О бесплодности вечного вопрошания
Сергей ГОЛУБКОВ *
О чем речь? А речь пойдет о вечной и достаточно болезненной российской тяге к самоидентификации. Кто мы все-таки есть: Запад, Восток, скифы, евразийцы? Вот круг вопросов, из которых никак не может выйти наше сознание. Вопрошание это, на первый взгляд, весьма соблазнительно и заманчиво, но, по сути, оно рождает лишь симулякры, иллюзорные величины. Бесплодность же подобных иллюзий на деле мешает жить. Конечно, куда легче размышлять о грандиозном, вселенском, чем о понятных в своей обозримости реальных задачах дня.
Общество нередко уподобляется «пикейным жилетам» из «Золотого теленка»: «Здесь, у столовой № 68, где раньше помещалось прославленное кафе «Флорида», собирались обломки довоенного коммерческого Черноморска: маклеры, оставшиеся без своих контор, комиссионеры, увядшие по случаю отсутствия комиссий, хлебные агенты, выжившие из ума бухгалтеры и другая шушера. Когда-то они собирались здесь для совершения сделок. Сейчас же их тянули сюда, на солнечный угол, долголетняя привычка и необходимость почесать старые языки. Они ежедневно прочитывали московскую «Правду», - местную прессу они не уважали, - и все, что бы ни происходило на свете, старики рассматривали как прелюдию к объявлению Черноморска вольным городом».
[Spoiler (click to open)]
Они, высокопарно рассуждая о политике, жонглируют пустыми восклицаниями: «Бернсторф - это голова!», «Бриан - это голова!», «Бенеш - это голова!», «Гувер - это голова!», «Гинденбург - это голова!».
На деле в такого рода случаях идет подмена непосредственно самой деятельности псевдозначимыми рассуждениями о такой деятельности. Но великая в своей неотменяемости практика жизни с очевидностью показывает, что человек должен заботиться не только и не столько о решении глобальных проблем (порой находящихся за пределами его ограниченного персонального сознания), сколько о каждодневной стрижке пресловутого английского газона, о будничном уходе за окружающим культурным ландшафтом. Иначе все высокоумные суждения неизбежно превращаются в пустой свисток, в поверхностное фразерство.
Конечно, можно придавать особое значение своей персоне, рассматривать свое существование не иначе как некую миссию, великое предназначение. Однако заметим, когда общество избыточно серьезно относится к самому себе, оно может совершенно незаметно соскользнуть в область смехотворных иллюзий, в область самопародирования. Тяготение к неумеренной гипертрофии жизненных целей и к безмерному самовозвеличиванию нередко свидетельствует (по извечному закону парадокса) о самом замшелом провинциализме, отнюдь не о заявленной широте жизненных притязаний («раззудись плечо, размахнись рука!»), а о самом настоящем утлом герметизме сознания.
Вспомним эпизод из повести Андрея Платонова «Город Градов»: «Градовцы спешно приступили к рытью канала, начав его в лопухах слободы Моршевки, из усадьбы гражданина Моева. Канал тот учреждался для сплошного прохода в Градов персидских, месопотамских и иных коммерческих кораблей. О канале губплан написал три тома и послал их в центр, чтоб там знали про это».
Градовцы и понятия не имеют, из каких уже давно канувших в Лету веков должны появиться эти самые чужестранные персидские и месопотамские (!!!) корабли, но обитатели Градова непременно бы подписались под высокопарными словами Маяковского: «Я планов наших люблю громадьё, размаха шаги саженьи».
***
Николаю II принадлежат патетически-высокомерные слова: «Я схожу с ума, когда думаю о перспективах России, мы станем самым великим народом, самым великим государством, всё в мире будет делаться с нашего разрешения».
Мне в связи с этим вспомнился случай, когда поезд «Самара - Петербург», на котором мы с коллегами ехали с научными целями в северную столицу, незапланированно (из-за страшного теракта в шедшем впереди составе) оказался в Псковской губернии.
Наш поезд медленно въехал на небольшую станцию с примечательным названием - Дно. Стоп! Неужели это та самая станция, которая вошла в историю отречения Николая Второго? Да. Весной 1917-го года литерный императорский поезд так же какое-то время безнадежно простоял на станции Дно.
Император поглядывал на табличку с пугающим своей символикой названием, обдумывал свое отречение. Тупиковость ситуации. Чудовищная усталость. Усталость от неподъемной ноши власти, от войны, от дворцовых интриг, от всего… За окном - месяц март, а в душе - темный ноябрь. Отречение станет событием-сенсацией, радикальным поворотом в исторической судьбе России. Потом царский поезд, как известно, проследовал в Псков. Документ об отречении царя от власти посланцы Думы Александр Гучков и Василий Шульгин получат из рук Николая уже там. Судя по путеводителям, именно в Пскове и установлена мемориальная доска, напоминающая об этом событии. Так между мечтой самонадеянного императора о перспективах России и его дальнейшей персональной судьбой разверзлась зловещая бездна. Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает…
***
Несомненно, легче и заманчивее рассуждать о грандиозном, вселенском, чем о рутинном, каждодневном. Сколько различных социально-филантропических утопий создавалось человечеством! Так, если уж говорить о счастье, то непременно возникал соблазн иметь в виду не персональный вариант такой желанной гармонии, не оптимальное обустройство собственной частной жизни, а непременно универсальный рецепт счастья для всех.
В подобном устремлении порой есть и эгоистический расчет, тяга к обретению мировой славы. Предъявление окружающим универсального рецепта всеобщего благоденствия неизбежно повышает коэффициент персональной авторитетности сочинителя такого рецепта. Зачем заниматься будничной мелочевкой, когда можно предъявить обществу ни много ни мало, а масштабные мироспасительные концепции? В какой-то степени мы имеем тут дело с чертами явно подросткового сознания, ведь именно подросток чрезмерно серьезно относится к собственной персоне и максимально иронично к окружающим (на лексиконе иного подростка это выражается предельно категорично и просто: «Все дураки!»). Увы, черты такого сознания мы наблюдаем ныне повсеместно. Американский юморист Роберт Орбен в связи с этим как-то пошутил: «Глобальные проблемы усложнились настолько, что за их решение не берутся даже подростки».
Когда тюремный врач Федор Петрович Гааз совершал в первой половине XIX века свои запомнившиеся множеству людей гуманистические поступки, он вовсе не думал о какой-либо миссии, а просто делал то, к чему вела его судьба: лечил, облегчал участь арестантов, освобождал от крепостной зависимости детей, родившихся в неволе. Иначе жить он не мог. Он интуитивно осознавал целительную силу добра, душевного расположения доктора к пациенту. Разумеется, найдутся те, кто возразит: мол, это пресловутая «теория малых дел», нам подавай глобальную сверхзадачу! Но большое рождается не из широковещательных броских заверений, а из малого, из каждодневных конкретных усилий, обретений и поступков. И человек должен ежедневно и ежечасно заниматься обозримым малым окружающим пространством, заботиться о своем ближайшем культурном ландшафте.
***
За вопрошанием обычно стоит тяга опереться на авторитетное слово, желание услышать некое пастырское наставление. Во все века развития русской словесности одной из самых востребованных авторских стратегий была стратегия проповедническая, начиная с давнего «Поучения чадам» Владимира Мономаха и кончая солженицынским текстом «Как нам обустроить Россию». Избравшие такую стратегию авторы именовались властителями дум, как это было, скажем, с хозяином Ясной Поляны.
Так уж повелось, что в отечественных социальных конструкциях доминировала пресловутая вертикаль. Однако между авторитетным словом и словом авторитарным граница в наших отечественных пределах всегда была достаточно зыбкой. Властные институции, увы, брали верх, задавали тон. Если авторитетное высказывание предполагает уважительные диалоговые отношения, то второе (авторитарное суждение) ограничивается односторонним монологом, когда субъект речи изрекает сверху, со ступеньки своей властной инстанции, ту истину, на которую этот субъект присвоил себе монопольное право.
Разумеется, перед нами совершенно разные форматы общения. Режим монолога - это трансляция, так сказать, в широкие массы готового суждения, готовой истины. Диалог же знаменует собой принципиально иные, творческие отношения между участниками. Это процесс обкатки, обдумывания неготового знания. Это тот самый спор, в процессе которого и рождается истина, как говорит всем известная пословица.
Правда, тут вспоминаются и иронические строки Саши Черного:
Или мысли наши - жернова?
Или спор - особое искусство,
Чтоб, калеча мысль и теша чувство,
Без конца низать случайные слова?
Если б были мы немного проще,
Если б мы учились понимать,
Мы могли бы в жизни не блуждать,
Словно дети в незнакомой роще.
Вновь забытый образ вырастает:
Притаилась Истина в углу,
И с тоской глядит в пустую мглу,
И лицо руками закрывает…
И, тем не менее, избыточная монологичность как доминирующая черта социальной коммуникации, к сожалению, приводит к нетренированности креативных способностей и потенций личности. Личности, сводимой лишь к роли пассивного слушателя, который принимает на веру услышанное слово.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 26 мая 2022 года, № 11 (232)
О чем речь? А речь пойдет о вечной и достаточно болезненной российской тяге к самоидентификации. Кто мы все-таки есть: Запад, Восток, скифы, евразийцы? Вот круг вопросов, из которых никак не может выйти наше сознание. Вопрошание это, на первый взгляд, весьма соблазнительно и заманчиво, но, по сути, оно рождает лишь симулякры, иллюзорные величины. Бесплодность же подобных иллюзий на деле мешает жить. Конечно, куда легче размышлять о грандиозном, вселенском, чем о понятных в своей обозримости реальных задачах дня.
Общество нередко уподобляется «пикейным жилетам» из «Золотого теленка»: «Здесь, у столовой № 68, где раньше помещалось прославленное кафе «Флорида», собирались обломки довоенного коммерческого Черноморска: маклеры, оставшиеся без своих контор, комиссионеры, увядшие по случаю отсутствия комиссий, хлебные агенты, выжившие из ума бухгалтеры и другая шушера. Когда-то они собирались здесь для совершения сделок. Сейчас же их тянули сюда, на солнечный угол, долголетняя привычка и необходимость почесать старые языки. Они ежедневно прочитывали московскую «Правду», - местную прессу они не уважали, - и все, что бы ни происходило на свете, старики рассматривали как прелюдию к объявлению Черноморска вольным городом».
[Spoiler (click to open)]
Они, высокопарно рассуждая о политике, жонглируют пустыми восклицаниями: «Бернсторф - это голова!», «Бриан - это голова!», «Бенеш - это голова!», «Гувер - это голова!», «Гинденбург - это голова!».
На деле в такого рода случаях идет подмена непосредственно самой деятельности псевдозначимыми рассуждениями о такой деятельности. Но великая в своей неотменяемости практика жизни с очевидностью показывает, что человек должен заботиться не только и не столько о решении глобальных проблем (порой находящихся за пределами его ограниченного персонального сознания), сколько о каждодневной стрижке пресловутого английского газона, о будничном уходе за окружающим культурным ландшафтом. Иначе все высокоумные суждения неизбежно превращаются в пустой свисток, в поверхностное фразерство.
Конечно, можно придавать особое значение своей персоне, рассматривать свое существование не иначе как некую миссию, великое предназначение. Однако заметим, когда общество избыточно серьезно относится к самому себе, оно может совершенно незаметно соскользнуть в область смехотворных иллюзий, в область самопародирования. Тяготение к неумеренной гипертрофии жизненных целей и к безмерному самовозвеличиванию нередко свидетельствует (по извечному закону парадокса) о самом замшелом провинциализме, отнюдь не о заявленной широте жизненных притязаний («раззудись плечо, размахнись рука!»), а о самом настоящем утлом герметизме сознания.
Вспомним эпизод из повести Андрея Платонова «Город Градов»: «Градовцы спешно приступили к рытью канала, начав его в лопухах слободы Моршевки, из усадьбы гражданина Моева. Канал тот учреждался для сплошного прохода в Градов персидских, месопотамских и иных коммерческих кораблей. О канале губплан написал три тома и послал их в центр, чтоб там знали про это».
Градовцы и понятия не имеют, из каких уже давно канувших в Лету веков должны появиться эти самые чужестранные персидские и месопотамские (!!!) корабли, но обитатели Градова непременно бы подписались под высокопарными словами Маяковского: «Я планов наших люблю громадьё, размаха шаги саженьи».
***
Николаю II принадлежат патетически-высокомерные слова: «Я схожу с ума, когда думаю о перспективах России, мы станем самым великим народом, самым великим государством, всё в мире будет делаться с нашего разрешения».
Мне в связи с этим вспомнился случай, когда поезд «Самара - Петербург», на котором мы с коллегами ехали с научными целями в северную столицу, незапланированно (из-за страшного теракта в шедшем впереди составе) оказался в Псковской губернии.
Наш поезд медленно въехал на небольшую станцию с примечательным названием - Дно. Стоп! Неужели это та самая станция, которая вошла в историю отречения Николая Второго? Да. Весной 1917-го года литерный императорский поезд так же какое-то время безнадежно простоял на станции Дно.
Император поглядывал на табличку с пугающим своей символикой названием, обдумывал свое отречение. Тупиковость ситуации. Чудовищная усталость. Усталость от неподъемной ноши власти, от войны, от дворцовых интриг, от всего… За окном - месяц март, а в душе - темный ноябрь. Отречение станет событием-сенсацией, радикальным поворотом в исторической судьбе России. Потом царский поезд, как известно, проследовал в Псков. Документ об отречении царя от власти посланцы Думы Александр Гучков и Василий Шульгин получат из рук Николая уже там. Судя по путеводителям, именно в Пскове и установлена мемориальная доска, напоминающая об этом событии. Так между мечтой самонадеянного императора о перспективах России и его дальнейшей персональной судьбой разверзлась зловещая бездна. Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает…
***
Несомненно, легче и заманчивее рассуждать о грандиозном, вселенском, чем о рутинном, каждодневном. Сколько различных социально-филантропических утопий создавалось человечеством! Так, если уж говорить о счастье, то непременно возникал соблазн иметь в виду не персональный вариант такой желанной гармонии, не оптимальное обустройство собственной частной жизни, а непременно универсальный рецепт счастья для всех.
В подобном устремлении порой есть и эгоистический расчет, тяга к обретению мировой славы. Предъявление окружающим универсального рецепта всеобщего благоденствия неизбежно повышает коэффициент персональной авторитетности сочинителя такого рецепта. Зачем заниматься будничной мелочевкой, когда можно предъявить обществу ни много ни мало, а масштабные мироспасительные концепции? В какой-то степени мы имеем тут дело с чертами явно подросткового сознания, ведь именно подросток чрезмерно серьезно относится к собственной персоне и максимально иронично к окружающим (на лексиконе иного подростка это выражается предельно категорично и просто: «Все дураки!»). Увы, черты такого сознания мы наблюдаем ныне повсеместно. Американский юморист Роберт Орбен в связи с этим как-то пошутил: «Глобальные проблемы усложнились настолько, что за их решение не берутся даже подростки».
Когда тюремный врач Федор Петрович Гааз совершал в первой половине XIX века свои запомнившиеся множеству людей гуманистические поступки, он вовсе не думал о какой-либо миссии, а просто делал то, к чему вела его судьба: лечил, облегчал участь арестантов, освобождал от крепостной зависимости детей, родившихся в неволе. Иначе жить он не мог. Он интуитивно осознавал целительную силу добра, душевного расположения доктора к пациенту. Разумеется, найдутся те, кто возразит: мол, это пресловутая «теория малых дел», нам подавай глобальную сверхзадачу! Но большое рождается не из широковещательных броских заверений, а из малого, из каждодневных конкретных усилий, обретений и поступков. И человек должен ежедневно и ежечасно заниматься обозримым малым окружающим пространством, заботиться о своем ближайшем культурном ландшафте.
***
За вопрошанием обычно стоит тяга опереться на авторитетное слово, желание услышать некое пастырское наставление. Во все века развития русской словесности одной из самых востребованных авторских стратегий была стратегия проповедническая, начиная с давнего «Поучения чадам» Владимира Мономаха и кончая солженицынским текстом «Как нам обустроить Россию». Избравшие такую стратегию авторы именовались властителями дум, как это было, скажем, с хозяином Ясной Поляны.
Так уж повелось, что в отечественных социальных конструкциях доминировала пресловутая вертикаль. Однако между авторитетным словом и словом авторитарным граница в наших отечественных пределах всегда была достаточно зыбкой. Властные институции, увы, брали верх, задавали тон. Если авторитетное высказывание предполагает уважительные диалоговые отношения, то второе (авторитарное суждение) ограничивается односторонним монологом, когда субъект речи изрекает сверху, со ступеньки своей властной инстанции, ту истину, на которую этот субъект присвоил себе монопольное право.
Разумеется, перед нами совершенно разные форматы общения. Режим монолога - это трансляция, так сказать, в широкие массы готового суждения, готовой истины. Диалог же знаменует собой принципиально иные, творческие отношения между участниками. Это процесс обкатки, обдумывания неготового знания. Это тот самый спор, в процессе которого и рождается истина, как говорит всем известная пословица.
Правда, тут вспоминаются и иронические строки Саши Черного:
Или мысли наши - жернова?
Или спор - особое искусство,
Чтоб, калеча мысль и теша чувство,
Без конца низать случайные слова?
Если б были мы немного проще,
Если б мы учились понимать,
Мы могли бы в жизни не блуждать,
Словно дети в незнакомой роще.
Вновь забытый образ вырастает:
Притаилась Истина в углу,
И с тоской глядит в пустую мглу,
И лицо руками закрывает…
И, тем не менее, избыточная монологичность как доминирующая черта социальной коммуникации, к сожалению, приводит к нетренированности креативных способностей и потенций личности. Личности, сводимой лишь к роли пассивного слушателя, который принимает на веру услышанное слово.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 26 мая 2022 года, № 11 (232)