Бегущие по волнам времени
Рубрика: К юбилею Самарского художественного музея
Татьяна ПЕТРОВА *
Мраморный зал Самарского художественного музея. Каких только гостей не встречал он на протяжении 32 музейных лет, каких только произведений из всех концов света не принимал! Сейчас в нем развернута выставка нашей коллекции отечественного искусства ХХ века. Она работает последние дни.
Александр Ковалев. Постановка натюрморта. 1979
[Spoiler (click to open)]
Все эти работы выплыли на белый свет из многолетнего фондового «небытия» - после закрытия для посещения залов музея на площади Куйбышева. По-настоящему же вещи живы только тогда, когда на них смотрят, когда возникает вольтова дуга между холстом и глазами живого, думающего, чувствующего человека.
Когда-то мое отношение ко многим из них было весьма критичным: Пластов - «деревенщик», какой же скучный «Петр Тоньшин»; Кончаловский вроде бы авангардист, но под гнетом репрессий сменил в наших «Тетереве и вальдшнепах» бубнововалетскую удаль на вполне ортодоксальный язык; Лентулов в нашей же «Обороне Ленинграда» впал в унылую белесость, изменив прежним цветовым фантасмагориям. Ну, и так далее.
Кого же мы ценили? В 1960-е кумирами были мирискусники, их сменили «Бубновый валет» и «Голубая роза»; далее мы прозрели: нашим «бубновым валетам» далековато до французов! В курсовой работе в Академии художеств я искренне ругала Лентулова за эклектизм.
Матисс, Пикассо, кубизм, русский авангард! По знакомству втайне водили нас с директором Аннэтой Басс в закрома Русского музея смотреть работы Малевича и Филонова: на это тогда существовал запрет даже для музейщиков.
В Куйбышеве появился ГМК-62 и высветились свои «бубнововалетцы» - Песигин, Кондратьев, Сушко. Начались разговоры о поисках и новых смыслах, манили новые горизонты.
Курировала несколько выставок молодых, писала свои первые газетные статьи. Время шло, выставки Союза художников сменяли одна другую, статьи в «Коммуну» и «Зарю» писались регулярно, внутренне теплилось предвкушение чего-то экстраординарного, но ведь вот недотягивали наши творцы! И копились претензии мои к тому же Пурыгину: картины слишком большие, пишет как бы скороговоркой, не дописывает, и в звериную тему патологически ударился, и никак все не оторвется от наших насиженных мест и не воспарит куда-то в мировое пространство.
По наивности своей тогдашней ждали рая немедленно, новых откровений, досадовали на партийный соцреалистический диктат, упивались появившимися в продаже альбомами стран социализма с репродукциями Сезанна, ван Гога, Гогена.
И сколько же должно было пройти времени, чтобы посмотреть на вещи под иным углом? Сейчас, пребывая 59-й год под сенью музея, понимаешь, что в искусстве всё имеет право быть - и соцреализм тоже, и эклектика - и чем ярче многомерная ткань переплетающихся смыслов, которые открываются в артефакте, тем ярче, богаче, интереснее, осмысленнее твой мир.
Большое полотно «Праздник в Вороново» (1959-1960) долгие годы пребывало закрытым холстиной в холле музея на площади Куйбышева. Наконец оно увидело свет - в буквальном смысле этого слова, и его вновь увидели мы. Написали его ленинградские художники Леонид Кабачек и Нина Веселова, которая ушла из жизни вскоре после его создания.
Вещь эта воистину уникальна. Найдите в Интернете другие многочисленные работы Кабачека, и все они вписываются в советский «катехизис»: всюду крестьяне, труженики полей, совершают трудовые подвиги вполне в духе соцреализма. Иное дело это полотно. Вглядимся в «Праздник», который готов быть всегда с тобой: изображенное на нем действо словно вращается перед глазами и не отпускает.
Композиция строится на перехлесте диагоналей - из верхнего правого угла в нижний левый движется ватага поющих (орущих?) подвыпивших парней с гармошками (важным событием такого праздника в селе Вороново было состязание парней - кто кого перепоет). Другая диагональ, составляемая женской половиной села, изгибается слева направо. На ветру, как свежевыстиранное белье, существуя как бы отдельно, парусят женские юбки. И если характерные фигуры парней вполне трактуются в духе 1950-х (мне они напоминают персонажей какого-нибудь советского фильма, хотя бы «Весны на Заречной улице»), то женщины чувашского села воплощают собой народную (и в чем-то даже природную) стихию. Похоже, что авторы, находясь под впечатлением от работ художников-символистов рубежа XIX-ХХ веков, нагружают особым смыслом женские образы в картине, являя нам основные фазы женского возраста: детство, молодость, старость.
Мы видим здесь наивную маленькую девочку - в нижнем левом углу; чуть выше - серьезную девочку-подростка; вот испуганно глядящая молодуха в платке, повернувшаяся в нашу сторону, именно с ней мы сразу встречаемся взглядом. Правее в рост - женщина в сиреневом сарафане, с заметной болью в глазах, она одинока в этой бурлящем действе и своим интеллигентным видом выпадает из общего «этнографического» фона. Прямо под ней - старуха с благостно-спокойным, лунообразным лицом (слегка придурковатым - тут даже вспоминается врубелевский «Пан»). Рядом же несколько вполне колоритных веселящихся, выпивающих баб - в совершенно малявинском духе. Авторы изобразили и вполне уместные на деревенском празднике бутыли самогона внушительных размеров на лотке у торговки.
Удивительно, что в конце 1950-х Веселова и Кабачек сумели ускользнуть от стереотипов тематической картины в традиционном соцреалистическом духе. Глядя на их «Праздник», органично сочетающий в себе как некоторые приемы «хоровой композиции» исторических полотен рубежа XIX-ХХ веков, так и явственные особенности декоративного панно стиля модерн, вспоминаешь Малявина, Врубеля, Климта…
При этом, несмотря на перенасыщенность полотна фигурами, деталями, подчеркнутую экспрессию отдельных форм, «Праздник в Вороново» не воспринимается эклектичным и пестрым, напротив, он привлекает своей целостностью и завершенностью. Это несомненный шедевр, который украсит любую коллекцию.
***Из музейного наследия советского времени хотелось отобрать яркие, выразительные и нестандартные вещи, которые отражали бы реалии жизни страны на переломе исторических эпох. Попутешествуем же по волнам времени, которое запечатлелось на холстах этих произведений на выставке.
Картина Юрия Пименова «Почта пришла» (1940), несмотря на постоянную «прописку» в фондах, на некоторое время сумела выбраться на свет Божий. Совсем недавно она побывала на выставке Пименова в ГТГ. Изображен эпизод повседневного московского быта - утренний приход почтальона, дверь которому открывает девочка-подросток. Всё здесь располагает к тихому, спокойному созерцанию: голубовато-золотистый колорит, пронизанный светом интерьер подъезда. Женщина-почтальон перебирает письма, девочка ждет, мы видим ее со спины, кто-то поднимается вверх по лестнице.
К нам повернуто лишь лицо почтальона, но она трактована скорее как плакатный персонаж. Тогда что же здесь особенно привлекает внимание, почему не хочется отходить от этой работы? Дело в том, что в ней незримо присутствуют еще двое - это родители девочки: мы видим на вешалке их шляпы, плащи, на тумбочке - изящные женские перчатки. Если дольше смотреть на картину, начинаешь ощущать, что вещи со своими подчеркнуто гендерными цветами как бы выходят на первый план, подменяя своих владельцев, свидетельствуя как о каждом из них, так и о времени, в котором они живут. Розовая, женственная шляпка с пером, светлый плащ, выглядывающий из-под синего брутального мужского.
Предвоенная Москва: артистизм, изящество, размеренный быт интеллигентной семьи… Всё это скоро сметет неотвратимая военная реальность. В 1940 году Пименов об этом не знал, зато знаем мы, поэтому так трепетно выглядит в наших глазах это тихое, умиротворенное полотно, написанное почти накануне начала Великой Отечественной войны.
***Анализируя жанровую картину Пименова, мы пришли к натюрморту - весьма популярному жанру в искусстве, посвященному изображению неких вещей, предметов, сопутствующих человеку в его бытии и характеризующих его. В переводе с разных языков он звучит и как «мертвая натура», и как «тихая жизнь» - понятия противоречивые, но охватывающие ситуацию с разных сторон.
«Натюрморт с газетами. Утро» (1967) Игоря Попова явно являет нам «мертвую натуру», однако «натура» эта живет на глазах зрителя «тихой и вполне реальной, наглядной жизнью», красноречиво характеризуя своего отсутствующего автора. Он уже отправился по делам, на столе - свидетельства его недавнего пребывания. Еще дымящийся в пепельнице окурок папиросы, стакан недопитого чая в типичном советском подстаканнике. Разбросанные, измятые в процессе чтения газеты, из которых он стремился узнать свежую информацию, представлены так аппетитно, что авторский энтузиазм как бы передается и нам. Хочется прочесть, что же там написано, какие события были злободневными в 1967-м. Мы погружаемся во время еще не ушедшей окончательно в прошлое хрущевской «оттепели», ее материальные реалии перед нами: популярный радиоприемник «Спидола», с помощью которого взахлеб слушали мир; раскрытый альбом, посвященный искусству Древнего мира.
***1960-е распахнули для нас окно в мир, казалось бы, расширили наше пространство до масштабов всего земного шара. Но одновременно они направили мысль и в наше прошлое, пробудили интерес к древнерусскому искусству. Его можно было увидеть не только в музеях, но и в храмах, часто заброшенных. Мы были тогда весьма далеки от веры, но уже начали интересоваться памятниками иконописи, предметами церковного культа, которые еще можно было отыскать на Русском Севере.
Ленинградский художник Валерий Ватенин в отдаленных, глухих местах среди развалин старых церквей находил предметы русской старины, старые иконы - они окончательно бы погибли, если бы их оттуда не вывезли. Работам этого художника присущи приемы остранения, недосказанности. Привезенные с Севера предметы выглядят как гости из прошлого, которые смотрят на нас с таким же недоумением, как и мы - на них.
«Красный натюрморт» (1971) - тому пример. Перед нами на черном прямоугольном столе - серебряный подсвечник со свечой, стеклянная рюмка, наполовину заполненная прозрачной жидкостью, яблоко; в висящем на стене зеркале в золоченой рамке отражается чинный и важный медный самовар. Всё - на темно-вишневом фоне обоев. Но в левой части холста и зеркало, и стол вдруг обрываются, перерезаются пополам, словно вещи не желают показываться нам целиком из своего таинственного прошлого. В довершение ко всему над лежащим на столе яблоком как бы парят две шаровидные полупрозрачные сферы, окончательно придавая изображенному иллюзорно-мистический вид.
Валерий Ватенин. Красный натюрморт. 1971
***Я выбрала несколько работ из многообразия представленных на выставке произведений из нашего музейного собрания. Говорить и писать можно о многих из них, они этого достойны. В завершение хочу сказать о картине Александра Ковалева «Постановка натюрморта» (1979). Это портрет отца художника, учителя рисования, который сосредоточенно занят подготовкой натюрморта для своих учеников. Делая это, он полностью погружен в свои мысли и переживания, его герметически закрытое лицо как бы полностью отвергает все внешние воздействия. Старый, почти немощный человек, бережно прижимая к груди гипсовые конусы и призмы, словно входит в храм творчества, священные ворота которого вот-вот раскроются для него и его учеников. Позади и уже не имеют значения - прожитая жизнь, обиды и огорчения, болезни; впереди - свобода и простор!
***
Название статьи - оммаж повести Александра Грина. Так кто же они, «бегущие по волнам времени»? Это мы - музейщики, к ногам которых океан времени приносит всё новые и новые ценности искусства; это и те, кого магия творчества поднимает над всеми мировыми тяжестями и бедами.
* Искусствовед, заместитель директора по научной деятельности Самарского художественного музея, кандидат искусствоведения, член Союза художников России
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 31 августа 2022 года, № 15-16 (236-237)
Татьяна ПЕТРОВА *
Мраморный зал Самарского художественного музея. Каких только гостей не встречал он на протяжении 32 музейных лет, каких только произведений из всех концов света не принимал! Сейчас в нем развернута выставка нашей коллекции отечественного искусства ХХ века. Она работает последние дни.
Александр Ковалев. Постановка натюрморта. 1979
[Spoiler (click to open)]
Все эти работы выплыли на белый свет из многолетнего фондового «небытия» - после закрытия для посещения залов музея на площади Куйбышева. По-настоящему же вещи живы только тогда, когда на них смотрят, когда возникает вольтова дуга между холстом и глазами живого, думающего, чувствующего человека.
Когда-то мое отношение ко многим из них было весьма критичным: Пластов - «деревенщик», какой же скучный «Петр Тоньшин»; Кончаловский вроде бы авангардист, но под гнетом репрессий сменил в наших «Тетереве и вальдшнепах» бубнововалетскую удаль на вполне ортодоксальный язык; Лентулов в нашей же «Обороне Ленинграда» впал в унылую белесость, изменив прежним цветовым фантасмагориям. Ну, и так далее.
Кого же мы ценили? В 1960-е кумирами были мирискусники, их сменили «Бубновый валет» и «Голубая роза»; далее мы прозрели: нашим «бубновым валетам» далековато до французов! В курсовой работе в Академии художеств я искренне ругала Лентулова за эклектизм.
Матисс, Пикассо, кубизм, русский авангард! По знакомству втайне водили нас с директором Аннэтой Басс в закрома Русского музея смотреть работы Малевича и Филонова: на это тогда существовал запрет даже для музейщиков.
В Куйбышеве появился ГМК-62 и высветились свои «бубнововалетцы» - Песигин, Кондратьев, Сушко. Начались разговоры о поисках и новых смыслах, манили новые горизонты.
Курировала несколько выставок молодых, писала свои первые газетные статьи. Время шло, выставки Союза художников сменяли одна другую, статьи в «Коммуну» и «Зарю» писались регулярно, внутренне теплилось предвкушение чего-то экстраординарного, но ведь вот недотягивали наши творцы! И копились претензии мои к тому же Пурыгину: картины слишком большие, пишет как бы скороговоркой, не дописывает, и в звериную тему патологически ударился, и никак все не оторвется от наших насиженных мест и не воспарит куда-то в мировое пространство.
По наивности своей тогдашней ждали рая немедленно, новых откровений, досадовали на партийный соцреалистический диктат, упивались появившимися в продаже альбомами стран социализма с репродукциями Сезанна, ван Гога, Гогена.
И сколько же должно было пройти времени, чтобы посмотреть на вещи под иным углом? Сейчас, пребывая 59-й год под сенью музея, понимаешь, что в искусстве всё имеет право быть - и соцреализм тоже, и эклектика - и чем ярче многомерная ткань переплетающихся смыслов, которые открываются в артефакте, тем ярче, богаче, интереснее, осмысленнее твой мир.
Большое полотно «Праздник в Вороново» (1959-1960) долгие годы пребывало закрытым холстиной в холле музея на площади Куйбышева. Наконец оно увидело свет - в буквальном смысле этого слова, и его вновь увидели мы. Написали его ленинградские художники Леонид Кабачек и Нина Веселова, которая ушла из жизни вскоре после его создания.
Вещь эта воистину уникальна. Найдите в Интернете другие многочисленные работы Кабачека, и все они вписываются в советский «катехизис»: всюду крестьяне, труженики полей, совершают трудовые подвиги вполне в духе соцреализма. Иное дело это полотно. Вглядимся в «Праздник», который готов быть всегда с тобой: изображенное на нем действо словно вращается перед глазами и не отпускает.
Композиция строится на перехлесте диагоналей - из верхнего правого угла в нижний левый движется ватага поющих (орущих?) подвыпивших парней с гармошками (важным событием такого праздника в селе Вороново было состязание парней - кто кого перепоет). Другая диагональ, составляемая женской половиной села, изгибается слева направо. На ветру, как свежевыстиранное белье, существуя как бы отдельно, парусят женские юбки. И если характерные фигуры парней вполне трактуются в духе 1950-х (мне они напоминают персонажей какого-нибудь советского фильма, хотя бы «Весны на Заречной улице»), то женщины чувашского села воплощают собой народную (и в чем-то даже природную) стихию. Похоже, что авторы, находясь под впечатлением от работ художников-символистов рубежа XIX-ХХ веков, нагружают особым смыслом женские образы в картине, являя нам основные фазы женского возраста: детство, молодость, старость.
Мы видим здесь наивную маленькую девочку - в нижнем левом углу; чуть выше - серьезную девочку-подростка; вот испуганно глядящая молодуха в платке, повернувшаяся в нашу сторону, именно с ней мы сразу встречаемся взглядом. Правее в рост - женщина в сиреневом сарафане, с заметной болью в глазах, она одинока в этой бурлящем действе и своим интеллигентным видом выпадает из общего «этнографического» фона. Прямо под ней - старуха с благостно-спокойным, лунообразным лицом (слегка придурковатым - тут даже вспоминается врубелевский «Пан»). Рядом же несколько вполне колоритных веселящихся, выпивающих баб - в совершенно малявинском духе. Авторы изобразили и вполне уместные на деревенском празднике бутыли самогона внушительных размеров на лотке у торговки.
Удивительно, что в конце 1950-х Веселова и Кабачек сумели ускользнуть от стереотипов тематической картины в традиционном соцреалистическом духе. Глядя на их «Праздник», органично сочетающий в себе как некоторые приемы «хоровой композиции» исторических полотен рубежа XIX-ХХ веков, так и явственные особенности декоративного панно стиля модерн, вспоминаешь Малявина, Врубеля, Климта…
При этом, несмотря на перенасыщенность полотна фигурами, деталями, подчеркнутую экспрессию отдельных форм, «Праздник в Вороново» не воспринимается эклектичным и пестрым, напротив, он привлекает своей целостностью и завершенностью. Это несомненный шедевр, который украсит любую коллекцию.
***Из музейного наследия советского времени хотелось отобрать яркие, выразительные и нестандартные вещи, которые отражали бы реалии жизни страны на переломе исторических эпох. Попутешествуем же по волнам времени, которое запечатлелось на холстах этих произведений на выставке.
Картина Юрия Пименова «Почта пришла» (1940), несмотря на постоянную «прописку» в фондах, на некоторое время сумела выбраться на свет Божий. Совсем недавно она побывала на выставке Пименова в ГТГ. Изображен эпизод повседневного московского быта - утренний приход почтальона, дверь которому открывает девочка-подросток. Всё здесь располагает к тихому, спокойному созерцанию: голубовато-золотистый колорит, пронизанный светом интерьер подъезда. Женщина-почтальон перебирает письма, девочка ждет, мы видим ее со спины, кто-то поднимается вверх по лестнице.
К нам повернуто лишь лицо почтальона, но она трактована скорее как плакатный персонаж. Тогда что же здесь особенно привлекает внимание, почему не хочется отходить от этой работы? Дело в том, что в ней незримо присутствуют еще двое - это родители девочки: мы видим на вешалке их шляпы, плащи, на тумбочке - изящные женские перчатки. Если дольше смотреть на картину, начинаешь ощущать, что вещи со своими подчеркнуто гендерными цветами как бы выходят на первый план, подменяя своих владельцев, свидетельствуя как о каждом из них, так и о времени, в котором они живут. Розовая, женственная шляпка с пером, светлый плащ, выглядывающий из-под синего брутального мужского.
Предвоенная Москва: артистизм, изящество, размеренный быт интеллигентной семьи… Всё это скоро сметет неотвратимая военная реальность. В 1940 году Пименов об этом не знал, зато знаем мы, поэтому так трепетно выглядит в наших глазах это тихое, умиротворенное полотно, написанное почти накануне начала Великой Отечественной войны.
***Анализируя жанровую картину Пименова, мы пришли к натюрморту - весьма популярному жанру в искусстве, посвященному изображению неких вещей, предметов, сопутствующих человеку в его бытии и характеризующих его. В переводе с разных языков он звучит и как «мертвая натура», и как «тихая жизнь» - понятия противоречивые, но охватывающие ситуацию с разных сторон.
«Натюрморт с газетами. Утро» (1967) Игоря Попова явно являет нам «мертвую натуру», однако «натура» эта живет на глазах зрителя «тихой и вполне реальной, наглядной жизнью», красноречиво характеризуя своего отсутствующего автора. Он уже отправился по делам, на столе - свидетельства его недавнего пребывания. Еще дымящийся в пепельнице окурок папиросы, стакан недопитого чая в типичном советском подстаканнике. Разбросанные, измятые в процессе чтения газеты, из которых он стремился узнать свежую информацию, представлены так аппетитно, что авторский энтузиазм как бы передается и нам. Хочется прочесть, что же там написано, какие события были злободневными в 1967-м. Мы погружаемся во время еще не ушедшей окончательно в прошлое хрущевской «оттепели», ее материальные реалии перед нами: популярный радиоприемник «Спидола», с помощью которого взахлеб слушали мир; раскрытый альбом, посвященный искусству Древнего мира.
***1960-е распахнули для нас окно в мир, казалось бы, расширили наше пространство до масштабов всего земного шара. Но одновременно они направили мысль и в наше прошлое, пробудили интерес к древнерусскому искусству. Его можно было увидеть не только в музеях, но и в храмах, часто заброшенных. Мы были тогда весьма далеки от веры, но уже начали интересоваться памятниками иконописи, предметами церковного культа, которые еще можно было отыскать на Русском Севере.
Ленинградский художник Валерий Ватенин в отдаленных, глухих местах среди развалин старых церквей находил предметы русской старины, старые иконы - они окончательно бы погибли, если бы их оттуда не вывезли. Работам этого художника присущи приемы остранения, недосказанности. Привезенные с Севера предметы выглядят как гости из прошлого, которые смотрят на нас с таким же недоумением, как и мы - на них.
«Красный натюрморт» (1971) - тому пример. Перед нами на черном прямоугольном столе - серебряный подсвечник со свечой, стеклянная рюмка, наполовину заполненная прозрачной жидкостью, яблоко; в висящем на стене зеркале в золоченой рамке отражается чинный и важный медный самовар. Всё - на темно-вишневом фоне обоев. Но в левой части холста и зеркало, и стол вдруг обрываются, перерезаются пополам, словно вещи не желают показываться нам целиком из своего таинственного прошлого. В довершение ко всему над лежащим на столе яблоком как бы парят две шаровидные полупрозрачные сферы, окончательно придавая изображенному иллюзорно-мистический вид.
Валерий Ватенин. Красный натюрморт. 1971
***Я выбрала несколько работ из многообразия представленных на выставке произведений из нашего музейного собрания. Говорить и писать можно о многих из них, они этого достойны. В завершение хочу сказать о картине Александра Ковалева «Постановка натюрморта» (1979). Это портрет отца художника, учителя рисования, который сосредоточенно занят подготовкой натюрморта для своих учеников. Делая это, он полностью погружен в свои мысли и переживания, его герметически закрытое лицо как бы полностью отвергает все внешние воздействия. Старый, почти немощный человек, бережно прижимая к груди гипсовые конусы и призмы, словно входит в храм творчества, священные ворота которого вот-вот раскроются для него и его учеников. Позади и уже не имеют значения - прожитая жизнь, обиды и огорчения, болезни; впереди - свобода и простор!
***
Название статьи - оммаж повести Александра Грина. Так кто же они, «бегущие по волнам времени»? Это мы - музейщики, к ногам которых океан времени приносит всё новые и новые ценности искусства; это и те, кого магия творчества поднимает над всеми мировыми тяжестями и бедами.
* Искусствовед, заместитель директора по научной деятельности Самарского художественного музея, кандидат искусствоведения, член Союза художников России
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 31 августа 2022 года, № 15-16 (236-237)