Самара Михаила Плетнева
Вопросы задавала Светлана ВНУКОВА
Светлана Петровна ХУМАРЬЯН пришла в областное управление культуры в 60-м. На сломе эпох, который вслед за Эренбургом начали называть «оттепелью». В 90-м, вновь на сломе, стала начальником управления - министром, по-нынешнему говоря. И оставалась таковым всё десятилетие, которое одни считают глотком свободы, а другие проклинают. Но именно в это противоречивое и вихревое десятилетие на самарских сценических площадках происходили вещи, которыми могли бы гордиться лучшие сцены мира. Именно в эти «лихие», по определению Веллера, годы гениальный Плетнев и Российский национальный оркестр за десять дней дали 10 концертов в Самарской государственной филармонии. И вот мы опять на изломе. Опять у нас трудные годы и впереди неизвестно что, но мы со Светланой Петровной говорим о прекрасном. Самое, по-моему, время.
За роялем - Михаил Плетнев
[Spoiler (click to open)]
СВ: Десять концертов. Такого в России у Плетнева еще не было. Хотя он - победитель всех главных конкурсов, лауреат госпремий и народный артист. В столице не было. А тут - провинция.
СХ: Такого у него не было и за рубежом.
СВ: Вот. А еще и время такое, что как бы и не до искусства. Не жили ведь, а выживали. Большинство людей. У вас не было сомнений по поводу зала?
СХ: У Плетнева были. Он приехал сюда с концертом, и я прямо после концерта предложила его директору (у него тогда был очень хороший директор, дипломат в прошлом) сделать десятидневный цикл. Сказала, что готова подписать договор лично. Вечером звонит Михаил Васильевич: «Светлана Петровна, это невозможно. Зала не будет. Вы прогорите». Я говорю: «Михаил Васильевич, за свои действия отвечу сама, но умоляю вас согласиться. Я хочу, чтобы эти десять концертов состоялись». Мы подписали договор, и он приехал с обширнейшей программой - Чайковский, Моцарт…
СВ: Рахманинов…
СХ: …И Шостакович, как ни странно.
СВ: Ну да, он же такой... академичный, Михаил Васильевич.
СХ: Был. В то время. А это четверть века назад все-таки. Так вот - полные залы. Хотя перед каждым, буквально каждым концертом он говорил мне, Беляеву, Глуховой: «Вы прогорите».
СВ: А когда вы его впервые услышали? Вживую?
СХ: Вскоре после конкурса Чайковского. Но звезда его взошла много раньше. Ему всего 16 было, когда он получил Гран-при на Международном конкурсе в Париже. Потом 77-й год - и первая премия на Всесоюзном конкурсе пианистов в Ленинграде, а на следующий год - Конкурс Чайковского. Тогда это был совсем иного класса конкурс, нежели нынешний. Это был один из самых престижных конкурсов мира, и у Плетнева - первая премия и Золотая медаль. 21 год. Худенький, хрупкий, какой-то неземной, но масштаб, пианистический масштаб, уже совершенно очевиден.
СВ: В Интернете нашла запись выступления Плетнева на этом конкурсе. Первый концерт Чайковского играет. Такая мощь. Смотришь и думаешь, откуда она в этом юном и хрупком человеке.
СХ: А как он играл здесь у нас Второй концерт Чайковского! Удивляюсь, почему Второй не популярен. Я его впервые услышала в исполнении Плетнева именно в Самаре, и это было откровение. Не скажу, правда, в какой из приездов Михаил Васильевич этот концерт играл, - боюсь ошибиться, так много их было.
СВ: И в прошлом году приезжал.
СХ: Мы как раз снимали фильм о Проваторове, и я попросила Михаила Васильевича сказать о Геннадии Пантелеймоновиче. Плетнев был немногословен, но фильм совсем иную ценность приобрел. Проваторов ведь стоял у истоков дирижерской карьеры Плетнева. Плетнев только-только начинался как дирижер, приехал к Проваторову и дирижировал симфоническим оркестром филармонии. Многие музыканты, даже очень хорошие, говорили тогда: «Плетнев - замечательный пианист, чего он лезет в дирижирование? У него ничего не получится».
СВ: А сегодня Российский национальный оркестр в топе оркестров мира.
СХ: Во всяком случае, пять лет назад на международном смотре оркестров среди лучших из российских был только Плетневский.
СВ: При том, что строился не на бюджетные деньги.
СХ: У оркестра всегда были спонсоры, и всегда были замечательные музыканты. Там Бруни - концертмейстер. Из питерской знаменитой художественной династии. В оркестре, по-моему, со дня основания. Очень хороший скрипач, и у них с Михаилом Васильевичем взаимопонимание полное.
СВ: А что Плетнев сказал о Проваторове?
СХ: Сказал, что Проваторов - милостью Божией дирижер.
СВ: Ровно то же можно сказать и о самом Плетневе. Я перед тем, как к вам идти, Бетховена переслушала. 7-я симфония, вторая часть, запись РНО. 2006 год. Плетнев дирижирует, и просто дыхание перехватывает. Настолько сильно, что даже мучительно.
СХ: Я на многих концертах Михаила Васильевича то же испытывала.
СВ: У Плетнева трагическое мироощущение?
СХ: Ну, не случайно он так любит Достоевского. Мы с ним много о Достоевском говорили, о героях Достоевского. Мне тогда предложили читать спецкурс в университете по Достоевскому, и я была глубоко во всё это погружена.
СВ: «Тут дьявол с богом борется, а поле битвы - сердца людей»... Чего-то мне, Светлана Петровна, всё меньше и меньше верится в благополучный исход этой битвы. Слушаешь вот сейчас у Плетнева Чакону Баха, а потом думаешь: «Ну как же так?» Бах, Бетховен, Гете, Шиллер, Томас Манн, Лейбниц, Кант с его категорическим императивом… и 30-е годы. Что случилось со страной великих поэтов, музыкантов, мыслителей в тридцатые? Почему они ее не удержали от падения, эти гении? Говорят, ресентимент и пропаганда. Ну а культура что же? Величайшая культура, что же она-то не спасла народ от помутнения рассудка, а мир от кровопролития? И кровопролитие не заканчивалось и после этой страшной войны. Всю вторую половину ХХ века полыхало то там, то тут. Вся история человечества - кровопролитие. На XXI век надеялись. И что? Не спасает, получается, мир культура.
СХ: Культура мир не спасает. Она спасает отдельного человека. Может спасти.
СВ: В любом случае, она, пожалуй, единственное, что оправдывает существование человечества. Плетнев считает, что только она. На фестивале симфонических оркестров журналистка спрашивает: «А правда, что музыкальную классику способен воспринять лишь один процент населения Земли?» - «Это не то что неправда, - отвечает Плетнев, - это результат политики, которая во всем мире проводится. Почему проводится такая политика, понятно: чем более необразован человек, тем легче им управлять. Человека культурного, который знаком с музыкой, литературой, историей человечества, не так просто одурачить. Сложнее манипулировать. И потому на культурное воспитание выделяется минимальное количество средств. А между тем единственное, что на этой Земле имеет абсолютную ценность, - это культура. Культура - это то, ради чего человечество и должно существовать. И совершенно ясно, что этого трудно добиться, потому что есть силы, которые этому противодействуют».
СХ: И разве он не прав? Вообще хочу сказать, что чем больше я узнавала Плетнева, тем большим вещам поражалась. У нас в Самаре есть детский дом - не знаю, как он сейчас, а в конце 90-х там была замечательный совершенно директор...
СВ: Детский дом № 1? На Московском шоссе?
СХ: Да, 18 километр, и я Плетнева туда свозила. И так там чисто, красиво, и дети прекрасно одеты и вкусно накормлены, но смотрят тебе в глаза… Я без конца убегала в другую комнату отреветься. А потом у нас вот этот десятидневный тур. Плетнев приезжает и привозит этому детскому дому в подарок тонну шоколада.
СВ: Реально тонну?
СХ: Даже больше. Тонну двести, по-моему. Не говоря до этого никаких слов, ничего не обещая. Он, Плетнев, весь в этом. И эта его манера - быть как бы в тени. Он ведь абсолютно не тусовочный человек. В тот свой приезд жил в гостинице на Степана Разина, что рядом со зданием, где был Музей Горького. Все десять дней там жил. Никогда не оставался на фуршеты, которые после концертов устраивались и где были и губернатор Титов, и его просвещенные вице-губернаторы. Ольга Дмитриевна, мама Плетнева, с нами сидит, а Михаил Васильевич говорит: «Всё очень мило, спасибо, но у меня еще дела», - и уходит.
Ольга Дмитриевна, мама Плетнева, Михаил Плетнев и Светлана Петровна Хумарьян. Самара, аэропорт, 1996
СВ: Готовиться к следующему выступлению? Вообще все говорят о нем как о перфекционисте, каких мало.
СХ: Это поразительная просто вещь. Вот эти десять концертов. После каждого необыкновенно уставший, измотанный: программы-то сложнейшие, а он ведь сам всеми дирижировал. Раз только сел за рояль, исполнив концерт Моцарта. Так не было случая, чтобы после выступления не остался в филармонии заниматься. А с Ольгой Дмитриевной он приезжал к нам в 90-е несколько раз. Тогда по телевидению вот эти сериалы пошли, мексиканские, американские, она их все смотрела, и он, помню, подшучивал по поводу невзыскательности ее телевизионного вкуса.
СВ: Тоже пианистка.
СХ: В музыкальной школе преподавала.
СВ: Есть фильм документальный о Плетневе. Так и называется: «Михаил Плетнев». Хороший, кстати. Она там рассказывает, как в Архангельске оказалась: мама умерла, отца репрессировали, и родственники увезли ее в Архангельск. Уже война шла. Плетнев рассказывает там о своем отце. Реально история о том, «как архангельский мужик по своей и Божьей воле стал разумен и велик». Отец-то его не из архангельской деревни родом - из костромской, но тоже пешком шел учиться музыке. В Ярославль шел, а это не близко. И в итоге стал заведовать кафедрой народных инструментов в Казанской консерватории. Василий Павлович Плетнев - основатель казанской баянной исполнительской школы.
СХ: Михаил Васильевич в Казани и начинал учиться. В музыкальной школе, что при Казанской консерватории. У Киры Александровны Шашкиной, которую очень хорошо знают в Самаре по участию ее учеников в конкурсах Кабалевского. Ученики Киры Александровны всегда отличались хорошей выучкой, и многие становились лауреатами. Замечательный педагог. А какие педагоги были у Плетнева в Московской консерватории! Евгений Михайлович Тимакин (преподавал Плетневу в ЦМШ), Яков Владимирович Флиер, Лев Николаевич Власенко. Власенко, между прочим, тоже лауреат Конкурса Чайковского. У ван Клиберна была первая премия, у Власенко - вторая. Так сложилось, что Лев Николаевич с моим мужем [Сергеем Георгиевичем Хумарьяном. - С. В.] в одной школе учился.
СВ: В Тбилиси?
СХ: Да, и всякий раз, когда приезжал в Самару с концертом, обязательно бывал у нас и всё время говорил, какой у него гениальный ученик. А благодаря Флиеру, этому аристократу среди пианистов, мы первый Steinway получили. Виталий Иванович Воротников тогда был председателем облисполкома. Приятный человек, интеллигент, и в филармонии часто бывал. Ну и пришел на концерт Флиера. А Флиер в конце первого отделения встал и говорит: «Такой чудесный город, такой чудесный зритель и такой несносный рояль». Я же в антракте за коллодием для него посылала. Он пальцы разбил в первом отделении.
СВ: За чем посылали?
СХ: За коллодием. Клей, в театре используют, когда портретный грим делают. Но коллодий и в медицине применяют в качестве жидкого пластыря, я это знала и говорю: «Яков Владимирович, все будет в порядке».
СВ: Он играл ранеными пальцами?
СХ: Всё второе отделение.
СВ: Потрясающе. Ну и, конечно, Воротникову не оставалось ничего иного, как финансировать покупку нового рояля. Насколько всё переплетено: встретились мы с вами поговорить о Самаре Плетнева, а выясняется, что и педагоги его тут след свой оставили. И не только как исполнители... Кстати, о педагогике. Как-то, отвечая на вопрос о том, что такое хороший педагог, Плетнев процитировал слова Нейгауза, обращенные к ученику: «Моя задача - стать тебе ненужным».
СХ: Потому что многие педагоги делают из учеников собственные копии. Плетнев настолько самобытен, что из него в принципе невозможно сделать чью-либо копию, но довольно часто бывает, что, подчиняясь диктату учителя, человек теряет всякую индивидуальность. А что касается Нейгауза… Мы не были знакомы, но Генрих Густавович - человек, которому я обязана своим увлечением симфонической музыкой. Я же училась наискосок от филармонии. В 72-й школе. Ну и как-то иду на занятия - афиша концерта Нейгауза. И мне почему-то ужасно захотелось пойти. Рыбья интуиция. Пошла и...
СВ: Попались.
СХ: Хотя Нейгауз, вообще говоря, играл не так безукоризненно, как Флиер или Рихтер. Но личностно привлекал необыкновенно. А сын у него какой пианист был замечательный! И такой красавец! Станислав.
СВ: У Пастернака рос. Мать его, Зинаида Нейгауз, за Пастернаком была вторым браком. Вот это я знаю. А игры Станислава Нейгауза не слышала. Я вообще серьезную музыку только после знакомства с вами слушать начала. Правда-правда. Дома у меня ничего такого никогда не звучало. И в школе тоже. И филармония была от дома моего далеко. Так что вы Нейгаузу обязаны, а я - вам. Вообще говоря, удача встретить человека, который тебе откроет глаза и уши. Не всем везет. Японцы тут, похоже, молодцы. Плетнев рассказывал. В том же интервью. У него концерт с оркестром Токийской филармонии, и подходит человек: «Я учитель, не позволите ли нашему школьному оркестру послушать вашу репетицию?» Плетнев говорит: «Конечно». Он думал, что это какая-то музыкальная школа. Оказалось - общеобразовательная. «И что же играет ваш оркестр?» - спрашивает Плетнев учителя. «Да вот сыграли недавно Вторую симфонию Рахманинова», - отвечает тот и диск протягивает. «Я, - говорит Плетнев, - послушал. Очень неплохо ребята играют». Представляете, Светлана Петровна, как ученики общеобразовательной школы играли, если сам Плетнев одобрил!
СХ: Я была в Японии и в школах была и видела, насколько там дети к классической музыке приучены. Ведь действительно всё зависит от того, на чем человек растет. На каких образцах. И я всегда, когда приглашала в Самару гениев, выкупала, ты об этом прекрасно знаешь, часть билетов для учащихся и педагогов сельских музыкальных школ. Жить в одно время с Плетневым, учиться музыке, и Плетнева не слышать. Ну как это так? И если на эстрадных концертах филармонию окружали BMW и Audi, то на концертах Плетнева - школьные автобусы. А театрально-концертные филиалы, которые мы открыли в области? Они ведь те же задачи решали. 11 музеев открыли на селе и восемь театрально-концертных филиалов, куда каждый месяц выезжали и опера, и драма, и филармония. Приехала, помню, в Исаклы, а там концерт нашего симфонического оркестра - ни одного свободного места в зале. Глава администрации засуетился, говорю: «Да я готова стоять. Это подарок для меня - полный зал на концерте симфонической музыки». Когда видишь такое, думаешь: ну, наверное, не напрасно трудилась. Хотя в чем мой труд? Сообразить вовремя.
СВ: Организовать, деньги найти. На культуру-то и у нас гроши выделялись. Ну, может, побольше, чем в соседних областях. Но тоже не разгуляешься.
СХ: Знаешь, на эти решения требовались от грошей еще меньшие гроши. Надо просто желание иметь. Нет того, сего. Отговорки. Прежде всего, нет желания. Другой вопрос, как ты распорядишься деньгами. Плетнева пригласишь или привезешь Машу Распутину.
СВ: Это хирургический факт: самарскую афишу, как и кадровую политику, определяли вкус и пристрастия начальника областного управления культуры. Шелест, Долгушин, Плетнев, Ростропович, Слонимский, Фоменко, Штайн с его «Орестеей»... Злоупотребляли вы, Светлана Петровна, прямо скажем, служебным положением.
СХ: Меня упрекали часто, что я субъективна. Но я всегда в такие моменты вспоминала Марселя Пруста: «Объективная истина в субъективных пристрастиях». А потом, кто возьмет на себя смелость утверждать, что он объективен, а другой - нет? Всё, опять же, зависит от того, как тебя воспитали, как ты сам себя воспитал, какие у тебя потребности. Отсюда и мысли рождаются. Вот ты говоришь: «Орестея». Ну а как иначе? Знать, что такой режиссер, как Штайн, в России, и не показать его Самаре?
СВ: Читала, что и у Плетнева своя «Орестея» есть. Концертное исполнение оперы Танеева. А это три часа, на минуточку.
СХ: «Орестея» Штайна - это шесть часов. Мне говорили: «Шесть часов античной трагедии! Да разве ж самарец выдержит? Вы провалитесь». Полный зал! Как и на концертах Плетнева. А потому что подлинное. Высочайшие образцы. Вот такое показать. В этом я свою задачу видела, и не только в 90-е. А все 40 лет работы. И Самара знает и Товстоногова, и Эфроса.
СВ: И «фоменок».
СХ: «Фоменок» я в 90-е привозила трижды и брала спектакли на дотацию с тем, чтобы руководители всех наших городских и сельских учреждений культуры смогли посмотреть. А «фоменок», признаюсь, привозила еще и в корыстных целях. Уже тогда ситуация в драматическом искусстве была сложная. Не было Товстоногова, ушли Эфрос, Львов-Анохин. Но были «фоменки» с такой культурой слова, такой культурой сценического существования, чувствования, как говорили в старом театре, каких тогда не было ни у кого. И мне хотелось, чтобы Петр Наумович встретился с нашей театральной общественностью и вот об этом обо всем поговорил. А он, как и Плетнев, такого всегда избегал. Абсолютно нетусовочный человек. Упросила. Встречались в Доме актера, и это был замечательный совершенно разговор. Я обожала Петра Наумовича.
СВ: Плетнев вот тоже говорит: «Играю только то, что люблю и понимаю».
СХ: И я должна быть увлечена. Например, Мацуевым я не увлечена, скажу честно. Высокий профессионал, но... Иная группа крови. Видимо.
СВ: А ведь их действительно что-то объединяет. Эти ваши пристрастия. Ну, кроме того, что они великие. Какие-то еще и человеческие качества. Вот эта склонность держаться в тени. Плетнева спрашивают, как он создал Национальный оркестр. Говорит: «Я ничего не создавал. Пришли несколько знакомых музыкантов, предложили сделать оркестр, и чтобы я в нем дирижировал. И сказали, что деньги найдут. Я бы сам не сумел». Фраза о сомнении на свой счет. О том, как с каждым годом он сомневается в себе все больше и больше.
СХ: И Долгушин точно такой же. Величайший человек и мог быть не менее знаменит, но никогда себя не выпячивал. О Шелест и говорить нечего в этом смысле. Персональной пенсии мы ей через Лепешинскую добивались, у самой Аллы Яковлевны и мысли никогда не возникало что-то для себя попросить. А Ирина Константиновна Архипова? Разве она себя пиарила? Да никогда. И Плетневу это не нужно. Гению не нужен пиар. Ирина Константиновна, кстати, Михаила Васильевича очень любила и мне об этом не раз говорила. Они дружили.
СВ: Сегодняшние молодые. Я про пианистов. Как они вам?
СХ: Хорошие есть музыканты. Трифонов, Малофеев...
СВ: Трифонова слушала. В записи, правда. Малофеева ни разу. Пока.
СХ: Стоит послушать. Но масштаб, конечно, не тот. Техникой молодые владеют виртуозно, а вот понимание произведения, глубина проникновения в музыкальную ткань и масштаб личности... Тут, пожалуй, никто не может встать рядом с Плетневым сегодня. Удивительное музыкантское мышление. В его исполнении «Картинки с выставки» Модеста Мусоргского незабываемы. Как, впрочем, и его авторские транскрипции балетов «Щелкунчик» и «Спящая красавица». Вот уже четверть века миновало, а десять вечеров Плетневского оркестра помнятся как одно из самых выдающихся событий музыкальной жизни области. И мне очень приятно говорить о том, что с самарской филармонической сценой Михаил Васильевич связан с самого практически начала своей карьеры. Думается, что продолжение будет следовать.
Финал концерта
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 12 мая 2022 года, № 10 (231)
Светлана Петровна ХУМАРЬЯН пришла в областное управление культуры в 60-м. На сломе эпох, который вслед за Эренбургом начали называть «оттепелью». В 90-м, вновь на сломе, стала начальником управления - министром, по-нынешнему говоря. И оставалась таковым всё десятилетие, которое одни считают глотком свободы, а другие проклинают. Но именно в это противоречивое и вихревое десятилетие на самарских сценических площадках происходили вещи, которыми могли бы гордиться лучшие сцены мира. Именно в эти «лихие», по определению Веллера, годы гениальный Плетнев и Российский национальный оркестр за десять дней дали 10 концертов в Самарской государственной филармонии. И вот мы опять на изломе. Опять у нас трудные годы и впереди неизвестно что, но мы со Светланой Петровной говорим о прекрасном. Самое, по-моему, время.
За роялем - Михаил Плетнев
[Spoiler (click to open)]
СВ: Десять концертов. Такого в России у Плетнева еще не было. Хотя он - победитель всех главных конкурсов, лауреат госпремий и народный артист. В столице не было. А тут - провинция.
СХ: Такого у него не было и за рубежом.
СВ: Вот. А еще и время такое, что как бы и не до искусства. Не жили ведь, а выживали. Большинство людей. У вас не было сомнений по поводу зала?
СХ: У Плетнева были. Он приехал сюда с концертом, и я прямо после концерта предложила его директору (у него тогда был очень хороший директор, дипломат в прошлом) сделать десятидневный цикл. Сказала, что готова подписать договор лично. Вечером звонит Михаил Васильевич: «Светлана Петровна, это невозможно. Зала не будет. Вы прогорите». Я говорю: «Михаил Васильевич, за свои действия отвечу сама, но умоляю вас согласиться. Я хочу, чтобы эти десять концертов состоялись». Мы подписали договор, и он приехал с обширнейшей программой - Чайковский, Моцарт…
СВ: Рахманинов…
СХ: …И Шостакович, как ни странно.
СВ: Ну да, он же такой... академичный, Михаил Васильевич.
СХ: Был. В то время. А это четверть века назад все-таки. Так вот - полные залы. Хотя перед каждым, буквально каждым концертом он говорил мне, Беляеву, Глуховой: «Вы прогорите».
СВ: А когда вы его впервые услышали? Вживую?
СХ: Вскоре после конкурса Чайковского. Но звезда его взошла много раньше. Ему всего 16 было, когда он получил Гран-при на Международном конкурсе в Париже. Потом 77-й год - и первая премия на Всесоюзном конкурсе пианистов в Ленинграде, а на следующий год - Конкурс Чайковского. Тогда это был совсем иного класса конкурс, нежели нынешний. Это был один из самых престижных конкурсов мира, и у Плетнева - первая премия и Золотая медаль. 21 год. Худенький, хрупкий, какой-то неземной, но масштаб, пианистический масштаб, уже совершенно очевиден.
СВ: В Интернете нашла запись выступления Плетнева на этом конкурсе. Первый концерт Чайковского играет. Такая мощь. Смотришь и думаешь, откуда она в этом юном и хрупком человеке.
СХ: А как он играл здесь у нас Второй концерт Чайковского! Удивляюсь, почему Второй не популярен. Я его впервые услышала в исполнении Плетнева именно в Самаре, и это было откровение. Не скажу, правда, в какой из приездов Михаил Васильевич этот концерт играл, - боюсь ошибиться, так много их было.
СВ: И в прошлом году приезжал.
СХ: Мы как раз снимали фильм о Проваторове, и я попросила Михаила Васильевича сказать о Геннадии Пантелеймоновиче. Плетнев был немногословен, но фильм совсем иную ценность приобрел. Проваторов ведь стоял у истоков дирижерской карьеры Плетнева. Плетнев только-только начинался как дирижер, приехал к Проваторову и дирижировал симфоническим оркестром филармонии. Многие музыканты, даже очень хорошие, говорили тогда: «Плетнев - замечательный пианист, чего он лезет в дирижирование? У него ничего не получится».
СВ: А сегодня Российский национальный оркестр в топе оркестров мира.
СХ: Во всяком случае, пять лет назад на международном смотре оркестров среди лучших из российских был только Плетневский.
СВ: При том, что строился не на бюджетные деньги.
СХ: У оркестра всегда были спонсоры, и всегда были замечательные музыканты. Там Бруни - концертмейстер. Из питерской знаменитой художественной династии. В оркестре, по-моему, со дня основания. Очень хороший скрипач, и у них с Михаилом Васильевичем взаимопонимание полное.
СВ: А что Плетнев сказал о Проваторове?
СХ: Сказал, что Проваторов - милостью Божией дирижер.
СВ: Ровно то же можно сказать и о самом Плетневе. Я перед тем, как к вам идти, Бетховена переслушала. 7-я симфония, вторая часть, запись РНО. 2006 год. Плетнев дирижирует, и просто дыхание перехватывает. Настолько сильно, что даже мучительно.
СХ: Я на многих концертах Михаила Васильевича то же испытывала.
СВ: У Плетнева трагическое мироощущение?
СХ: Ну, не случайно он так любит Достоевского. Мы с ним много о Достоевском говорили, о героях Достоевского. Мне тогда предложили читать спецкурс в университете по Достоевскому, и я была глубоко во всё это погружена.
СВ: «Тут дьявол с богом борется, а поле битвы - сердца людей»... Чего-то мне, Светлана Петровна, всё меньше и меньше верится в благополучный исход этой битвы. Слушаешь вот сейчас у Плетнева Чакону Баха, а потом думаешь: «Ну как же так?» Бах, Бетховен, Гете, Шиллер, Томас Манн, Лейбниц, Кант с его категорическим императивом… и 30-е годы. Что случилось со страной великих поэтов, музыкантов, мыслителей в тридцатые? Почему они ее не удержали от падения, эти гении? Говорят, ресентимент и пропаганда. Ну а культура что же? Величайшая культура, что же она-то не спасла народ от помутнения рассудка, а мир от кровопролития? И кровопролитие не заканчивалось и после этой страшной войны. Всю вторую половину ХХ века полыхало то там, то тут. Вся история человечества - кровопролитие. На XXI век надеялись. И что? Не спасает, получается, мир культура.
СХ: Культура мир не спасает. Она спасает отдельного человека. Может спасти.
СВ: В любом случае, она, пожалуй, единственное, что оправдывает существование человечества. Плетнев считает, что только она. На фестивале симфонических оркестров журналистка спрашивает: «А правда, что музыкальную классику способен воспринять лишь один процент населения Земли?» - «Это не то что неправда, - отвечает Плетнев, - это результат политики, которая во всем мире проводится. Почему проводится такая политика, понятно: чем более необразован человек, тем легче им управлять. Человека культурного, который знаком с музыкой, литературой, историей человечества, не так просто одурачить. Сложнее манипулировать. И потому на культурное воспитание выделяется минимальное количество средств. А между тем единственное, что на этой Земле имеет абсолютную ценность, - это культура. Культура - это то, ради чего человечество и должно существовать. И совершенно ясно, что этого трудно добиться, потому что есть силы, которые этому противодействуют».
СХ: И разве он не прав? Вообще хочу сказать, что чем больше я узнавала Плетнева, тем большим вещам поражалась. У нас в Самаре есть детский дом - не знаю, как он сейчас, а в конце 90-х там была замечательный совершенно директор...
СВ: Детский дом № 1? На Московском шоссе?
СХ: Да, 18 километр, и я Плетнева туда свозила. И так там чисто, красиво, и дети прекрасно одеты и вкусно накормлены, но смотрят тебе в глаза… Я без конца убегала в другую комнату отреветься. А потом у нас вот этот десятидневный тур. Плетнев приезжает и привозит этому детскому дому в подарок тонну шоколада.
СВ: Реально тонну?
СХ: Даже больше. Тонну двести, по-моему. Не говоря до этого никаких слов, ничего не обещая. Он, Плетнев, весь в этом. И эта его манера - быть как бы в тени. Он ведь абсолютно не тусовочный человек. В тот свой приезд жил в гостинице на Степана Разина, что рядом со зданием, где был Музей Горького. Все десять дней там жил. Никогда не оставался на фуршеты, которые после концертов устраивались и где были и губернатор Титов, и его просвещенные вице-губернаторы. Ольга Дмитриевна, мама Плетнева, с нами сидит, а Михаил Васильевич говорит: «Всё очень мило, спасибо, но у меня еще дела», - и уходит.
Ольга Дмитриевна, мама Плетнева, Михаил Плетнев и Светлана Петровна Хумарьян. Самара, аэропорт, 1996
СВ: Готовиться к следующему выступлению? Вообще все говорят о нем как о перфекционисте, каких мало.
СХ: Это поразительная просто вещь. Вот эти десять концертов. После каждого необыкновенно уставший, измотанный: программы-то сложнейшие, а он ведь сам всеми дирижировал. Раз только сел за рояль, исполнив концерт Моцарта. Так не было случая, чтобы после выступления не остался в филармонии заниматься. А с Ольгой Дмитриевной он приезжал к нам в 90-е несколько раз. Тогда по телевидению вот эти сериалы пошли, мексиканские, американские, она их все смотрела, и он, помню, подшучивал по поводу невзыскательности ее телевизионного вкуса.
СВ: Тоже пианистка.
СХ: В музыкальной школе преподавала.
СВ: Есть фильм документальный о Плетневе. Так и называется: «Михаил Плетнев». Хороший, кстати. Она там рассказывает, как в Архангельске оказалась: мама умерла, отца репрессировали, и родственники увезли ее в Архангельск. Уже война шла. Плетнев рассказывает там о своем отце. Реально история о том, «как архангельский мужик по своей и Божьей воле стал разумен и велик». Отец-то его не из архангельской деревни родом - из костромской, но тоже пешком шел учиться музыке. В Ярославль шел, а это не близко. И в итоге стал заведовать кафедрой народных инструментов в Казанской консерватории. Василий Павлович Плетнев - основатель казанской баянной исполнительской школы.
СХ: Михаил Васильевич в Казани и начинал учиться. В музыкальной школе, что при Казанской консерватории. У Киры Александровны Шашкиной, которую очень хорошо знают в Самаре по участию ее учеников в конкурсах Кабалевского. Ученики Киры Александровны всегда отличались хорошей выучкой, и многие становились лауреатами. Замечательный педагог. А какие педагоги были у Плетнева в Московской консерватории! Евгений Михайлович Тимакин (преподавал Плетневу в ЦМШ), Яков Владимирович Флиер, Лев Николаевич Власенко. Власенко, между прочим, тоже лауреат Конкурса Чайковского. У ван Клиберна была первая премия, у Власенко - вторая. Так сложилось, что Лев Николаевич с моим мужем [Сергеем Георгиевичем Хумарьяном. - С. В.] в одной школе учился.
СВ: В Тбилиси?
СХ: Да, и всякий раз, когда приезжал в Самару с концертом, обязательно бывал у нас и всё время говорил, какой у него гениальный ученик. А благодаря Флиеру, этому аристократу среди пианистов, мы первый Steinway получили. Виталий Иванович Воротников тогда был председателем облисполкома. Приятный человек, интеллигент, и в филармонии часто бывал. Ну и пришел на концерт Флиера. А Флиер в конце первого отделения встал и говорит: «Такой чудесный город, такой чудесный зритель и такой несносный рояль». Я же в антракте за коллодием для него посылала. Он пальцы разбил в первом отделении.
СВ: За чем посылали?
СХ: За коллодием. Клей, в театре используют, когда портретный грим делают. Но коллодий и в медицине применяют в качестве жидкого пластыря, я это знала и говорю: «Яков Владимирович, все будет в порядке».
СВ: Он играл ранеными пальцами?
СХ: Всё второе отделение.
СВ: Потрясающе. Ну и, конечно, Воротникову не оставалось ничего иного, как финансировать покупку нового рояля. Насколько всё переплетено: встретились мы с вами поговорить о Самаре Плетнева, а выясняется, что и педагоги его тут след свой оставили. И не только как исполнители... Кстати, о педагогике. Как-то, отвечая на вопрос о том, что такое хороший педагог, Плетнев процитировал слова Нейгауза, обращенные к ученику: «Моя задача - стать тебе ненужным».
СХ: Потому что многие педагоги делают из учеников собственные копии. Плетнев настолько самобытен, что из него в принципе невозможно сделать чью-либо копию, но довольно часто бывает, что, подчиняясь диктату учителя, человек теряет всякую индивидуальность. А что касается Нейгауза… Мы не были знакомы, но Генрих Густавович - человек, которому я обязана своим увлечением симфонической музыкой. Я же училась наискосок от филармонии. В 72-й школе. Ну и как-то иду на занятия - афиша концерта Нейгауза. И мне почему-то ужасно захотелось пойти. Рыбья интуиция. Пошла и...
СВ: Попались.
СХ: Хотя Нейгауз, вообще говоря, играл не так безукоризненно, как Флиер или Рихтер. Но личностно привлекал необыкновенно. А сын у него какой пианист был замечательный! И такой красавец! Станислав.
СВ: У Пастернака рос. Мать его, Зинаида Нейгауз, за Пастернаком была вторым браком. Вот это я знаю. А игры Станислава Нейгауза не слышала. Я вообще серьезную музыку только после знакомства с вами слушать начала. Правда-правда. Дома у меня ничего такого никогда не звучало. И в школе тоже. И филармония была от дома моего далеко. Так что вы Нейгаузу обязаны, а я - вам. Вообще говоря, удача встретить человека, который тебе откроет глаза и уши. Не всем везет. Японцы тут, похоже, молодцы. Плетнев рассказывал. В том же интервью. У него концерт с оркестром Токийской филармонии, и подходит человек: «Я учитель, не позволите ли нашему школьному оркестру послушать вашу репетицию?» Плетнев говорит: «Конечно». Он думал, что это какая-то музыкальная школа. Оказалось - общеобразовательная. «И что же играет ваш оркестр?» - спрашивает Плетнев учителя. «Да вот сыграли недавно Вторую симфонию Рахманинова», - отвечает тот и диск протягивает. «Я, - говорит Плетнев, - послушал. Очень неплохо ребята играют». Представляете, Светлана Петровна, как ученики общеобразовательной школы играли, если сам Плетнев одобрил!
СХ: Я была в Японии и в школах была и видела, насколько там дети к классической музыке приучены. Ведь действительно всё зависит от того, на чем человек растет. На каких образцах. И я всегда, когда приглашала в Самару гениев, выкупала, ты об этом прекрасно знаешь, часть билетов для учащихся и педагогов сельских музыкальных школ. Жить в одно время с Плетневым, учиться музыке, и Плетнева не слышать. Ну как это так? И если на эстрадных концертах филармонию окружали BMW и Audi, то на концертах Плетнева - школьные автобусы. А театрально-концертные филиалы, которые мы открыли в области? Они ведь те же задачи решали. 11 музеев открыли на селе и восемь театрально-концертных филиалов, куда каждый месяц выезжали и опера, и драма, и филармония. Приехала, помню, в Исаклы, а там концерт нашего симфонического оркестра - ни одного свободного места в зале. Глава администрации засуетился, говорю: «Да я готова стоять. Это подарок для меня - полный зал на концерте симфонической музыки». Когда видишь такое, думаешь: ну, наверное, не напрасно трудилась. Хотя в чем мой труд? Сообразить вовремя.
СВ: Организовать, деньги найти. На культуру-то и у нас гроши выделялись. Ну, может, побольше, чем в соседних областях. Но тоже не разгуляешься.
СХ: Знаешь, на эти решения требовались от грошей еще меньшие гроши. Надо просто желание иметь. Нет того, сего. Отговорки. Прежде всего, нет желания. Другой вопрос, как ты распорядишься деньгами. Плетнева пригласишь или привезешь Машу Распутину.
СВ: Это хирургический факт: самарскую афишу, как и кадровую политику, определяли вкус и пристрастия начальника областного управления культуры. Шелест, Долгушин, Плетнев, Ростропович, Слонимский, Фоменко, Штайн с его «Орестеей»... Злоупотребляли вы, Светлана Петровна, прямо скажем, служебным положением.
СХ: Меня упрекали часто, что я субъективна. Но я всегда в такие моменты вспоминала Марселя Пруста: «Объективная истина в субъективных пристрастиях». А потом, кто возьмет на себя смелость утверждать, что он объективен, а другой - нет? Всё, опять же, зависит от того, как тебя воспитали, как ты сам себя воспитал, какие у тебя потребности. Отсюда и мысли рождаются. Вот ты говоришь: «Орестея». Ну а как иначе? Знать, что такой режиссер, как Штайн, в России, и не показать его Самаре?
СВ: Читала, что и у Плетнева своя «Орестея» есть. Концертное исполнение оперы Танеева. А это три часа, на минуточку.
СХ: «Орестея» Штайна - это шесть часов. Мне говорили: «Шесть часов античной трагедии! Да разве ж самарец выдержит? Вы провалитесь». Полный зал! Как и на концертах Плетнева. А потому что подлинное. Высочайшие образцы. Вот такое показать. В этом я свою задачу видела, и не только в 90-е. А все 40 лет работы. И Самара знает и Товстоногова, и Эфроса.
СВ: И «фоменок».
СХ: «Фоменок» я в 90-е привозила трижды и брала спектакли на дотацию с тем, чтобы руководители всех наших городских и сельских учреждений культуры смогли посмотреть. А «фоменок», признаюсь, привозила еще и в корыстных целях. Уже тогда ситуация в драматическом искусстве была сложная. Не было Товстоногова, ушли Эфрос, Львов-Анохин. Но были «фоменки» с такой культурой слова, такой культурой сценического существования, чувствования, как говорили в старом театре, каких тогда не было ни у кого. И мне хотелось, чтобы Петр Наумович встретился с нашей театральной общественностью и вот об этом обо всем поговорил. А он, как и Плетнев, такого всегда избегал. Абсолютно нетусовочный человек. Упросила. Встречались в Доме актера, и это был замечательный совершенно разговор. Я обожала Петра Наумовича.
СВ: Плетнев вот тоже говорит: «Играю только то, что люблю и понимаю».
СХ: И я должна быть увлечена. Например, Мацуевым я не увлечена, скажу честно. Высокий профессионал, но... Иная группа крови. Видимо.
СВ: А ведь их действительно что-то объединяет. Эти ваши пристрастия. Ну, кроме того, что они великие. Какие-то еще и человеческие качества. Вот эта склонность держаться в тени. Плетнева спрашивают, как он создал Национальный оркестр. Говорит: «Я ничего не создавал. Пришли несколько знакомых музыкантов, предложили сделать оркестр, и чтобы я в нем дирижировал. И сказали, что деньги найдут. Я бы сам не сумел». Фраза о сомнении на свой счет. О том, как с каждым годом он сомневается в себе все больше и больше.
СХ: И Долгушин точно такой же. Величайший человек и мог быть не менее знаменит, но никогда себя не выпячивал. О Шелест и говорить нечего в этом смысле. Персональной пенсии мы ей через Лепешинскую добивались, у самой Аллы Яковлевны и мысли никогда не возникало что-то для себя попросить. А Ирина Константиновна Архипова? Разве она себя пиарила? Да никогда. И Плетневу это не нужно. Гению не нужен пиар. Ирина Константиновна, кстати, Михаила Васильевича очень любила и мне об этом не раз говорила. Они дружили.
СВ: Сегодняшние молодые. Я про пианистов. Как они вам?
СХ: Хорошие есть музыканты. Трифонов, Малофеев...
СВ: Трифонова слушала. В записи, правда. Малофеева ни разу. Пока.
СХ: Стоит послушать. Но масштаб, конечно, не тот. Техникой молодые владеют виртуозно, а вот понимание произведения, глубина проникновения в музыкальную ткань и масштаб личности... Тут, пожалуй, никто не может встать рядом с Плетневым сегодня. Удивительное музыкантское мышление. В его исполнении «Картинки с выставки» Модеста Мусоргского незабываемы. Как, впрочем, и его авторские транскрипции балетов «Щелкунчик» и «Спящая красавица». Вот уже четверть века миновало, а десять вечеров Плетневского оркестра помнятся как одно из самых выдающихся событий музыкальной жизни области. И мне очень приятно говорить о том, что с самарской филармонической сценой Михаил Васильевич связан с самого практически начала своей карьеры. Думается, что продолжение будет следовать.
Финал концерта
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 12 мая 2022 года, № 10 (231)