нам Василием Михайловичем (мы его звали между собой "Вася", позже оказалось, что он преподает предмет под названием "Экономика Дальнего Востока", суть которого осталась загадкой для всех вплоть до окончания университета) вкупе с деревянными нарами, на которых предстояло спать, и полиэтиленовой пленкой на окнах вместо рам настраивали на жесткий лад - тут надо было выживать и бороться за существование. Это мы еще не ездили на поле, ради уборки которого нас, собственно, сюда и привезли (картошку сажали на бывшем военном аэродроме, длина одного рядка составляла около километра), и не пробовали "изысков" нашей же, абитуриентской кухни!
Вокруг села живописно раскинулись сопки, заросшие лесом, в соседнем бараке поселились доблестные морпехи, по улицам бродили редкие местные жители, а единственный магазин работал всего час в день - что еще селянам и студентам нужно, кроме хлеба и соли?! В общем, исходные данные (особенно после первой ночевки в неотапливаемом бараке) были какими-то не очень радующими.
Но все это оказалось со временем сущей ерундой. Во-первых, все так жили. Во-вторых, ездили же сюда до нас люди, и ничего. В-третьих, каждому нашлось увлечение по интересам. Кому - горная речка и природа, кому - общение с молодыми лейтенантами морской пехоты (никогда не забуду, как один из них, пьяный в дым, пытался четыре раза подряд исполнить под гитару песню "Орден" - ту, которая начинается словами "Мне старушка одна на базаре сказала...", предваряя свое соло предупреждением: "Это очень серьезная песня" - при этом инструмент держали двое абитуриентов, а исполнителя - еще двое), кому - поиски браги и табака, а также чего-нибудь съестного во дворах и на огородах местного населения.
Постепенно пообтерлись.
В первые же дни мы поняли, почему добрые тетеньки из столовой провожали нас в Савиновку чуть ли не со слезами на глазах - кормиться здесь мы должны были сами, а в рационе - на первое, второе и третье была картошка, картошка и еще раз картошка. Она же - только в сыром виде - занимала все наше время с утра и до вечера. Нескончаемые рядки, десятки сеток со "вторым хлебом", ведра, пыль, комары, адская жара, которую сменил внезапный холод в начале сентября (Савиновка - все-таки не Мальдивы).
Вопросы питания молодые растущие организмы со временем научились худо-бедно решать. Что-то покупали у местных (один дед, к которому мы пошли за яйцами и молоком, долго рассказывал нам, что здесь все вокруг один сплошной "совсекрет", т.е. "совершенно секретно"), что-то привозили родители (те, которые имели возможность до нас добраться), что-то вымучивали на кухне. Нашей комнате так и вообще однажды повезло - троих из нас отрядили в соседнее село на помощь маме водителя нашего "КамАЗа". Убирать небольшой домашний огород после километров совхозного поля было все равно что съездить в Сочи после многих месяцев смен в забое. Хозяйка одарила нас салом и еще какой-то снедью, которую мы умудрились растянуть почти на месяц.
Особым шиком был кофе "Ячменный колос", пачку которого мы купили в сельмаге и заваривали по утрам, перед отъездом на поле, в своей комнате (нашлись и кипятильник, и литровая кружка). Верх блаженства - булка "майская" с повидлом, обсыпанная сахарной пудрой, за которой надо было охотиться в магазине, "подававшаяся" к этому божественному напитку. В Малинове - там, где жили добрые поварихи - нашлись и недобрые люди, которые, прознав о том, что совсем рядом живут и работают несколько десятков голодных абитуриентов, щедро отгрузили в наш сельмаг сушки и пряники. Сушкам мы были только рады, а вот из пряников полезли жирные мучные черви...
С обустройством тоже справились. Побродили по деревне, пошарили в брошенных домах - и вот уже застучали по всему бараку молотки, завизжали пилы, появились полочки и прочие приспособления.
Желающие "употребить" все порывались доехать до соседнего села Ариадное, где, по слухам, страдали такие же подневольные, как и мы, химики.
"Они же химики, - разумно рассудили наши. - Значит, должны знать, как из картошки гнать самогон".
Отправленные к "науке" гонцы принесли безрадостные новости - химики были такими же абитуриентами, и из всей химии знали пока только таблицу Менделеева, да и то частично.
Начались визиты в местные "браговарни". Естественно, травились, естественно, начальство нас ругало. Кульминацией спиртового промысла стало ежедневное (чтобы не заметили) сцеживание браги из запасов морпехов, на которые кто-то случайно наткнулся в пустующей половине соседнего барака. Офицеры долго еще отрывались на срочниках-доходягах, когда обнаружили недостачу...
Главная радость колхоза - дождь. Если он шел - "поле" отменялось. Свободное время убивали по-разному - осваивали в совершенстве карточные игры, читали, вели философские (и не очень) беседы. Кто-то раздобыл краски. В дождливые дни комнаты стали расцвечиваться картинками и изречениями классиков. Пришли и к устному народному творчеству. В нашей комнате еще в первый день твердо решили: напишем гимн колхоза, чтобы передавать его из уст в уста следующим поколениям журналистов. Напряженная работа мозгла длилась два дня. В результате родились бессмертные строки: "Не за счастьем, не за славой собирались мы в далекий путь..." Дальше дело застопорилось. Зато появилась песня: "По сопкам из Маньчжурии мчался паровоз, проклятые японцы везли на нем овес" про героя Гражданской войны в Приморье Сергея Лазо, сожженного японцами в паровозной топке. Заканчивалась она словами самого героя: "Жар костей не ломит..."
В дождь хуже всех было морпехам-срочникам. Они обучались воинскому искусству, ползая по раскисшей земле по-пластунски и форсируя водную преграду (горную речку, температура воды в которой и в солнечные дни не превышала 3-5 градусов).
Возвращалось солнце, снова нужно было, стиснув зубы, возвращаться на поле. Тем временем стало холодать, и многие простыли. Меня спасала телогрейка, привезенная родителями. Руководство решило начать протапливать бараки. Система отопления состояла из насоса, постоянно подающего воду из скважины в огромный бак с топкой, стоявший рядом с бараком, из которого получившийся при нагревании пар по трубам шел через все здание. Правда, система не была закольцована - пар на другом конце барака просто выходил из трубы, не оставляя никакого тепла в батареях. Попытки обогреть абитуру прекратились после того, как истопник из историков, напившись браги, сначала спалил в печке топор, а потом чуть не залез в нее сам (благо, размеры топки позволяли). К тому же, и местные жители стали жаловаться на исчезновение целых поленниц с их дворов...
В колхозе мы познакомились с Дмитрием Александровичем Мотовиловым. Это потом многие из нас будут с ним дружить, пользоваться его советами, кому-то даже посчастливиться поработать вместе с ним. А поначалу его появление было встречено настороженно. Первое, что сказал Мотовилов за завтраком, было: "Компот нельзя подавать на стол горячим! Он должен быть остужен!" и "Картофель на завтрак я не ем! Я завтракаю кофе с хлебом и маслом!" Уже на следующее утро он вывесил объявление (почему-то на английском языке): "Дамы и господа! У меня пропали пара белых носков, одеколон "Консул" и мыло "Пальмолив". Нашедшего просьба вернуть в комнату № 3". Пропажу, конечно же, не нашли. Дмитрий Александрович вскоре уехал, оставив нас в легком недоумении. Но все его странности мы ему простили позже, когда он вернулся, чтобы отвезти нас домой. Это был едва ли не первый в моей жизни настоящий культурный шок, оставивший неизгладимое впечатление. Но об этом - чуть позже.
Про колхоз можно вспоминать до бесконечности. Чего стоит баня раз в две недели, в которую (и обратно) нас возили в открытом кузове "КамАЗа" по пыльной дороге за 20 километров, дежурство по кухне с чисткой горы картошки, купание в ледяной горной речке, знакомства, первые романтические чувства, измывательства над нашими грузчиками, которым каждый рядок норовил "соорудить" сетку потяжелее (момент загрузки "сувенирного" мешка в кузов "КамАЗа" собирал зрителей с трех-пяти соседних рядков)... И новое для нас чувство единения, которое мы ощутили, приехав на учебу во Владивосток после колхоза. На факультете выяснилось, что некоторые из наших сокурсников все это время "работали с документами" в деканате. Поначалу их считали "чужими" все, кто прошел месяц Савиновки. В один из первых дней преподаватель, выясняя, кто отсутствует на занятии, назвал чью-то фамилию. В ответ - тишина. Преподаватель: "А где такой-то?" Аудитория: "А мы его не знаем - он в колхозе не был..."
Последним ярким впечатлением колхоза стали весело пылающие в ночи давно заброшенные геологами финские домики, расположенные на окраине села. Они случайно загорелись во время "королевской" ночи. Селяне и абитуриенты до утра спасали никому не нужные здания, передавая друг другу ведра с водой из речки. Один из жильцов нашей комнаты, ввалившийся в барак часов в пять утра, перепачканный сажей и пропахший дымом, всхлипывал: "А какие там были елочки! Жаль, не уберегли!" На завтраке "Вася" хмуро и коротко произнес, глядя в стол: "Ущербу на миллион. Председатель сельсовета приезжал разбираться. Я думаю, что подожгли не наши..."
Уезжали из Савиновки, стараясь записать на подкорку осеннюю золотую красоту окружающих сопок, вид ненавистных и в то же время таких родных бараков, шум горной речки... Прибивали на стену своего сурового обиталища панамки и кеды, расписывались на ней как на рейхстаге, дырявили головами и руками полиэтиленовые "стекла"...
Два шока - культурный и природный - ощутили уже в десятках и сотнях километрах от Савиновки.
На вокзале Дальнереченска Мотовилов, вернувшийся из Владивостока, чтобы организовать наш отъезд, вдруг взял гитару и запел под холодными осенними звездами: Moonlight and vodka, take me away Криса де Бурга. Для меня это было сродни явлению пришельцев в сияющих одеждах посреди картофельной гряды.
Второй удар нанесла природа - сойдя через полтора часа с поезда в Лесозаводске, я увидел, что здесь на деревьях все еще зеленые листья, да и вообще - лето никуда не торопится. А в Савиновке по утрам замерзала вода в кранах и на лужах. В день нашего отъезда все листья уже облетели с деревьев и покрыли ковром землю, приготовившуюся к долгой зиме... Я шел домой в своей "боевой" телогрейке нараспашку и был абсолютно, нескончаемо счастлив".
Продолжение тут http://don-sera.livejournal.com/369563.html
Оригинал тут http://primamedia.ru/news/23.06.2011-160861
Под катом копипаста без картинок - движок примамедиа не умеет вставлять текст в ЖЖ.
Супер-сочинение на заданную тему написал выпускник ДВГУ
Мотивом к творчеству послужило 50-летие родного факультета журналистики
ВЛАДИВОСТОК, 23 июня, PrimaMedia. Факультету журналистики Дальневосточного государственного университета (ДВГУ) в мае этого года исполнилось 50 лет. По случаю круглой даты немало журналистов, живущих и работающих в разных регионах страны, признавались в любви к родному журфаку - в письмах друг к другу, на интернет-форумах, дружеских посиделках во Владивостоке и далеко за его пределами. Один из тех, чье признание, насыщенное теплыми воспоминаниями, получила редакция РИА PriimaMedia, - Алексей Садыков, выпускник факультета журналистики ДВГУ 1997 года.
"В школе все мы писали сочинения, - начинает Алексей. - Темы были - от "Как я провел лето" до "Влияние образа Базарова на становление советской молодежи". Перед вами - попытка сочинения на тему "Что дал мне журфак ДВГУ". В полном соответствии с современными веяниями журналистики, даю ответ уже в лиде - профессиональные навыки, опыт общения с людьми, знания. Это если говорить формально. А если вспоминать по пунктам..."
Шапка предназначения
"Зимняя шапка была уродской, - делится воспоминаниями Алексей. - Черная, из синтетического меха, большая, несуразно скроенная - короче, шедевр советского шапкостроения. Она мне активно не нравилась. Но родители настояли на том, чтобы я надел именно ее, отправляясь на день открытых дверей журфака ДВГУ из родного Лесозаводска. Родную, привычную, хоть и местами потертую, надеть не разрешили - во Владивосток надо было ехать в новой, пусть и неуютной, колючей.
Шапка - вернее, то, как она на мне сидела, и как я в ней выглядел, занимала все мои мысли, пока мартовским утром 1992 года легендарный поезд № 691 "Лучегорск-Владивосток" (в народе его звали "остановка-на каждом-столбе") вползал в просыпающуюся приморскую столицу. Занятый мыслями о внешнем виде, только подходя к гуманитарному корпусу ДВГУ, я понял, что за ночь успел простыть - разболелось горло, стала подниматься температура, захлюпало в носу.
Я шел на журфак, мечты о поступлении на который грели меня второй год подряд. За плечами уже было несколько десятков заметок в районной газете "Знамя труда", с десяток материалов в молодежной газете "Отражение", около 40 выпусков школьной стенгазеты с пафосным названием "Совет дела-информ" - по нынешним меркам, крепкий, сложившийся 17-летний профессионал. Только это все было там, дома. Здесь, в Большом Городе, меня никто не знал. Да и нужен ли я ему вообще? По дороге к журфаку развернуться и быстро уехать обратно на том же "лучегорском" хотелось не раз и не два.
Остановила меня, скорее всего, та самая уродская шапка. Раз уж я проехал в ней почти 400 километров, раз уж дошел триста метров от остановки трамвая до корпуса, ну можно уже и потерпеть часик общения с будущими коллегами и преподавателями. А иначе - что, зря позорился?..
Последний приступ паники случился на входе в гуманитарный корпус. Я увидел вдумчивых молодых людей и девушек, входящих и выходящих из здания. "Так вот они какие, студенты", - уважительно пронеслось в голове. Были там и преподаватели - тоже такие, какими они мне представлялись по книгам советских авторов. А тут я - в своей уродской шапке... Поняв, что мне, такому, здесь вряд ли будут рады, все же решил заглянуть одним глазком внутрь. Промямлив в подготовительном отделении, что мне нужно на "жур...фак", получил четкое указание - вам на второй этаж.
Что было дальше, помню смутно. Вроде бы тогда я познакомился с Людмилой Алексеевной Васильевой, возможно, впервые увидел тогдашнего декана Михаила Юрьевича Шинковского, вероятнее всего, меня и таких же потенциальных абитуриентов приветствовал своей пламенной речью Валерий Михайлович Теплюк...
Слушать и внимать мешала все та же ненавистная шапка. Ее я держал за спиной, стараясь не показывать соседям. Я мысленно представлял, что думают о ней и обо мне в ней парни и девушки (особенно - девушки!), которые так же, как и я, приехали посмотреть на будущую альма-матер из своих деревень и поселков, как презрительно поджимают губы мои будущие преподаватели ("Да, в этом году, конечно, совсем какие-то заморыши приехали... Особенно вон тот, с уродской шапкой...")... Короче, сгорал со стыда, пока ни о чем не подозревающие хозяева факультета пытались разжечь в нас интерес к профессии.
Теперь, когда прошло уже почти 20 лет, сижу и думаю - а может, если бы не было этой уродской шапки, я бы никогда не пересилил себя и не перешагнул порог журфака?
Если бы не эти полтора часа детского позора, во мне бы не отложилось, что себя можно и нужно перебарывать - хотя бы несколько раз в жизни, в те моменты, когда ты делаешь серьезный выбор? В общем, "родители плохого не посоветуют".
Земля и люди
"Село Савиновка Дальнереченского района - это название даже коренным приморцам в третьем поколении мало что говорит, - продолжает Алексекй Садыков. - Это сегодня я знаю, что почтовый индекс Савиновки - 692135, а ее географические координаты - 45 градусов 17 минут северной широты, 134 градуса 21 минута восточной долготы (спасибо Яндексу и Гуглу). Сколько там живет народу - я не знал в 1992-м, не знаю и сейчас. Что характерно, и Яндекс с Гуглом об этом молчат. Не сильно разговорчив в отношении Савиновки и Росстат. Ему известно лишь, что сельское население Дальнереченского района составляло 1 января 2010 года 3949 человек. Сколько из них до сих пор проживают в Савиновке - знают только сами савиновцы.
Но для "старого" журфака (крайний выпуск - наш, 1997-го) Савиновка была меккой, зиккуратом, святилищем, колымой и раем в одном флаконе. Именно здесь неоперившуюся абитуру (а вместе с ней и студентов 2-4-го курсов) ждало первое серьезное испытание - "колхоз" (он же "картошка", он же "полевые работы", он же "помощь шефам").
Именно отсюда каждое новое поколение журфаковцев ежегодно привозило в овеянное легендами общежитие № 1 (сейчас в нем находится Восточный институт ДВГУ) табличку с дорожного знака с надписью "Савиновка". По традиции, его отдирали со столба на въезде в село в последнюю, "королевскую", ночь в колхозе. Позже трофей занимал почетное место в комнате геройских первокурсников.
В конце августа 1992 года, когда нас, разморенных сытным приветственным обедом шефов в богатом селе Малиново (борщ хлебосольные тетеньки из сельской столовой наливали нам в небольшие тазики, при этом смотрели на нас с материнской грустью - позже, уже в Савиновке, стала понятна ее причина), выгрузили у двух придавленных временем и погодой бараков, студентов в "колхоз" уже не отправляли. Помогать шефам бросали исключительно абитуру. Поэтому для усиления вместе с журфаком в Савиновку попали и новообращенные историки.
На месте стало сразу понятно - детство кончилось.
Пыльные матрасы и плоские подушки, выданные нам Василием Михайловичем (мы его звали между собой "Вася", позже оказалось, что он преподает предмет под названием "Экономика Дальнего Востока", суть которого осталась загадкой для всех вплоть до окончания университета) вкупе с деревянными нарами, на которых предстояло спать, и полиэтиленовой пленкой на окнах вместо рам настраивали на жесткий лад - тут надо было выживать и бороться за существование. Это мы еще не ездили на поле, ради уборки которого нас, собственно, сюда и привезли (картошку сажали на бывшем военном аэродроме, длина одного рядка составляла около километра), и не пробовали "изысков" нашей же, абитуриентской кухни!
Вокруг села живописно раскинулись сопки, заросшие лесом, в соседнем бараке поселились доблестные морпехи, по улицам бродили редкие местные жители, а единственный магазин работал всего час в день - что еще селянам и студентам нужно, кроме хлеба и соли?! В общем, исходные данные (особенно после первой ночевки в неотапливаемом бараке) были какими-то не очень радующими.
Но все это оказалось со временем сущей ерундой. Во-первых, все так жили. Во-вторых, ездили же сюда до нас люди, и ничего. В-третьих, каждому нашлось увлечение по интересам. Кому - горная речка и природа, кому - общение с молодыми лейтенантами морской пехоты (никогда не забуду, как один из них, пьяный в дым, пытался четыре раза подряд исполнить под гитару песню "Орден" - ту, которая начинается словами "Мне старушка одна на базаре сказала...", предваряя свое соло предупреждением: "Это очень серьезная песня" - при этом инструмент держали двое абитуриентов, а исполнителя - еще двое), кому - поиски браги и табака, а также чего-нибудь съестного во дворах и на огородах местного населения.
Постепенно пообтерлись.
В первые же дни мы поняли, почему добрые тетеньки из столовой провожали нас в Савиновку чуть ли не со слезами на глазах - кормиться здесь мы должны были сами, а в рационе - на первое, второе и третье была картошка, картошка и еще раз картошка. Она же - только в сыром виде - занимала все наше время с утра и до вечера. Нескончаемые рядки, десятки сеток со "вторым хлебом", ведра, пыль, комары, адская жара, которую сменил внезапный холод в начале сентября (Савиновка - все-таки не Мальдивы).
Вопросы питания молодые растущие организмы со временем научились худо-бедно решать. Что-то покупали у местных (один дед, к которому мы пошли за яйцами и молоком, долго рассказывал нам, что здесь все вокруг один сплошной "совсекрет", т.е. "совершенно секретно"), что-то привозили родители (те, которые имели возможность до нас добраться), что-то вымучивали на кухне. Нашей комнате так и вообще однажды повезло - троих из нас отрядили в соседнее село на помощь маме водителя нашего "КамАЗа". Убирать небольшой домашний огород после километров совхозного поля было все равно что съездить в Сочи после многих месяцев смен в забое. Хозяйка одарила нас салом и еще какой-то снедью, которую мы умудрились растянуть почти на месяц.
Особым шиком был кофе "Ячменный колос", пачку которого мы купили в сельмаге и заваривали по утрам, перед отъездом на поле, в своей комнате (нашлись и кипятильник, и литровая кружка). Верх блаженства - булка "майская" с повидлом, обсыпанная сахарной пудрой, за которой надо было охотиться в магазине, "подававшаяся" к этому божественному напитку. В Малинове - там, где жили добрые поварихи - нашлись и недобрые люди, которые, прознав о том, что совсем рядом живут и работают несколько десятков голодных абитуриентов, щедро отгрузили в наш сельмаг сушки и пряники. Сушкам мы были только рады, а вот из пряников полезли жирные мучные черви...
С обустройством тоже справились. Побродили по деревне, пошарили в брошенных домах - и вот уже застучали по всему бараку молотки, завизжали пилы, появились полочки и прочие приспособления.
Желающие "употребить" все порывались доехать до соседнего села Ариадное, где, по слухам, страдали такие же подневольные, как и мы, химики.
"Они же химики, - разумно рассудили наши. - Значит, должны знать, как из картошки гнать самогон".
Отправленные к "науке" гонцы принесли безрадостные новости - химики были такими же абитуриентами, и из всей химии знали пока только таблицу Менделеева, да и то частично.
Начались визиты в местные "браговарни". Естественно, травились, естественно, начальство нас ругало. Кульминацией спиртового промысла стало ежедневное (чтобы не заметили) сцеживание браги из запасов морпехов, на которые кто-то случайно наткнулся в пустующей половине соседнего барака. Офицеры долго еще отрывались на срочниках-доходягах, когда обнаружили недостачу...
Главная радость колхоза - дождь. Если он шел - "поле" отменялось. Свободное время убивали по-разному - осваивали в совершенстве карточные игры, читали, вели философские (и не очень) беседы. Кто-то раздобыл краски. В дождливые дни комнаты стали расцвечиваться картинками и изречениями классиков. Пришли и к устному народному творчеству. В нашей комнате еще в первый день твердо решили: напишем гимн колхоза, чтобы передавать его из уст в уста следующим поколениям журналистов. Напряженная работа мозгла длилась два дня. В результате родились бессмертные строки: "Не за счастьем, не за славой собирались мы в далекий путь..." Дальше дело застопорилось. Зато появилась песня: "По сопкам из Маньчжурии мчался паровоз, проклятые японцы везли на нем овес" про героя Гражданской войны в Приморье Сергея Лазо, сожженного японцами в паровозной топке. Заканчивалась она словами самого героя: "Жар костей не ломит..."
В дождь хуже всех было морпехам-срочникам. Они обучались воинскому искусству, ползая по раскисшей земле по-пластунски и форсируя водную преграду (горную речку, температура воды в которой и в солнечные дни не превышала 3-5 градусов).
Возвращалось солнце, снова нужно было, стиснув зубы, возвращаться на поле. Тем временем стало холодать, и многие простыли. Меня спасала телогрейка, привезенная родителями. Руководство решило начать протапливать бараки. Система отопления состояла из насоса, постоянно подающего воду из скважины в огромный бак с топкой, стоявший рядом с бараком, из которого получившийся при нагревании пар по трубам шел через все здание. Правда, система не была закольцована - пар на другом конце барака просто выходил из трубы, не оставляя никакого тепла в батареях. Попытки обогреть абитуру прекратились после того, как истопник из историков, напившись браги, сначала спалил в печке топор, а потом чуть не залез в нее сам (благо, размеры топки позволяли). К тому же, и местные жители стали жаловаться на исчезновение целых поленниц с их дворов...
В колхозе мы познакомились с Дмитрием Александровичем Мотовиловым. Это потом многие из нас будут с ним дружить, пользоваться его советами, кому-то даже посчастливиться поработать вместе с ним. А поначалу его появление было встречено настороженно. Первое, что сказал Мотовилов за завтраком, было: "Компот нельзя подавать на стол горячим! Он должен быть остужен!" и "Картофель на завтрак я не ем! Я завтракаю кофе с хлебом и маслом!" Уже на следующее утро он вывесил объявление (почему-то на английском языке): "Дамы и господа! У меня пропали пара белых носков, одеколон "Консул" и мыло "Пальмолив". Нашедшего просьба вернуть в комнату № 3". Пропажу, конечно же, не нашли. Дмитрий Александрович вскоре уехал, оставив нас в легком недоумении. Но все его странности мы ему простили позже, когда он вернулся, чтобы отвезти нас домой. Это был едва ли не первый в моей жизни настоящий культурный шок, оставивший неизгладимое впечатление. Но об этом - чуть позже.
Про колхоз можно вспоминать до бесконечности. Чего стоит баня раз в две недели, в которую (и обратно) нас возили в открытом кузове "КамАЗа" по пыльной дороге за 20 километров, дежурство по кухне с чисткой горы картошки, купание в ледяной горной речке, знакомства, первые романтические чувства, измывательства над нашими грузчиками, которым каждый рядок норовил "соорудить" сетку потяжелее (момент загрузки "сувенирного" мешка в кузов "КамАЗа" собирал зрителей с трех-пяти соседних рядков)... И новое для нас чувство единения, которое мы ощутили, приехав на учебу во Владивосток после колхоза. На факультете выяснилось, что некоторые из наших сокурсников все это время "работали с документами" в деканате. Поначалу их считали "чужими" все, кто прошел месяц Савиновки. В один из первых дней преподаватель, выясняя, кто отсутствует на занятии, назвал чью-то фамилию. В ответ - тишина. Преподаватель: "А где такой-то?" Аудитория: "А мы его не знаем - он в колхозе не был..."
Последним ярким впечатлением колхоза стали весело пылающие в ночи давно заброшенные геологами финские домики, расположенные на окраине села. Они случайно загорелись во время "королевской" ночи. Селяне и абитуриенты до утра спасали никому не нужные здания, передавая друг другу ведра с водой из речки. Один из жильцов нашей комнаты, ввалившийся в барак часов в пять утра, перепачканный сажей и пропахший дымом, всхлипывал: "А какие там были елочки! Жаль, не уберегли!" На завтраке "Вася" хмуро и коротко произнес, глядя в стол: "Ущербу на миллион. Председатель сельсовета приезжал разбираться. Я думаю, что подожгли не наши..."
Уезжали из Савиновки, стараясь записать на подкорку осеннюю золотую красоту окружающих сопок, вид ненавистных и в то же время таких родных бараков, шум горной речки... Прибивали на стену своего сурового обиталища панамки и кеды, расписывались на ней как на рейхстаге, дырявили головами и руками полиэтиленовые "стекла"...
Два шока - культурный и природный - ощутили уже в десятках и сотнях километрах от Савиновки.
На вокзале Дальнереченска Мотовилов, вернувшийся из Владивостока, чтобы организовать наш отъезд, вдруг взял гитару и запел под холодными осенними звездами: Moonlight and vodka, take me away Криса де Бурга. Для меня это было сродни явлению пришельцев в сияющих одеждах посреди картофельной гряды.
Второй удар нанесла природа - сойдя через полтора часа с поезда в Лесозаводске, я увидел, что здесь на деревьях все еще зеленые листья, да и вообще - лето никуда не торопится. А в Савиновке по утрам замерзала вода в кранах и на лужах. В день нашего отъезда все листья уже облетели с деревьев и покрыли ковром землю, приготовившуюся к долгой зиме... Я шел домой в своей "боевой" телогрейке нараспашку и был абсолютно, нескончаемо счастлив".
Продолжение тут http://don-sera.livejournal.com/369563.html