О русской патриархальщине - 2
4.
1. Байбурин А.К. Некоторые вопросы изучения объективированных форм культуры (К проблеме этнографического факта) // Памятники культуры народов Европы и Европейской части СССР. Сб. МАЭ XXXVIII. Л.: "Наука", 1982. С. 5 - 15.
2. Бернштам Т.А. Молодёжь в обрядовой жизни русской общины XIX - нач. XX в. Л.: "Наука", 1988.
3. Бернштам Т.А. Обряд "расставания с красотой". (К семантике некоторых элементов материальной культуры в восточнославянском свадебном обряде) // Памятники культуры народов Европы и Европейской части СССР. Сб. МАЭ XXXVIII. Л.: "Наука", 1982. С. 43-66.
4. Бернштам Т.А. Совершеннолетие девушки в метафорах игрового фольклора (традиционный аспект русской культуры) // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб.: "Наука", 1991. С. 234 - 257.
5. Велецкая Н.Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М.: «Наука»; 1978.
6. Ерёмина В.И. Ритуал и фольклор. Л., "Наука", 1991.
Спасибо всем, кто читал мой дайджест о русской патриархальности.
Приведённый выше списочек литературы - это только очень малое число материала, использованного мною когда-то для подготовки курсов по славянской мифологии и народному христианству. В следующем посте я немного прокомментирую каждую работу.
А сейчас, вероятно, необходимо сделать несколько пояснений по следам комментариев к постам.
Писать обзоры и дайджесты, работы обобщающего характера - занятие крайне неблагодарное. Для хорошего научного уровня необходима система ссылок и цитат, однако жанр популярной статьи этого не предусматривает. Между тем, польза всё же есть - я всё время забываю, что любознательные неспециалисты серьёзной специальной литературы не читают - просто не знают, что именно следует читать, а что научной общественностью в данной специальности относится к области сомнительного. Собственно, таким незнанием пользуются различные Солкины, старающиеся навязать людям, некомпетентным в рассматриваемых вопросах, труды, выходящие за сферу науки. Поэтому время от времени мне полезно будет в популярной форме излагать то, что наработано этнографией, фольклористикой, литературоведением в тех вопросах, которыми я занимаюсь и давать список литературы с необходимыми комментариями.
Особую бурю вызвало моё предположение, что, возможно, нынешнее тягостное отношение к пожилым людям в России восходит к крестьянским архаическим представлениям об опасности "зажившихся" стариков, которых надо было поскорее сжить со свету. Это предположение нуждается в доказательствах для того, чтобы стать чем-то бОльшим. Предложение, начинающееся с вводного оборота "не исключено" имеет чёткий оттенок модальности, и странно его не замечать. У Лили одним её френдом (человеком плоховато воспитанным, но с апломбом) мне было предложено почитать Ключевского, на основании трудов которого можно понять, что избавление от лишних ртов было продиктовано сугубо экономическими причинами, обусловленными, в свою очередь, антропологическим и экологическим фактором - истощением пахотных земель и усилением демографического давления на природную среду вследствие роста населения в пореформенной деревне.
Всё это так, и никто не отменял ни экономических причин, ни демографического фактора, ни историко-социологического подхода Василия Осиповича и его школы. (Хотя фактаж можно найти более точный - на основании архивных исследований советских историков.) Однако работы, обзор которых я сделала, в основе своей имеют структурно-семиотический, историко-палеологический, историко-культурный методы и близкие к ним (в каждом частном случае надо говорить отдельно). Они тоже имеют не меньшее право на существование, и их валидность доказана уже достаточно большим числом исследований.
И если брать конкретную ситуацию со "старыми стариками", то сразу возникает целый ряд вопросов. например: почему никакая экономическая ситуация не заставляла специально морить голодом малых детей, даже слабых и больных? Ведь непонятно, доживут ли они не то что до зрелых лет, но даже до подросткового возраста, будут ли покоить родителей в старости, будут ли у них самих дети и т.п. А ведь в других культурах инфантицид в бедственных ситуациях зафиксирован антропологами (см. у Фрезера; хотя его данные, конечно, следует корректировать согласно новейшим данным, но например, инфантицид "лишних" новорожденных у бушменов отмечался учёными ещё в сер. XX в.). В России же (на Украине, в Белоруссии) только в случае настоящего бедствия, наподобие того голода, что описывает Лесков, или того, что пережило Поволжье в 22-м, а Украина - в 32-33 годах, детей могли убить либо чтоб не мучились, либо чтобы съесть (увы, бывало и такое, и это не секрет). Но это уже ситуации катастрофические. Далее: почему нужно, чтобы старый человек был вытеснен из "локуса хозяев" - пространства ЗА матицей, куда заходить без разрешения хозяев в деревне считалось неприличным? (Меня всегда удивляло, почему любопытные соседки, забежавшие посмотреть к очередной нашей информантке посмотреть, что это за девки приехали, присаживались на лавке или на табуретке возле дверей, а в комнату если и проходили, то только после неоднократных приглашений. А дело всё в том, что будничный гость, заглянувший по делу или просто так, без приглашения, гостем не считается, поэтому на "красную" половину его не зовут.) Но ведь обычай этот сохранялся с завидным упорством, и никакими экономическими причинами объяснён быть не может, зато легко истолковывается, если исходить из семантики жилища и отдельных его частей. Почему иногда старых дедов одевали в длинные рубахи, но не давали им портов? Экономили ткань? Но в любом крестьянском хозяйстве уж можно было найти сыновние или зятевы обноски - ведь детям-то шили из перекроенной одежды взрослых, значит, определённый резерв изыскать было можно. Однако и это можно объяснить, если исходить из толкования глубокой старости как состояния, когда человек, приближаясь к тому пределу, откуда все вышли и куда вернутся, уподобляется малому ребёнку (физической слабостью, беззубостью и неразумием - ум в традиционных представлениях коррелировал с ростом зубов, так что их выпадение могло толковаться как признак ослабления разума). А ребёнку-мальчику штанов не полагается - они "оформляют" тело подростка, взрослеющего маленького мужчины. Почему старики, вышедшие из тягла, теряли право голоса на сходах, хотя могли при этом оставаться вполне в здравом рассудке? Опять-таки из-за своего уподобления ребёнку который так же, как и старик, не работает - и, стало быть, социально неполноценен. Почему часто бывало так, что старикам переставали стирать одежду? Да, с мылом в деревне были проблемы, но обычно бельё стирали в щёлоке, получаемом из золы, либо в отваре корня мыльнянки (Saponaria Oficinalis). Поварить в щёлоке ещё одну рубаху в дополнение ко всем остальным - не бог весть какой расход. Зато если мы вспомним, что один из главных признаков так называемых лиминальных существ (находящихся в стадии перехода, ни в этом мире, ни в том) является "чумазость", нечистота (см.: Пропп В.Я., "Исторические корни волшебной сказки"), то и этот обычай станет понятен.
Подчеркну ещё раз: самими носителями традиционной культуры некоторые архаические основы их мировоззрения могли не осознаваться, но они существовали в обрядах, фольклорных текстах, обычаях.
Вот что пишет Н.Н. Велецкая:
"Сравнительно-исторический анализ приводит к заключению о том, что древнеиндоевропейская идея перевоплощений оставалась подспудной основой представлений о жизни и смерти не только у славян язычников, а у многих на протяжении средневековья. Свидетельства этому содержат как фольклорные материалы, так и данные о народном мировоззрении в местностях с устойчивой сохранностью архаики в народной культуре. (с. 10) <...>
Украинские и славяно-балканские предания содержат весьма существенные данные для понимания характера рассматриваемого ритуала. В них явственны свидетельства того, что умерщвление стариков - явление, общественный характер которого не вызывает сомнения. В них, разумеется, нет прямых указаний на то, что обычай был одним из элементов социального уклада. Но следы этого прослеживаются довольно отчетливо, особенно в украинских вариантах предания. В них содержатся прямые или косвенные указания на то, во первых, что умерщвление стариков происходит в силу обычая, во вторых, что стоявшие во главе общины следят за его исполнением или дают соответствующие распоряжения, в третьих, что обычай был общественным установлением. (с. 38) <...>
Анализ славянских устно поэтических материалов в силу их отрывочности, фрагментарности и поздней фиксации не дает возможности с полной достоверностью проследить, в каком виде существовал обычай умерщвления в старости у древних славян, все его формы и разновидности, и установить, до какого времени он встречался в средневековье.
Форма, зафиксированная славянскими преданиями, отражает последний период существования обычая. В нем налицо элементы деградации: это уже не обряд, имеющий определенные функции, связанные с мировоззрением определенной стадии развития языческих представлений. Обычай несет на себе признаки вырождения и превращения из явления, порожденного и поддерживаемого определенной системой представлений и связанным с ней общественным укладом, в грубую традицию.
Для эпохи, в которой обычай существовал в качестве элемента общественного уклада, благополучие общества с земледельческим укладом зависело от нормального хода жизнедеятельности в природе. Стихийные природные бедствия неизбежно влекли за собой бедствия общества. Духи предков покровителей представлялись связанными с природой, способными властвовать или управлять стихиями. Вера в могущество предков покровителей заставляла отправлять на «тот свет» своих посланцев. С помощью их общество надеялось избежать бедствий, приводящих его к катастрофе. Одной из самых страшных катастроф был голод - следствие длительных неурожаев". (с. 39 - 40).
Велецкая утверждает, что отдельные (!) случаи ритуального убийства стариков случались у славян в глухих медвежьих углах даже в XIX в. Случаи замаривания голодом к ритуальному убийству как таковому не относятся, поскольку архаическая ритуальная основа этого действия не осознавалась совершавшими его, однако если бы подобных прецедентов не было, если бы это не было нормой обычного права (там, где подобное практиковалось), вряд ли кто-то решился заморить старика, несмотря на самое тяжёлое экономическое положение.
Татьяна Александровна Бернтштам критически оценила монографию Велецкой, полагая, что та преувеличила значение архаического ритуала в жизни русской деревни XIX - нач. XX в. Однако и она не отрицала самого факта существования подобного обряда в древности и более того, допускала, что архаические обряды могли быть направлены на избавление от всех "лишних", ущербных членов общества - не только от стариков, но и от больных, в том числе, и от детей, а также, возможно, от лишних девочек. Смысл этого избавления был не только в освобождении от "иждивенцев" (археологам известен факт содержания в трибе первобытных людей - эпохи палеолита, если не ошибаюсь - мальчика-калеки, инвалида от рождения, который, судя по всему, совершенно не мог быть годен ни на какую тяжёлую работу, но прожил по тем временам немало и умер естественной смертью), но и в том, что "неудавшиеся" или "износившиеся" люди отправлялись как бы на переплавку - с тем, чтобы возродиться в более сильных и пригодных для жизни телах.
Однако, по мнению Т.А. Бернштам, следует с осторожностью применять реконструированные модели относительно исторических реалий нового и новейшего времени (и с этим трудно не согласиться). Поэтому она лишь констатирует различное положение пожилых людей в разных областях России:
"Тот из сыновей, с кем оставались жить родители, обязывался перед общиной их содержать и кормить, но исполнение этих обязательств зависело от имущественного состояния семьи и её нравственного климата. Жалобы стариков общинный сход разбирал только в крайних случаях, так как нищенство было распространено повсеместно и старики всегда могли им прокормиться. Положение старух отстающих от полевых и домашних работ, было ещё безнадежнее; многие из них ло наступления критического возраста начинали копить лён и холст, как невесты, чтобы одеваться и кормиться их продажей." (2, с. 125)
Нина Адамовна Миненко, на которую ссылается Бернштам, указывала что в некоторых областях Сибири отношение к старикам было таким же. Зато "иная ситуация преобладала в промысловых, промышленных и сравнительно поздно заселённых районах России, например, в Поморье, на Урале, в Среднем Поволжье, отдельных сибирских областях, среди казаков (Дон, Кубань), а также в старообрядческих общинах. Здесь авторитет и права стариков сохранялись в силу той или иной традиции, вызванной различными социальными факторами - переселенческими связями, имущественной, административной властью, религиозным уставом "старчества" (старообрядцы), или всем вместе, поскольку часто эти факторы совпадали и взаимно обусловливали друг друга. В средне- и южнорусских областях затяглые (не несущие тягла) старики были большим подспорьем в хозяйстве; счиатлось, что "без стариков двор не разбогатеет", что отразилось в присловье: "Есть старик - так бы убил, а нет старика - так бы купил"". (Н.Н. Велецкая видит в этой пословице одно из указаний на существование древнего обряда ритуального умерщвления стариков.)
1. Байбурин А.К. Некоторые вопросы изучения объективированных форм культуры (К проблеме этнографического факта) // Памятники культуры народов Европы и Европейской части СССР. Сб. МАЭ XXXVIII. Л.: "Наука", 1982. С. 5 - 15.
2. Бернштам Т.А. Молодёжь в обрядовой жизни русской общины XIX - нач. XX в. Л.: "Наука", 1988.
3. Бернштам Т.А. Обряд "расставания с красотой". (К семантике некоторых элементов материальной культуры в восточнославянском свадебном обряде) // Памятники культуры народов Европы и Европейской части СССР. Сб. МАЭ XXXVIII. Л.: "Наука", 1982. С. 43-66.
4. Бернштам Т.А. Совершеннолетие девушки в метафорах игрового фольклора (традиционный аспект русской культуры) // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб.: "Наука", 1991. С. 234 - 257.
5. Велецкая Н.Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М.: «Наука»; 1978.
6. Ерёмина В.И. Ритуал и фольклор. Л., "Наука", 1991.
Спасибо всем, кто читал мой дайджест о русской патриархальности.
Приведённый выше списочек литературы - это только очень малое число материала, использованного мною когда-то для подготовки курсов по славянской мифологии и народному христианству. В следующем посте я немного прокомментирую каждую работу.
А сейчас, вероятно, необходимо сделать несколько пояснений по следам комментариев к постам.
Писать обзоры и дайджесты, работы обобщающего характера - занятие крайне неблагодарное. Для хорошего научного уровня необходима система ссылок и цитат, однако жанр популярной статьи этого не предусматривает. Между тем, польза всё же есть - я всё время забываю, что любознательные неспециалисты серьёзной специальной литературы не читают - просто не знают, что именно следует читать, а что научной общественностью в данной специальности относится к области сомнительного. Собственно, таким незнанием пользуются различные Солкины, старающиеся навязать людям, некомпетентным в рассматриваемых вопросах, труды, выходящие за сферу науки. Поэтому время от времени мне полезно будет в популярной форме излагать то, что наработано этнографией, фольклористикой, литературоведением в тех вопросах, которыми я занимаюсь и давать список литературы с необходимыми комментариями.
Особую бурю вызвало моё предположение, что, возможно, нынешнее тягостное отношение к пожилым людям в России восходит к крестьянским архаическим представлениям об опасности "зажившихся" стариков, которых надо было поскорее сжить со свету. Это предположение нуждается в доказательствах для того, чтобы стать чем-то бОльшим. Предложение, начинающееся с вводного оборота "не исключено" имеет чёткий оттенок модальности, и странно его не замечать. У Лили одним её френдом (человеком плоховато воспитанным, но с апломбом) мне было предложено почитать Ключевского, на основании трудов которого можно понять, что избавление от лишних ртов было продиктовано сугубо экономическими причинами, обусловленными, в свою очередь, антропологическим и экологическим фактором - истощением пахотных земель и усилением демографического давления на природную среду вследствие роста населения в пореформенной деревне.
Всё это так, и никто не отменял ни экономических причин, ни демографического фактора, ни историко-социологического подхода Василия Осиповича и его школы. (Хотя фактаж можно найти более точный - на основании архивных исследований советских историков.) Однако работы, обзор которых я сделала, в основе своей имеют структурно-семиотический, историко-палеологический, историко-культурный методы и близкие к ним (в каждом частном случае надо говорить отдельно). Они тоже имеют не меньшее право на существование, и их валидность доказана уже достаточно большим числом исследований.
И если брать конкретную ситуацию со "старыми стариками", то сразу возникает целый ряд вопросов. например: почему никакая экономическая ситуация не заставляла специально морить голодом малых детей, даже слабых и больных? Ведь непонятно, доживут ли они не то что до зрелых лет, но даже до подросткового возраста, будут ли покоить родителей в старости, будут ли у них самих дети и т.п. А ведь в других культурах инфантицид в бедственных ситуациях зафиксирован антропологами (см. у Фрезера; хотя его данные, конечно, следует корректировать согласно новейшим данным, но например, инфантицид "лишних" новорожденных у бушменов отмечался учёными ещё в сер. XX в.). В России же (на Украине, в Белоруссии) только в случае настоящего бедствия, наподобие того голода, что описывает Лесков, или того, что пережило Поволжье в 22-м, а Украина - в 32-33 годах, детей могли убить либо чтоб не мучились, либо чтобы съесть (увы, бывало и такое, и это не секрет). Но это уже ситуации катастрофические. Далее: почему нужно, чтобы старый человек был вытеснен из "локуса хозяев" - пространства ЗА матицей, куда заходить без разрешения хозяев в деревне считалось неприличным? (Меня всегда удивляло, почему любопытные соседки, забежавшие посмотреть к очередной нашей информантке посмотреть, что это за девки приехали, присаживались на лавке или на табуретке возле дверей, а в комнату если и проходили, то только после неоднократных приглашений. А дело всё в том, что будничный гость, заглянувший по делу или просто так, без приглашения, гостем не считается, поэтому на "красную" половину его не зовут.) Но ведь обычай этот сохранялся с завидным упорством, и никакими экономическими причинами объяснён быть не может, зато легко истолковывается, если исходить из семантики жилища и отдельных его частей. Почему иногда старых дедов одевали в длинные рубахи, но не давали им портов? Экономили ткань? Но в любом крестьянском хозяйстве уж можно было найти сыновние или зятевы обноски - ведь детям-то шили из перекроенной одежды взрослых, значит, определённый резерв изыскать было можно. Однако и это можно объяснить, если исходить из толкования глубокой старости как состояния, когда человек, приближаясь к тому пределу, откуда все вышли и куда вернутся, уподобляется малому ребёнку (физической слабостью, беззубостью и неразумием - ум в традиционных представлениях коррелировал с ростом зубов, так что их выпадение могло толковаться как признак ослабления разума). А ребёнку-мальчику штанов не полагается - они "оформляют" тело подростка, взрослеющего маленького мужчины. Почему старики, вышедшие из тягла, теряли право голоса на сходах, хотя могли при этом оставаться вполне в здравом рассудке? Опять-таки из-за своего уподобления ребёнку который так же, как и старик, не работает - и, стало быть, социально неполноценен. Почему часто бывало так, что старикам переставали стирать одежду? Да, с мылом в деревне были проблемы, но обычно бельё стирали в щёлоке, получаемом из золы, либо в отваре корня мыльнянки (Saponaria Oficinalis). Поварить в щёлоке ещё одну рубаху в дополнение ко всем остальным - не бог весть какой расход. Зато если мы вспомним, что один из главных признаков так называемых лиминальных существ (находящихся в стадии перехода, ни в этом мире, ни в том) является "чумазость", нечистота (см.: Пропп В.Я., "Исторические корни волшебной сказки"), то и этот обычай станет понятен.
Подчеркну ещё раз: самими носителями традиционной культуры некоторые архаические основы их мировоззрения могли не осознаваться, но они существовали в обрядах, фольклорных текстах, обычаях.
Вот что пишет Н.Н. Велецкая:
"Сравнительно-исторический анализ приводит к заключению о том, что древнеиндоевропейская идея перевоплощений оставалась подспудной основой представлений о жизни и смерти не только у славян язычников, а у многих на протяжении средневековья. Свидетельства этому содержат как фольклорные материалы, так и данные о народном мировоззрении в местностях с устойчивой сохранностью архаики в народной культуре. (с. 10) <...>
Украинские и славяно-балканские предания содержат весьма существенные данные для понимания характера рассматриваемого ритуала. В них явственны свидетельства того, что умерщвление стариков - явление, общественный характер которого не вызывает сомнения. В них, разумеется, нет прямых указаний на то, что обычай был одним из элементов социального уклада. Но следы этого прослеживаются довольно отчетливо, особенно в украинских вариантах предания. В них содержатся прямые или косвенные указания на то, во первых, что умерщвление стариков происходит в силу обычая, во вторых, что стоявшие во главе общины следят за его исполнением или дают соответствующие распоряжения, в третьих, что обычай был общественным установлением. (с. 38) <...>
Анализ славянских устно поэтических материалов в силу их отрывочности, фрагментарности и поздней фиксации не дает возможности с полной достоверностью проследить, в каком виде существовал обычай умерщвления в старости у древних славян, все его формы и разновидности, и установить, до какого времени он встречался в средневековье.
Форма, зафиксированная славянскими преданиями, отражает последний период существования обычая. В нем налицо элементы деградации: это уже не обряд, имеющий определенные функции, связанные с мировоззрением определенной стадии развития языческих представлений. Обычай несет на себе признаки вырождения и превращения из явления, порожденного и поддерживаемого определенной системой представлений и связанным с ней общественным укладом, в грубую традицию.
Для эпохи, в которой обычай существовал в качестве элемента общественного уклада, благополучие общества с земледельческим укладом зависело от нормального хода жизнедеятельности в природе. Стихийные природные бедствия неизбежно влекли за собой бедствия общества. Духи предков покровителей представлялись связанными с природой, способными властвовать или управлять стихиями. Вера в могущество предков покровителей заставляла отправлять на «тот свет» своих посланцев. С помощью их общество надеялось избежать бедствий, приводящих его к катастрофе. Одной из самых страшных катастроф был голод - следствие длительных неурожаев". (с. 39 - 40).
Велецкая утверждает, что отдельные (!) случаи ритуального убийства стариков случались у славян в глухих медвежьих углах даже в XIX в. Случаи замаривания голодом к ритуальному убийству как таковому не относятся, поскольку архаическая ритуальная основа этого действия не осознавалась совершавшими его, однако если бы подобных прецедентов не было, если бы это не было нормой обычного права (там, где подобное практиковалось), вряд ли кто-то решился заморить старика, несмотря на самое тяжёлое экономическое положение.
Татьяна Александровна Бернтштам критически оценила монографию Велецкой, полагая, что та преувеличила значение архаического ритуала в жизни русской деревни XIX - нач. XX в. Однако и она не отрицала самого факта существования подобного обряда в древности и более того, допускала, что архаические обряды могли быть направлены на избавление от всех "лишних", ущербных членов общества - не только от стариков, но и от больных, в том числе, и от детей, а также, возможно, от лишних девочек. Смысл этого избавления был не только в освобождении от "иждивенцев" (археологам известен факт содержания в трибе первобытных людей - эпохи палеолита, если не ошибаюсь - мальчика-калеки, инвалида от рождения, который, судя по всему, совершенно не мог быть годен ни на какую тяжёлую работу, но прожил по тем временам немало и умер естественной смертью), но и в том, что "неудавшиеся" или "износившиеся" люди отправлялись как бы на переплавку - с тем, чтобы возродиться в более сильных и пригодных для жизни телах.
Однако, по мнению Т.А. Бернштам, следует с осторожностью применять реконструированные модели относительно исторических реалий нового и новейшего времени (и с этим трудно не согласиться). Поэтому она лишь констатирует различное положение пожилых людей в разных областях России:
"Тот из сыновей, с кем оставались жить родители, обязывался перед общиной их содержать и кормить, но исполнение этих обязательств зависело от имущественного состояния семьи и её нравственного климата. Жалобы стариков общинный сход разбирал только в крайних случаях, так как нищенство было распространено повсеместно и старики всегда могли им прокормиться. Положение старух отстающих от полевых и домашних работ, было ещё безнадежнее; многие из них ло наступления критического возраста начинали копить лён и холст, как невесты, чтобы одеваться и кормиться их продажей." (2, с. 125)
Нина Адамовна Миненко, на которую ссылается Бернштам, указывала что в некоторых областях Сибири отношение к старикам было таким же. Зато "иная ситуация преобладала в промысловых, промышленных и сравнительно поздно заселённых районах России, например, в Поморье, на Урале, в Среднем Поволжье, отдельных сибирских областях, среди казаков (Дон, Кубань), а также в старообрядческих общинах. Здесь авторитет и права стариков сохранялись в силу той или иной традиции, вызванной различными социальными факторами - переселенческими связями, имущественной, административной властью, религиозным уставом "старчества" (старообрядцы), или всем вместе, поскольку часто эти факторы совпадали и взаимно обусловливали друг друга. В средне- и южнорусских областях затяглые (не несущие тягла) старики были большим подспорьем в хозяйстве; счиатлось, что "без стариков двор не разбогатеет", что отразилось в присловье: "Есть старик - так бы убил, а нет старика - так бы купил"". (Н.Н. Велецкая видит в этой пословице одно из указаний на существование древнего обряда ритуального умерщвления стариков.)