РОМАН МИНИСТРА ПРОПАГАНДЫ
Недавно прочитала роман “Михаэль” - юношеское сочинение гитлеровского министра пропаганды Йозефа Геббельса. Автор написал его в возрасте 23-х лет. И вот по прошествии десятилетий его выпустило издательство «Алгоритм», наделав тем самым некоторого идеологического шороха.
По жанру «Михаэль» - идеологический роман, вроде «Что делать?». И так же, как произведение Чернышевского, он художественно бездарен. Но, вероятно, к идеологическому роману и не применимы те критерии художественности, с которыми принято подходить к произведениям изящной словесности. Настоящим героем идеологического романа является идея, а человек - лишь её глашатай или популярная иллюстрация. По-видимому, идеологическое и художественное творчество растёт из каких-то разных психических структур: чем более автор идеолог, тем он меньше художник. Достаточно ознакомиться с поздней прозой Льва Толстого, чтобы в этом убедиться. Идеолог Толстой совершенно уничтожил Толстого-художника.
По-видимому, по причине художественной беспомощности все издатели в своё время отвергли творение Геббельса. Опубликовал он его только тогда, когда сделался министром пропаганды, использовав свой неограниченный «административный ресурс».
Возможно, ощущение литературного убожества усугубляется переводом. Вообще, во многих современных переводах совершенно не заметно никакой школы. Точно и не было в помине знаменитой советской школы перевода. Сегодня перевод, видимо, какое-то случайное и вовсе не уважаемое занятие. Забавно, что переводчик Геббельса не знает, что в русском есть слово «штрейкбрехер» и переводит его с помощью кальки - «стачколом». (Таким манером когда-то Ломоносов переводил научные термины oxigenium - “кислород»). Этот злополучный «стачколом» о многом свидетельствует. Сегодняшние люди уже не помнят, что существовало какое-то рабочее движение, забастовки. А ведь оно было и, вполне, вероятно будет. Последняя поездка в Италию меня в этом убедила. Но вернёмся к Геббельсу и его сочинению.
Критиковать с художественной точки зрения этот роман неинтересно, потому что слишком просто: небо у него всегда голубое, женские локоны - белокурые, горные вершины - сияющие, персонажи говорят красиво и патетично. Недостаток выразительных средств восполняется изобилием восклицательных знаков, десятками разбросанных на каждой странице. Но главное в романе - не художество.
Само название - «Михаэль» - о многом говорит. Автор притязает на создание героя своего времени - типичного немецкого юноши начала двадцатых годов - солдата, студента, рабочего. Три в одном, так сказать. Действительно, эти социальные функции фактически охватывают всё немецкое общество, к тому же они важнейшие, ключевые для немецкой культуры.
Полунемец Герцен говорил, что любой германец, будь он хоть булочник, хоть сапожник - всё равно в душе военный, если только не помешается на какой-нибудь философии или филологии. (Впрочем, опыт филолога Геббельса показывает, что одно не исключает другого). К тому же только закончилась Первая мировая война, и почти все молодые мужчины - это вчерашние солдаты.
Студент - это молодой искатель истины, бродяга-вагант (в Германии принято менять университеты: семестр в одном, семестр в другом). В «Фаусте», на который часто ссылается автор и томик которого герой возит с собой вместе с Библией и книжкой Ницше, есть тоже герой - студент. Studere по-латински значит не только «учиться», но и «стремиться». Герой Геббельса взыскует истины, страстно ищет своего места в жизни, своего пути в общем контексте жизни народа.
Рабочий, непосредственный творец материальных ценностей, самый грамотный и организованный в Европе. В те времена немецкие передовые рабочие читали Лассаля, Каутского и Бернштейна, которых в наши дни и студентам-обществоведам трудноваты. Но главное, они работали организованно, грамотно и ответственно. Мой отец, работник промышленности, побывавший на немецких предприятиях уже в 70-80-х годах, восхищался их дисциплиной и квалификацией. Так что они, рабочие, живые носители немецкого трудового качества.
Если учесть ещё и крестьянское происхождение героя, то получается, что он охватывает и объединяет собою всё немецкое общество. Михаэль - это типичное имя типичного немца: хоть во время войны наши солдаты и называли немцев фрицами, но для самих себя они скорее михаэли.
Роман считается автобиографическим, но это не особенно верно: из всех социальных ролей героя автор лично попробовал только роль студента. Солдатом он не стал по причине хромоты, рабочим - тоже. Его патетические оды физическому труду и старательный восторг по его поводу выдаёт в нём человека, тяжелее ручки ничего в руках не державшего. Некоторые обороты, вроде «симфония труда», напомнили мне творение советского районного журналиста, призывающего молодёжь в ПТУ. Люди, имеющие, собственный трудовой опыт, смотрят на дело проще, без патетики. И крестьянского происхождения у автора не было: семья Геббельса была городская, отец заведовал какой-то фабричонкой.
Кстати, Геббельс-министр впоследствии выдумал себе крестьянское происхождение для официальной биографии и, возможно, сам в него уверовал. Оно и понятно: в нацистской доктрине крестьянин считался высшим проявлением человеческого существования, вроде как рабочий - в большевистской. И это довольно логично: нацисты ставили во главу угла кровь и почву, а корень любого народа - в крестьянстве, в деревне. Из деревни черпает силы любая развивающаяся цивилизация: народная культура - база любой культуры. В немецкой культуре изучение народных правовых обычаев, сказок - очень распространено. Достаточно вспомнить знаменитых братьев Гримм. Все знают их сказки, а ведь они изначально были юристами, собирали народные правовые обычаи. Да, собственно, и слово «фольклор» - немецкое.
Михаэль принадлежит к «потерянному поколению» - выживших на войне и потерявшихся в мирной жизни. О них в то самое время писал Ремарк. Но герои Ремарка деморализованы и разочарованы, они отвергают послевоенную жизнь, не зная, что ей противопоставить, а Михаэль конструирует положительную программу. (Впрочем, герои Ремарка - живые люди, а Михаэль - ходячая программа). Программа очень неясная и в силу этого невнятно изложенная, но в ней уже проглядывает то, что стало фашизмом в Италии, нацизмом в Германии.
Вообще, фашизм - это остаётся по-прежнему чересчур болезненной темой, которая не обсуждена ещё спокойно и беспристрастно. В силу этого большинство не понимает, что такое фашизм, какие качества ему имманенты, а какие - исторически преходящи. Уничтожение миллионов людей - это проявление внутренней сущности фашизма или его злоупотребление? Не спешите махать руками и возмущаться, а лучше подумайте. Например вот о чём: «Фашизм - это война» - это пропагандистский лозунг или правда? Возможен ли фашизм без войны? Возможно ли строительство фашизма в одной отдельно взятой стране? Фашизм и нацизм - это одно и то же (так считала советская доктрина, что нашло отражение в выражении «немецко-фашистские оккупанты»)? Или это разные вещи, как принято считать в Италии, на родине фашизма? В каком соотношении находится фашизм и социализм? Вопросов гораздо больше, чем ответов. И их особенно важно обсудить сегодня, когда человечество стоит … хотела сказать: «надо пропастью», но не хочется уподобляться в патетике Михаэлю. Так или иначе, человечество ждут суровые испытания и активный поиск новых типов не только государственности и экономической организации, но и, возможно, вообще новых типов общежития. И в этом поиске было бы неправильно оставить без рассмотрения, по-дамски отмахиваться от практического опыта человечества и от усилий мысли весьма неглупых людей.
«Михаэль» проливает свет на то, как зарождался фашизм. Как зарождался он не на улицах, а в умах и душах молодых людей. Михаэль - это думающий, культурный немецкий юноша, прошедший войну. Можно сказать, интеллектуал. Впрочем, разочаровавшийся в университете и благах образования. «Интеллект - это опасность для формирования характера.
Мы на земле не для того, чтобы набить наш череп знаниями. Всё это совершенно вторично, если не имеет отношения к жизни. Нам следует осуществлять свою судьбу. Воспитать волевого парня - вот что должно являться задачей высшей школы». Не глупая, кстати, идея.
Михаэль - не шкурник, буржуазность в смысле сведения всей жизни к накоплению бренных благ и комфорта жизни, чужда ему. Надо сказать, что и его автор, сам доктор Геббельс, был чем угодно (маньяком, фанатиком, безумцем), но не шкурником. Он почти один из окружения Гитлера не предал своего фюрера. Конец его и его семьи был ужасен, но это конец идейного человека. Сегодня, в той вакханалии трусости, шкурничества, продажности и, главное, всеобщей выставленности на продажу, такое поведение вызывает невольное уважение. Сегодня вообще никто не понимает, что такое идейность. Какой-то исторический атрибут, вроде мушкетёрской шпаги, а что точно значит - забыли.
Михаэль ищет свой жизненный путь в контексте жизни страны. Для него жизнь страны и его собственная жизнь образуют неразрывное единство. Прямо как в советской песне:
Не знаю счастья большего,
Чем жить одной судьбой.
Грустить с тобой, земля моя,
И праздновать с тобой.
Какую же судьбу прозревает герой для своей страны? Он грезит о величии Германии. На каких путях может быть достигнуто это величие? Чтобы это понять, надо ответить на вопрос, кто друзья, а кто враги. И на какой почве сплачиваются друзья и «против кого дружат»? И ещё требуется ответ на вопрос, всегда возникающий в переломные эпохи: «От какого наследства мы отказываемся?» (так называлась статья Ленина).
Люди способны сплачиваться на разных, как говорили старину, платформах. Чем прочнее соединение, тем крепче единство. Маркс и марксисты считали главной скрепой классовую солидарность. Рабочие против буржуазии. Эта скрепа сильна, когда надо повести рабочих на штурм старого общества, это разрушительный принцип. Для созидания требуется что-то иное.
Реальны ли противоречия рабочих и капиталистов? Да, реальны. Как реальны противоречия всех людей, занимающих в обществе разные положения. Например, учителей и учеников. Или, ещё того хлеще, - мужчин и женщин. Феминисткам удалось раскачать эти далеко не антагонистические противоречия прямо-таки до ненависти, до «свинского мужского шовинизма». На самом деле, как работодатели, так и мужчины, несут в жизни тяжёлую ношу, и их привилегии вытекают из тяжести этой ноши, а попытки «трудящегося и эксплуатируемого народа» отнять у них их привилегии вместе с их ношей - до добра не доводят. Это показал многократный опыт.
Марксизм, - рассуждает Михаэль, - это учение ненависти, а не солидарности и христианской любви. «Христос: принцип любви.
Маркс: принцип ненависти” - пишет Михаэль в своём дневнике.
Это верно: в марксизме велик заряд ненависти, даже термин такой возник - «классовая ненависть».
Более прочная скрепа - национальная. Люди одного народа - это близкие и дальние родственники. Люди могут группироваться так и эдак, но родственные чувства, помощь родне - всё-таки оказываются сильнее всех иных группировок. Это связь нутряная, генетическая. Недаром уголовное законодательство всех стран разрешает не свидетельствовать против своих родственников. Во время Второй мировой войны марксистские вожди Второго Интернационала голосовали в Рейстаге за военные кредиты своему правительству, чем шокировали своих российских коллег. Это был, так сказать, первый звоночек. А конец ХХ века с его внезапной вспышкой этнического начала и этнических конфликтов показал, что национальная общность, скорее всего, главная. Человек входит в человечество не сам по себе, а через свой народ, и именно со своим народом у него самая устойчивая и крепкая связь, на фоне которой меркнут классовые, партийные и прочие связи.
“Политические чудеса только национальны, - рассуждает Михаэль. - . Интернационал же - это лишь рассудочное учение, направленное против крови. Чудо народа никогда не пролегает в его мозгу, но всегда в его крови.
То, что называется интернационалом в России - всего лишь мешанина из еврейского крючкотворства, малодушного кровавого террора, безграничной терпеливости широких масс и поднявшегося, благодаря чудовищной воле, в сферу мировой политики одного человека: Ленина”.
Фашизм ставит во главу угла нацию, а не класс. Рабочие, предприниматели, учёные, художники - все они совместно трудятся на благо народа - такова идея. Предприниматель занимает своё место в общем труде, рабочий - своё. В этом, между прочим, изначальный позитивный смысл поднятого на щит нацистами латинского изречения «Каждому своё».
При таком подходе, между прочим, легче воздействовать на предпринимателя. Если он объявляется кровопийцем-эксплуататором, то происходит своего рода внушение роли «плохого». Он и будет беззастенчиво эксплуатировать: он же плохой, чего уж там. Иное дело, если он представляется организатором народного труда, и ему внушена именно такая роль. Тут совершенно иная функция и иная самооценка. Это центральная идея корпоративного государства: общий труд на пользу отечества.
Такая конструкция общества позволяет не бороться с частным предпринимательством, не подавлять частную хозяйственную инициативу, а использовать её на общую пользу. Частная хозяйственная инициатива - это колоссальной силы мотор, и, к сожалению, в советском проекте этот мотор не только не был использован, но и тратились колоссальные силы на его подавление. Это одна из причин, может быть, важнейшая, гибели советского социализма. Использовать частную инициативу на общею пользу очень непросто, но, похоже, возможно. Происходит это через общую для всего народа идеологию. Тотальная пропаганда, по-видимому, неизбежная вещь при такой конструкции общества.
Михаэль правильно понимает, что фашизм (он, впрочем, не пользуется этим словом, а пользуется словом «социализм», чем, вообще говоря, запутываем изложение) противостоит марксистскому социализму.
Чему ещё противостоит фашизм и доктрина корпоративного государства? Либерализму и формальной демократии. Собственно, эта, так сказать, классика жанра: об этом много писал Муссолини в своей «Доктрине фашизма». Фашистское государство - это государство, задающее смыслы и ставящее цели, а не только дающее правила игры. Это государство содержательное. Оно организует всю жизнь в стране, расставляет всех по местам, разъясняет, что делать и что думать.
При либерализме жизнью правят деньги. Из средства платежа, орудия обмена, всеобщего эквивалента, наконец, деньги превращаются в божество, в единственно важную вещь на земле. Такое положение предвидел ещё Маркс, прозорливо писавший о денежном фетишизме. В полном своём зрелом цветении денежный фетишизм наблюдаем сегодня мы. Не деньги сегодня представляются производной реальности, а наоборот: реальность - производная денег. Постепенно реальность становится второстепенной и неважной, она деградирует и разрушается. Главными людьми становятся не инженер, рабочий, крестьянин, а заправила денежных потоков.
Люди по существу делятся не на классы, а на тех, кто трудится, создаёт ценности, и на тех, кто эксплуатирует, разруливая денежные потоки. Любопытно, что эту самую мысль выразила недавно в беседе со мною римская торговка сумками ( о чём я писала в посте о Риме). А поскольку банковская сфера исторически монополизирована евреями, именно еврей предстаёт перед Михаэлем воплощением мирового зла. Он, он - главный эксплуататор труда. Не создать новое, а присосаться к денежному потоку, к чужому труду - вот главное дело еврея, - считает Михаэль. Вот, оказывается, каков идейный исток того, что привело к уничтожению тысяч евреев! Как довольно невинная, и даже не лишённая резона мысль может привести к самым трагическим последствиям…
Вот мысли самого Михаэля по поводу власти денег.
“Речь идёт вот о чём: труд бунтует против денег.
Мы все - солдаты трудовой революции. Мы стремимся к победе труда над деньгами. Это социализм. Он всё ещё движется различными путями, но воля повсюду одна и та же.
Деньги - это мерило ценностей при либерализме. Это столь пустое учение, что оно возводит к сущности бытия купюры. На этом же оно недавно погибло. Деньги - проклятие труду.
Не нужно измерять деньгами жизнь. Там, где такое происходит, - иссякают все благородные силы.
Деньги - это средство к цели, а не самоцель. Явись они самоцелью, неизбежно обесценится как средство к цели и труд.
Оценивайся всё в народе деньгами, этот народ подступит к своему окончательному бесцветному финалу. Тогда он будет постепенно пожран разлагающей властью золота, которое с давних пор приговаривает к смерти народы и культуры.
В то время, как солдаты Великой войны отдавали жизни, защищая Родину, и два миллиона из них утонули в крови, знатные спекулянты чеканили золото. Это золото позднее послужило им в том, чтобы нагреть с жильём вернувшихся с войны солдат.
Таким образом, война выиграла деньги и проиграла труд. Выигравшие и проигравшие - вовсе не народы. Те лишь помогали делать деньги или же охранять труд.
Германия сражалась за труд. Франция - за деньги. Труд проиграл. Деньги победили.
Деньги правят миром! Если честно, - вывод убийственный. Сегодня мы действительно погибаем. Деньги - еврей, это взаимосвязанные объект и субъект.
Деньги не имеют своих корней. Они занимают положение надо всеми расами. Они неторопливо въедаются в здоровые организмы народов и мало‑помалу отравляют их творческие силы.
Через борьбу и труд мы должны освободиться от власти денег. Разрушить в себе самих самообман. И тогда однажды свергнуть золотого тельца.
Либерализм в своём глубочайшем смысле - это учение денег.
Либерализм означает, что я верю в Маммону.
Социализм означает, что я верю в труд.”
Здесь заметны идеи известного эссе Вернера Зомбарта “Торгаши и герои”, написанного во время войны. Автор, безусловно, читал его. Только для Зомбарта “торгаши” - это англичане со своей либеральной демократией, ну а “герои”, понятно, немцы, отвергающие Маммону.
Герой мечтает о новом обществе, основанном на общем, дружном, братском труде. Он и сам, бросив университет и любимую девушку, (которая оказалась мещанкой, не способной разделить его духовные искания) отправляется работать в шахту, чтобы познать жизнь и проверить самого себя: справится ли. Такой поворот сюжета украсил бы повесть из журнала “Юность” 1960 года. В шахте Михаэль знакомится и сближается с истинными рабочими, которые сначала его не принимают, считая чужаком, пришельцем из другого мира; его даже избивают, приняв за штрейкбрехера. Но потом отношения налаживаются, становятся братскими.
“Мои товарищи меня любят. Они помогают мне так, будто читают у меня в глазах любое моё пожелание.
Один чинит мне мои ботинки, я приношу ему дублёную кожу, а он не хочет ничего брать за работу.
Другой носит к себе домой стирать мою рабочую одежду.
Ещё один приносит мне поутру два больших, красных яблока. «У меня много!» - говорит он.
Следующий подходит ко мне и спрашивает, что за человек был Ницше.
Они помогают мне, я помогаю им.
Я живу как товарищ среди этих простых, скромных, сильных людей. Все обращаются ко мне на «ты», ко всем обращаюсь на «ты» и я. Как раньше в поле или в окопе. Я чувствую себя в шахте, как дома.
Теперь у меня много братьев. Они все мне как братья.
Братья по труду! Братья - это все, кто происходит от одной крови и несёт общую судьбу.
А мы, конечно же, несём всё сообща, мы, германцы. Отчего ж нам не быть братьями?” Уф-ф-ф! Нет, пожалуй, в “Юности” это тоже не напечатали бы…
Герой неустанно продвигает идею национального единства - поверх социальных перегородок. “Там, в траншеях, мы залегали друг подле друга - тот из дворца, а тот из горняцкой хижины. Мы прикрывали друг друга, становились друзьями, впервые узнавали один другого”.
Герой гибнет при аварии на шахте. В последний путь его провожают товарищи по труду, студенты и девушка-скульпторша из Мюнхена. Смерть героя, вероятно, иллюстрирует важную мысль автора: если не за что умереть - не стОит и жить. Человек должен иметь цель, которая выше жизни. Именно наличие такой цели делает жизнь осмысленной, т.к. она обращена к вечности. Гибель героя - оптимистическая трагедия.
Девушка-скульпторша - тоже символ. Она воплощает художественные круги Мюнхена, в которые вхож Михаэль. Он и сам не чужд искусства: рисует, пишет стихи (они время от времени встречаются в тексте), музицирует.
Политика для него - сродни искусству: это творчество, созидание. Художник рисует на холсте, а политик созидает форму из народных масс. Как художественное произведение не может появиться без творца, так и социальная материя требует своего демиурга - народного вождя.
“Художник отличается от не художника тем, что тому, что он чувствует, он умеет придать выражение. В какой‑либо форме - один в картине, другой в звуке, третий в слове, а четвёртый в мраморе - или в других исторически сложившихся формах. Государственный деятель - тоже художник. То же, что для скульптора камень, для него - народ. Вождь и масса - это так же не представляет проблему, как художник и краски.
Политика - это изобразительное искусство государства, как живопись - изобразительное искусство красок. Поэтому политика без народа, или даже вопреки народу, бессмысленна сама по себе. Из массы формируется народ, из народа - государство, вот каков непременный глубиннейший смысл истинной политики. Она вовсе не портит характер. Напротив, говорят, что это плохой характер портит политику».
Народный вождь - нереализованный художник”, - утверждает Михаэль. Это любопытная мысль. О том же писал Эрик Хоффер в известном эссе “Истинноверующий” - о психологии массовых движений. Хоффер считал, что народные вожди - это часто не реализовавшиеся люди искусства. Гитлеру не удалось стать художником, Геббельсу - писателем, Сталину - поэтом… И они принялись творить “смычками страданий на скрипке времён”… Ну что же, что-то в этом есть.
“Государство - это обретший форму народный дух, - повторяет Михаэль мысль Гегеля. -
Народный дух - это сумма всех естественных проявлений жизни народа. Государство - это не что иное, как сознательно организованная защита этих жизненных проявлений. Государство без народа или вовсе враждебное народу - это то же самое, что одежда без человека или одежда, не подходящая человеку; как видно, это само по себе бессмыслица”.
Это очень ценная и глубокая мысль, особенно полезная нам, русским. Полезная в двояком отношении. Во-первых, потому, что мы, русские, - стихийные анархисты: не любим, не ценим государство, видим его лишь угнетательную, репрессивную функцию, не видя созидательной и организующей. Вполне вероятно, и государство у нас часто вынуждено педалировать именно эту репрессивную функцию, поскольку иначе социальная материя расползётся и людишки разбегутся кто куда. Понимание созидательной функции государства - у нас редкое дело. Даже редчайшее. Когда-то вычитала у Ивана Ильина: “Государство - позитивно-правовой образ родины” и сразу показалась мне эта мысль какой-то не русской. И что же? Оказалось, что мать Ильина была немкой. У мыслей тоже, знаете, бывает нацпринадлежность…
Во-вторых, мысль эта полезна ещё и потому, что нам часто кажется, что можно вот так взять да и заимствовать чужое, такое замечательное и приманчивое, государственное устройство. И мы на протяжении истории это пытались делать. Не работает это! Народный дух должен найти, нащупать, выработать свою, адекватную себе форму. Это трудная, творческая задача. Мы же даже не ставим такую задачу, продолжая уныло бубнить зады западной политической мысли.
Михаэль верно понимает существо западной формальной демократии.
“Никогда народы не управляют сами собой. Это безумие изобрёл либерализм. Его народным суверенитетом прикрываются лишь продувные шельмы, желающие, чтобы их никогда не узнали”, - рассуждает он.
Это очень верно и точно. Бесконечные выборы, партии, программы нужны именно для того, чтобы можно было сказать возмущённому народу: “Вы сами таких выбрали. Ну ничего, скоро будут опять выборы - выберете других”. Разобраться в этом всём и схватить за руку жулика и казнокрада никому не по силам, но при демократии безобразия вершатся как бы от имени народа - вот смысл современной демократии.
Политические партии в западных демократиях - это просто сообщества по борьбе за хлебные места, не более того.
“Если спекулянт с украденными у нас деньгами, покупает себе мандат в Рейхстаге, обделывает делишки с представителями народа в кулуарах парламента, то это означает, что он занят политикой.
Таковы демократические партии: деловые группировки! Больше ничего. Мировоззрение? Что это значит для реакционных представлений? Честь, верность, вера, убеждение? Товарищ, Вы ищете вчерашний день!
Слева и справа, справа и слева один большой клубок коррупции и позора. Партиям продлевают жизнь неразрешённые вопросы. Поэтому у них и отсутствует заинтересованность в их разрешении.
Эта система перезрела до загнивания.
Заниматься народной политикой означает создавать для народа хлеб.
Заниматься партийной политикой означает бороться за место подле кормушки.
Со второй разновидностью политики я не желаю иметь ничего общего”, - заявляет Михаэль.
Грустно это читать. Наш народ с гиканьем восторга учредил у себя систему, прогнившую ещё сто лет назад! В ХХ веке было две мощных попытки по-иному организовать жизнь - фашизм и социализм. Но они пали, а мы “вернулись на дорогу цивилизации”, как это называлось в Перестройку. Во всём этом есть какая-то печальная обломовщина, нежелание думать о своей жизни своим умом.
Править должны лучшие - размышляет Михаэль. Аристократия - это и есть правление лучших. Так-то оно так, но вот как их выделить - этих лучших? Впрочем, это мировая задача, не для двадцатитрёхлетнего ума…
У Михаэля заводится приятель - Иван, русский то ли студент, то ли ссыльный интеллектуал: тогда в Германии было много русской интеллигенции; знаменитый “философский пароход” приплыл в Германию. Бердяев тоже вспоминает о годе жизни в Берлине, где было полно русских. Так что Михаэль вполне мог быть знакомым с русским. Тот даёт ему роман Достоевского. Отношение Михаэля к Ивану противоречивое: его и тянет к нему, и что-то отталкивает. Наверное, это та “любовь-ненависть”, которая, по мнению Бердяева, всегда соединяла и одновременно разделяла наши народы. Но при внешнем приятельстве Михаэль видит в русском потенциального врага и предвидит смертельную схватку с Россией.
“ Теперь мы оба стоим, как непримиримые соперники один против другого.
Вооружённые до зубов, ибо на кон поставлено всё!
Кто завоюет будущее?
Панславизм! Пангерманизм!”
Это интересный пассаж. Не зря кто-то из умных немцев сказал, что войны начинаются сначала в умах и сердцах людей.
Действительно, русское и немецкое чувство жизни во многом противоположно (впрочем, оба они равно противоположны англосаксонскому). Но почему должно победить одно? Мне лично ближе мысль Бисмарка, что из соединения славянского и тевтонского типа мог бы родиться новый, невиданно мощный народ. Думаю, англосаксы это интуитивно чувствовали и не зря на всём протяжении истории старались стравливать русских и немцев.
Взаимное тяготение, верная дружба русского с немцем - это роман “Обломов”. Там нет соперничества, но по существу побеждает немец. Он оказывается сильнее, энергетичнее, оборотистее. Но флаг-то над поверженным Берлином всё-таки водрузил Иван. Так что лучше бы реализовалось предвидение Бисмарка… Для всех лучше. Впрочем, возможно, я рассуждаю по-женски. Женщины не понимают позитивной роли войны; для них она всегда только кровь и ужас.
“Михаэль” - это произведение эпохи “накануне”, переходной эпохи. От чего к чему переходной? В знаменитом эссе “Новое Средневековье”, написанном чуть не в тот же год, Бердяев разъяснил: от разложившейся, изолгавшейся эпохи новой истории с её партиями, парламентами, банками, к чему-то совсем новому. От эпохи рационально-скептической - к эпохе верующей, религиозной.
Бердяев оказался прав. Фашизм и советский социализм были обществами, основанными на религии (или идеологии - светской религии). Людьми двигала могучая вера, и это делало их сильными. Способность верить усиливает человека тысячекратно. И тут прав Михаэль: “Чем меньше человек, тем меньше в нём способности верить”. Сочинение Геббельса знаменовало приход верующей эпохи. Верили в будущее, в коммунизм, в вождей. Сейчас мы все вернулись в прошлое - в ошмётки скептической эпохи. И совершенно закономерно, что сегодняшние мелкие людишки полны копеечного скепсиса. У современного человека ни на что нет сил, он постоянно пребывает в синдроме хронической усталости, а к пенсии начинает готовиться с первого дня выхода на работу. Ему не на что опереться и не для чего жить. Потому что не во что верить. Но мне кажется, что очень скоро всё переменится. Подспудный религиозный и идеологический поиск идёт. И мы увидим… небо в алмазах.
Вот на такие мысли меня навело юношеское сочинения будущего доктора филологии и гитлеровского министра пропаганды Йозефа Геббельса, изданное московским издательством “Алгоритм”.
По жанру «Михаэль» - идеологический роман, вроде «Что делать?». И так же, как произведение Чернышевского, он художественно бездарен. Но, вероятно, к идеологическому роману и не применимы те критерии художественности, с которыми принято подходить к произведениям изящной словесности. Настоящим героем идеологического романа является идея, а человек - лишь её глашатай или популярная иллюстрация. По-видимому, идеологическое и художественное творчество растёт из каких-то разных психических структур: чем более автор идеолог, тем он меньше художник. Достаточно ознакомиться с поздней прозой Льва Толстого, чтобы в этом убедиться. Идеолог Толстой совершенно уничтожил Толстого-художника.
По-видимому, по причине художественной беспомощности все издатели в своё время отвергли творение Геббельса. Опубликовал он его только тогда, когда сделался министром пропаганды, использовав свой неограниченный «административный ресурс».
Возможно, ощущение литературного убожества усугубляется переводом. Вообще, во многих современных переводах совершенно не заметно никакой школы. Точно и не было в помине знаменитой советской школы перевода. Сегодня перевод, видимо, какое-то случайное и вовсе не уважаемое занятие. Забавно, что переводчик Геббельса не знает, что в русском есть слово «штрейкбрехер» и переводит его с помощью кальки - «стачколом». (Таким манером когда-то Ломоносов переводил научные термины oxigenium - “кислород»). Этот злополучный «стачколом» о многом свидетельствует. Сегодняшние люди уже не помнят, что существовало какое-то рабочее движение, забастовки. А ведь оно было и, вполне, вероятно будет. Последняя поездка в Италию меня в этом убедила. Но вернёмся к Геббельсу и его сочинению.
Критиковать с художественной точки зрения этот роман неинтересно, потому что слишком просто: небо у него всегда голубое, женские локоны - белокурые, горные вершины - сияющие, персонажи говорят красиво и патетично. Недостаток выразительных средств восполняется изобилием восклицательных знаков, десятками разбросанных на каждой странице. Но главное в романе - не художество.
Само название - «Михаэль» - о многом говорит. Автор притязает на создание героя своего времени - типичного немецкого юноши начала двадцатых годов - солдата, студента, рабочего. Три в одном, так сказать. Действительно, эти социальные функции фактически охватывают всё немецкое общество, к тому же они важнейшие, ключевые для немецкой культуры.
Полунемец Герцен говорил, что любой германец, будь он хоть булочник, хоть сапожник - всё равно в душе военный, если только не помешается на какой-нибудь философии или филологии. (Впрочем, опыт филолога Геббельса показывает, что одно не исключает другого). К тому же только закончилась Первая мировая война, и почти все молодые мужчины - это вчерашние солдаты.
Студент - это молодой искатель истины, бродяга-вагант (в Германии принято менять университеты: семестр в одном, семестр в другом). В «Фаусте», на который часто ссылается автор и томик которого герой возит с собой вместе с Библией и книжкой Ницше, есть тоже герой - студент. Studere по-латински значит не только «учиться», но и «стремиться». Герой Геббельса взыскует истины, страстно ищет своего места в жизни, своего пути в общем контексте жизни народа.
Рабочий, непосредственный творец материальных ценностей, самый грамотный и организованный в Европе. В те времена немецкие передовые рабочие читали Лассаля, Каутского и Бернштейна, которых в наши дни и студентам-обществоведам трудноваты. Но главное, они работали организованно, грамотно и ответственно. Мой отец, работник промышленности, побывавший на немецких предприятиях уже в 70-80-х годах, восхищался их дисциплиной и квалификацией. Так что они, рабочие, живые носители немецкого трудового качества.
Если учесть ещё и крестьянское происхождение героя, то получается, что он охватывает и объединяет собою всё немецкое общество. Михаэль - это типичное имя типичного немца: хоть во время войны наши солдаты и называли немцев фрицами, но для самих себя они скорее михаэли.
Роман считается автобиографическим, но это не особенно верно: из всех социальных ролей героя автор лично попробовал только роль студента. Солдатом он не стал по причине хромоты, рабочим - тоже. Его патетические оды физическому труду и старательный восторг по его поводу выдаёт в нём человека, тяжелее ручки ничего в руках не державшего. Некоторые обороты, вроде «симфония труда», напомнили мне творение советского районного журналиста, призывающего молодёжь в ПТУ. Люди, имеющие, собственный трудовой опыт, смотрят на дело проще, без патетики. И крестьянского происхождения у автора не было: семья Геббельса была городская, отец заведовал какой-то фабричонкой.
Кстати, Геббельс-министр впоследствии выдумал себе крестьянское происхождение для официальной биографии и, возможно, сам в него уверовал. Оно и понятно: в нацистской доктрине крестьянин считался высшим проявлением человеческого существования, вроде как рабочий - в большевистской. И это довольно логично: нацисты ставили во главу угла кровь и почву, а корень любого народа - в крестьянстве, в деревне. Из деревни черпает силы любая развивающаяся цивилизация: народная культура - база любой культуры. В немецкой культуре изучение народных правовых обычаев, сказок - очень распространено. Достаточно вспомнить знаменитых братьев Гримм. Все знают их сказки, а ведь они изначально были юристами, собирали народные правовые обычаи. Да, собственно, и слово «фольклор» - немецкое.
Михаэль принадлежит к «потерянному поколению» - выживших на войне и потерявшихся в мирной жизни. О них в то самое время писал Ремарк. Но герои Ремарка деморализованы и разочарованы, они отвергают послевоенную жизнь, не зная, что ей противопоставить, а Михаэль конструирует положительную программу. (Впрочем, герои Ремарка - живые люди, а Михаэль - ходячая программа). Программа очень неясная и в силу этого невнятно изложенная, но в ней уже проглядывает то, что стало фашизмом в Италии, нацизмом в Германии.
Вообще, фашизм - это остаётся по-прежнему чересчур болезненной темой, которая не обсуждена ещё спокойно и беспристрастно. В силу этого большинство не понимает, что такое фашизм, какие качества ему имманенты, а какие - исторически преходящи. Уничтожение миллионов людей - это проявление внутренней сущности фашизма или его злоупотребление? Не спешите махать руками и возмущаться, а лучше подумайте. Например вот о чём: «Фашизм - это война» - это пропагандистский лозунг или правда? Возможен ли фашизм без войны? Возможно ли строительство фашизма в одной отдельно взятой стране? Фашизм и нацизм - это одно и то же (так считала советская доктрина, что нашло отражение в выражении «немецко-фашистские оккупанты»)? Или это разные вещи, как принято считать в Италии, на родине фашизма? В каком соотношении находится фашизм и социализм? Вопросов гораздо больше, чем ответов. И их особенно важно обсудить сегодня, когда человечество стоит … хотела сказать: «надо пропастью», но не хочется уподобляться в патетике Михаэлю. Так или иначе, человечество ждут суровые испытания и активный поиск новых типов не только государственности и экономической организации, но и, возможно, вообще новых типов общежития. И в этом поиске было бы неправильно оставить без рассмотрения, по-дамски отмахиваться от практического опыта человечества и от усилий мысли весьма неглупых людей.
«Михаэль» проливает свет на то, как зарождался фашизм. Как зарождался он не на улицах, а в умах и душах молодых людей. Михаэль - это думающий, культурный немецкий юноша, прошедший войну. Можно сказать, интеллектуал. Впрочем, разочаровавшийся в университете и благах образования. «Интеллект - это опасность для формирования характера.
Мы на земле не для того, чтобы набить наш череп знаниями. Всё это совершенно вторично, если не имеет отношения к жизни. Нам следует осуществлять свою судьбу. Воспитать волевого парня - вот что должно являться задачей высшей школы». Не глупая, кстати, идея.
Михаэль - не шкурник, буржуазность в смысле сведения всей жизни к накоплению бренных благ и комфорта жизни, чужда ему. Надо сказать, что и его автор, сам доктор Геббельс, был чем угодно (маньяком, фанатиком, безумцем), но не шкурником. Он почти один из окружения Гитлера не предал своего фюрера. Конец его и его семьи был ужасен, но это конец идейного человека. Сегодня, в той вакханалии трусости, шкурничества, продажности и, главное, всеобщей выставленности на продажу, такое поведение вызывает невольное уважение. Сегодня вообще никто не понимает, что такое идейность. Какой-то исторический атрибут, вроде мушкетёрской шпаги, а что точно значит - забыли.
Михаэль ищет свой жизненный путь в контексте жизни страны. Для него жизнь страны и его собственная жизнь образуют неразрывное единство. Прямо как в советской песне:
Не знаю счастья большего,
Чем жить одной судьбой.
Грустить с тобой, земля моя,
И праздновать с тобой.
Какую же судьбу прозревает герой для своей страны? Он грезит о величии Германии. На каких путях может быть достигнуто это величие? Чтобы это понять, надо ответить на вопрос, кто друзья, а кто враги. И на какой почве сплачиваются друзья и «против кого дружат»? И ещё требуется ответ на вопрос, всегда возникающий в переломные эпохи: «От какого наследства мы отказываемся?» (так называлась статья Ленина).
Люди способны сплачиваться на разных, как говорили старину, платформах. Чем прочнее соединение, тем крепче единство. Маркс и марксисты считали главной скрепой классовую солидарность. Рабочие против буржуазии. Эта скрепа сильна, когда надо повести рабочих на штурм старого общества, это разрушительный принцип. Для созидания требуется что-то иное.
Реальны ли противоречия рабочих и капиталистов? Да, реальны. Как реальны противоречия всех людей, занимающих в обществе разные положения. Например, учителей и учеников. Или, ещё того хлеще, - мужчин и женщин. Феминисткам удалось раскачать эти далеко не антагонистические противоречия прямо-таки до ненависти, до «свинского мужского шовинизма». На самом деле, как работодатели, так и мужчины, несут в жизни тяжёлую ношу, и их привилегии вытекают из тяжести этой ноши, а попытки «трудящегося и эксплуатируемого народа» отнять у них их привилегии вместе с их ношей - до добра не доводят. Это показал многократный опыт.
Марксизм, - рассуждает Михаэль, - это учение ненависти, а не солидарности и христианской любви. «Христос: принцип любви.
Маркс: принцип ненависти” - пишет Михаэль в своём дневнике.
Это верно: в марксизме велик заряд ненависти, даже термин такой возник - «классовая ненависть».
Более прочная скрепа - национальная. Люди одного народа - это близкие и дальние родственники. Люди могут группироваться так и эдак, но родственные чувства, помощь родне - всё-таки оказываются сильнее всех иных группировок. Это связь нутряная, генетическая. Недаром уголовное законодательство всех стран разрешает не свидетельствовать против своих родственников. Во время Второй мировой войны марксистские вожди Второго Интернационала голосовали в Рейстаге за военные кредиты своему правительству, чем шокировали своих российских коллег. Это был, так сказать, первый звоночек. А конец ХХ века с его внезапной вспышкой этнического начала и этнических конфликтов показал, что национальная общность, скорее всего, главная. Человек входит в человечество не сам по себе, а через свой народ, и именно со своим народом у него самая устойчивая и крепкая связь, на фоне которой меркнут классовые, партийные и прочие связи.
“Политические чудеса только национальны, - рассуждает Михаэль. - . Интернационал же - это лишь рассудочное учение, направленное против крови. Чудо народа никогда не пролегает в его мозгу, но всегда в его крови.
То, что называется интернационалом в России - всего лишь мешанина из еврейского крючкотворства, малодушного кровавого террора, безграничной терпеливости широких масс и поднявшегося, благодаря чудовищной воле, в сферу мировой политики одного человека: Ленина”.
Фашизм ставит во главу угла нацию, а не класс. Рабочие, предприниматели, учёные, художники - все они совместно трудятся на благо народа - такова идея. Предприниматель занимает своё место в общем труде, рабочий - своё. В этом, между прочим, изначальный позитивный смысл поднятого на щит нацистами латинского изречения «Каждому своё».
При таком подходе, между прочим, легче воздействовать на предпринимателя. Если он объявляется кровопийцем-эксплуататором, то происходит своего рода внушение роли «плохого». Он и будет беззастенчиво эксплуатировать: он же плохой, чего уж там. Иное дело, если он представляется организатором народного труда, и ему внушена именно такая роль. Тут совершенно иная функция и иная самооценка. Это центральная идея корпоративного государства: общий труд на пользу отечества.
Такая конструкция общества позволяет не бороться с частным предпринимательством, не подавлять частную хозяйственную инициативу, а использовать её на общую пользу. Частная хозяйственная инициатива - это колоссальной силы мотор, и, к сожалению, в советском проекте этот мотор не только не был использован, но и тратились колоссальные силы на его подавление. Это одна из причин, может быть, важнейшая, гибели советского социализма. Использовать частную инициативу на общею пользу очень непросто, но, похоже, возможно. Происходит это через общую для всего народа идеологию. Тотальная пропаганда, по-видимому, неизбежная вещь при такой конструкции общества.
Михаэль правильно понимает, что фашизм (он, впрочем, не пользуется этим словом, а пользуется словом «социализм», чем, вообще говоря, запутываем изложение) противостоит марксистскому социализму.
Чему ещё противостоит фашизм и доктрина корпоративного государства? Либерализму и формальной демократии. Собственно, эта, так сказать, классика жанра: об этом много писал Муссолини в своей «Доктрине фашизма». Фашистское государство - это государство, задающее смыслы и ставящее цели, а не только дающее правила игры. Это государство содержательное. Оно организует всю жизнь в стране, расставляет всех по местам, разъясняет, что делать и что думать.
При либерализме жизнью правят деньги. Из средства платежа, орудия обмена, всеобщего эквивалента, наконец, деньги превращаются в божество, в единственно важную вещь на земле. Такое положение предвидел ещё Маркс, прозорливо писавший о денежном фетишизме. В полном своём зрелом цветении денежный фетишизм наблюдаем сегодня мы. Не деньги сегодня представляются производной реальности, а наоборот: реальность - производная денег. Постепенно реальность становится второстепенной и неважной, она деградирует и разрушается. Главными людьми становятся не инженер, рабочий, крестьянин, а заправила денежных потоков.
Люди по существу делятся не на классы, а на тех, кто трудится, создаёт ценности, и на тех, кто эксплуатирует, разруливая денежные потоки. Любопытно, что эту самую мысль выразила недавно в беседе со мною римская торговка сумками ( о чём я писала в посте о Риме). А поскольку банковская сфера исторически монополизирована евреями, именно еврей предстаёт перед Михаэлем воплощением мирового зла. Он, он - главный эксплуататор труда. Не создать новое, а присосаться к денежному потоку, к чужому труду - вот главное дело еврея, - считает Михаэль. Вот, оказывается, каков идейный исток того, что привело к уничтожению тысяч евреев! Как довольно невинная, и даже не лишённая резона мысль может привести к самым трагическим последствиям…
Вот мысли самого Михаэля по поводу власти денег.
“Речь идёт вот о чём: труд бунтует против денег.
Мы все - солдаты трудовой революции. Мы стремимся к победе труда над деньгами. Это социализм. Он всё ещё движется различными путями, но воля повсюду одна и та же.
Деньги - это мерило ценностей при либерализме. Это столь пустое учение, что оно возводит к сущности бытия купюры. На этом же оно недавно погибло. Деньги - проклятие труду.
Не нужно измерять деньгами жизнь. Там, где такое происходит, - иссякают все благородные силы.
Деньги - это средство к цели, а не самоцель. Явись они самоцелью, неизбежно обесценится как средство к цели и труд.
Оценивайся всё в народе деньгами, этот народ подступит к своему окончательному бесцветному финалу. Тогда он будет постепенно пожран разлагающей властью золота, которое с давних пор приговаривает к смерти народы и культуры.
В то время, как солдаты Великой войны отдавали жизни, защищая Родину, и два миллиона из них утонули в крови, знатные спекулянты чеканили золото. Это золото позднее послужило им в том, чтобы нагреть с жильём вернувшихся с войны солдат.
Таким образом, война выиграла деньги и проиграла труд. Выигравшие и проигравшие - вовсе не народы. Те лишь помогали делать деньги или же охранять труд.
Германия сражалась за труд. Франция - за деньги. Труд проиграл. Деньги победили.
Деньги правят миром! Если честно, - вывод убийственный. Сегодня мы действительно погибаем. Деньги - еврей, это взаимосвязанные объект и субъект.
Деньги не имеют своих корней. Они занимают положение надо всеми расами. Они неторопливо въедаются в здоровые организмы народов и мало‑помалу отравляют их творческие силы.
Через борьбу и труд мы должны освободиться от власти денег. Разрушить в себе самих самообман. И тогда однажды свергнуть золотого тельца.
Либерализм в своём глубочайшем смысле - это учение денег.
Либерализм означает, что я верю в Маммону.
Социализм означает, что я верю в труд.”
Здесь заметны идеи известного эссе Вернера Зомбарта “Торгаши и герои”, написанного во время войны. Автор, безусловно, читал его. Только для Зомбарта “торгаши” - это англичане со своей либеральной демократией, ну а “герои”, понятно, немцы, отвергающие Маммону.
Герой мечтает о новом обществе, основанном на общем, дружном, братском труде. Он и сам, бросив университет и любимую девушку, (которая оказалась мещанкой, не способной разделить его духовные искания) отправляется работать в шахту, чтобы познать жизнь и проверить самого себя: справится ли. Такой поворот сюжета украсил бы повесть из журнала “Юность” 1960 года. В шахте Михаэль знакомится и сближается с истинными рабочими, которые сначала его не принимают, считая чужаком, пришельцем из другого мира; его даже избивают, приняв за штрейкбрехера. Но потом отношения налаживаются, становятся братскими.
“Мои товарищи меня любят. Они помогают мне так, будто читают у меня в глазах любое моё пожелание.
Один чинит мне мои ботинки, я приношу ему дублёную кожу, а он не хочет ничего брать за работу.
Другой носит к себе домой стирать мою рабочую одежду.
Ещё один приносит мне поутру два больших, красных яблока. «У меня много!» - говорит он.
Следующий подходит ко мне и спрашивает, что за человек был Ницше.
Они помогают мне, я помогаю им.
Я живу как товарищ среди этих простых, скромных, сильных людей. Все обращаются ко мне на «ты», ко всем обращаюсь на «ты» и я. Как раньше в поле или в окопе. Я чувствую себя в шахте, как дома.
Теперь у меня много братьев. Они все мне как братья.
Братья по труду! Братья - это все, кто происходит от одной крови и несёт общую судьбу.
А мы, конечно же, несём всё сообща, мы, германцы. Отчего ж нам не быть братьями?” Уф-ф-ф! Нет, пожалуй, в “Юности” это тоже не напечатали бы…
Герой неустанно продвигает идею национального единства - поверх социальных перегородок. “Там, в траншеях, мы залегали друг подле друга - тот из дворца, а тот из горняцкой хижины. Мы прикрывали друг друга, становились друзьями, впервые узнавали один другого”.
Герой гибнет при аварии на шахте. В последний путь его провожают товарищи по труду, студенты и девушка-скульпторша из Мюнхена. Смерть героя, вероятно, иллюстрирует важную мысль автора: если не за что умереть - не стОит и жить. Человек должен иметь цель, которая выше жизни. Именно наличие такой цели делает жизнь осмысленной, т.к. она обращена к вечности. Гибель героя - оптимистическая трагедия.
Девушка-скульпторша - тоже символ. Она воплощает художественные круги Мюнхена, в которые вхож Михаэль. Он и сам не чужд искусства: рисует, пишет стихи (они время от времени встречаются в тексте), музицирует.
Политика для него - сродни искусству: это творчество, созидание. Художник рисует на холсте, а политик созидает форму из народных масс. Как художественное произведение не может появиться без творца, так и социальная материя требует своего демиурга - народного вождя.
“Художник отличается от не художника тем, что тому, что он чувствует, он умеет придать выражение. В какой‑либо форме - один в картине, другой в звуке, третий в слове, а четвёртый в мраморе - или в других исторически сложившихся формах. Государственный деятель - тоже художник. То же, что для скульптора камень, для него - народ. Вождь и масса - это так же не представляет проблему, как художник и краски.
Политика - это изобразительное искусство государства, как живопись - изобразительное искусство красок. Поэтому политика без народа, или даже вопреки народу, бессмысленна сама по себе. Из массы формируется народ, из народа - государство, вот каков непременный глубиннейший смысл истинной политики. Она вовсе не портит характер. Напротив, говорят, что это плохой характер портит политику».
Народный вождь - нереализованный художник”, - утверждает Михаэль. Это любопытная мысль. О том же писал Эрик Хоффер в известном эссе “Истинноверующий” - о психологии массовых движений. Хоффер считал, что народные вожди - это часто не реализовавшиеся люди искусства. Гитлеру не удалось стать художником, Геббельсу - писателем, Сталину - поэтом… И они принялись творить “смычками страданий на скрипке времён”… Ну что же, что-то в этом есть.
“Государство - это обретший форму народный дух, - повторяет Михаэль мысль Гегеля. -
Народный дух - это сумма всех естественных проявлений жизни народа. Государство - это не что иное, как сознательно организованная защита этих жизненных проявлений. Государство без народа или вовсе враждебное народу - это то же самое, что одежда без человека или одежда, не подходящая человеку; как видно, это само по себе бессмыслица”.
Это очень ценная и глубокая мысль, особенно полезная нам, русским. Полезная в двояком отношении. Во-первых, потому, что мы, русские, - стихийные анархисты: не любим, не ценим государство, видим его лишь угнетательную, репрессивную функцию, не видя созидательной и организующей. Вполне вероятно, и государство у нас часто вынуждено педалировать именно эту репрессивную функцию, поскольку иначе социальная материя расползётся и людишки разбегутся кто куда. Понимание созидательной функции государства - у нас редкое дело. Даже редчайшее. Когда-то вычитала у Ивана Ильина: “Государство - позитивно-правовой образ родины” и сразу показалась мне эта мысль какой-то не русской. И что же? Оказалось, что мать Ильина была немкой. У мыслей тоже, знаете, бывает нацпринадлежность…
Во-вторых, мысль эта полезна ещё и потому, что нам часто кажется, что можно вот так взять да и заимствовать чужое, такое замечательное и приманчивое, государственное устройство. И мы на протяжении истории это пытались делать. Не работает это! Народный дух должен найти, нащупать, выработать свою, адекватную себе форму. Это трудная, творческая задача. Мы же даже не ставим такую задачу, продолжая уныло бубнить зады западной политической мысли.
Михаэль верно понимает существо западной формальной демократии.
“Никогда народы не управляют сами собой. Это безумие изобрёл либерализм. Его народным суверенитетом прикрываются лишь продувные шельмы, желающие, чтобы их никогда не узнали”, - рассуждает он.
Это очень верно и точно. Бесконечные выборы, партии, программы нужны именно для того, чтобы можно было сказать возмущённому народу: “Вы сами таких выбрали. Ну ничего, скоро будут опять выборы - выберете других”. Разобраться в этом всём и схватить за руку жулика и казнокрада никому не по силам, но при демократии безобразия вершатся как бы от имени народа - вот смысл современной демократии.
Политические партии в западных демократиях - это просто сообщества по борьбе за хлебные места, не более того.
“Если спекулянт с украденными у нас деньгами, покупает себе мандат в Рейхстаге, обделывает делишки с представителями народа в кулуарах парламента, то это означает, что он занят политикой.
Таковы демократические партии: деловые группировки! Больше ничего. Мировоззрение? Что это значит для реакционных представлений? Честь, верность, вера, убеждение? Товарищ, Вы ищете вчерашний день!
Слева и справа, справа и слева один большой клубок коррупции и позора. Партиям продлевают жизнь неразрешённые вопросы. Поэтому у них и отсутствует заинтересованность в их разрешении.
Эта система перезрела до загнивания.
Заниматься народной политикой означает создавать для народа хлеб.
Заниматься партийной политикой означает бороться за место подле кормушки.
Со второй разновидностью политики я не желаю иметь ничего общего”, - заявляет Михаэль.
Грустно это читать. Наш народ с гиканьем восторга учредил у себя систему, прогнившую ещё сто лет назад! В ХХ веке было две мощных попытки по-иному организовать жизнь - фашизм и социализм. Но они пали, а мы “вернулись на дорогу цивилизации”, как это называлось в Перестройку. Во всём этом есть какая-то печальная обломовщина, нежелание думать о своей жизни своим умом.
Править должны лучшие - размышляет Михаэль. Аристократия - это и есть правление лучших. Так-то оно так, но вот как их выделить - этих лучших? Впрочем, это мировая задача, не для двадцатитрёхлетнего ума…
У Михаэля заводится приятель - Иван, русский то ли студент, то ли ссыльный интеллектуал: тогда в Германии было много русской интеллигенции; знаменитый “философский пароход” приплыл в Германию. Бердяев тоже вспоминает о годе жизни в Берлине, где было полно русских. Так что Михаэль вполне мог быть знакомым с русским. Тот даёт ему роман Достоевского. Отношение Михаэля к Ивану противоречивое: его и тянет к нему, и что-то отталкивает. Наверное, это та “любовь-ненависть”, которая, по мнению Бердяева, всегда соединяла и одновременно разделяла наши народы. Но при внешнем приятельстве Михаэль видит в русском потенциального врага и предвидит смертельную схватку с Россией.
“ Теперь мы оба стоим, как непримиримые соперники один против другого.
Вооружённые до зубов, ибо на кон поставлено всё!
Кто завоюет будущее?
Панславизм! Пангерманизм!”
Это интересный пассаж. Не зря кто-то из умных немцев сказал, что войны начинаются сначала в умах и сердцах людей.
Действительно, русское и немецкое чувство жизни во многом противоположно (впрочем, оба они равно противоположны англосаксонскому). Но почему должно победить одно? Мне лично ближе мысль Бисмарка, что из соединения славянского и тевтонского типа мог бы родиться новый, невиданно мощный народ. Думаю, англосаксы это интуитивно чувствовали и не зря на всём протяжении истории старались стравливать русских и немцев.
Взаимное тяготение, верная дружба русского с немцем - это роман “Обломов”. Там нет соперничества, но по существу побеждает немец. Он оказывается сильнее, энергетичнее, оборотистее. Но флаг-то над поверженным Берлином всё-таки водрузил Иван. Так что лучше бы реализовалось предвидение Бисмарка… Для всех лучше. Впрочем, возможно, я рассуждаю по-женски. Женщины не понимают позитивной роли войны; для них она всегда только кровь и ужас.
“Михаэль” - это произведение эпохи “накануне”, переходной эпохи. От чего к чему переходной? В знаменитом эссе “Новое Средневековье”, написанном чуть не в тот же год, Бердяев разъяснил: от разложившейся, изолгавшейся эпохи новой истории с её партиями, парламентами, банками, к чему-то совсем новому. От эпохи рационально-скептической - к эпохе верующей, религиозной.
Бердяев оказался прав. Фашизм и советский социализм были обществами, основанными на религии (или идеологии - светской религии). Людьми двигала могучая вера, и это делало их сильными. Способность верить усиливает человека тысячекратно. И тут прав Михаэль: “Чем меньше человек, тем меньше в нём способности верить”. Сочинение Геббельса знаменовало приход верующей эпохи. Верили в будущее, в коммунизм, в вождей. Сейчас мы все вернулись в прошлое - в ошмётки скептической эпохи. И совершенно закономерно, что сегодняшние мелкие людишки полны копеечного скепсиса. У современного человека ни на что нет сил, он постоянно пребывает в синдроме хронической усталости, а к пенсии начинает готовиться с первого дня выхода на работу. Ему не на что опереться и не для чего жить. Потому что не во что верить. Но мне кажется, что очень скоро всё переменится. Подспудный религиозный и идеологический поиск идёт. И мы увидим… небо в алмазах.
Вот на такие мысли меня навело юношеское сочинения будущего доктора филологии и гитлеровского министра пропаганды Йозефа Геббельса, изданное московским издательством “Алгоритм”.