Гоголь и тень
Анна СИНИЦКАЯ *
24 февраля мы могли бы отметить печальную дату: 170 лет назад, в февральскую ночь 1852 года, Гоголь сжигает второй том «Мертвых душ». Пламя этого аутодафе не только освещает дни гоголевской памяти, но и бросает отблеск на весьма многие сюжеты русской словесности и истории, заставляя задуматься о «странных сближеньях». А они, эти сближенья, если верить всё той же литературе, повсюду, как мины.
Михаил Клодт. Николай Гоголь сжигает рукопись второго тома «Мертвых душ» (фрагмент). 1860-е. Музей Н. В. Гоголя, Великие Сорочинцы, Украина
[Spoiler (click to open)]
На мистическую связь между биографическими рубежами наших классиков и общественными катастрофами обращали внимание многие. В самом деле: столетие со дня смерти Пушкина отмечено 1937 годом. Год рождения Лермонтова - 1814, а страшная рифма к году лермонтовской гибели в 1841 году просвечивает сама. Вот и Гоголь оказался вписан в эту череду жутковатых совпадений: 1852. Впрочем, как это всегда с Гоголем бывает, здесь, скорее, намек - предваряющий и предсказывающий, мерцающий на грани.
Более пограничного и пророческого сюжета, чем гоголевская биография, и не найти.
Чувствуя подземные толчки новой истории, Василий Розанов, имея в виду события 1853 года, писал: «Гоголь отвинтил какой-то винт внутри русского корабля, после чего корабль стал весь разваливаться. Он «открыл кингстоны», после чего началось неудержимое, медленное, год от году потопление России. После Гоголя Крымская война уже не могла быть выиграна».
Видимо, открыть эти самые кингстоны Гоголь, умерший в 1852 году, умудрился магическим способом, написав при жизни некое слово страшной правды, но не выдержав ее смысла. Автор - так видится литераторам Серебряного века - сказал это непосильное, нечеловеческое, «апостольское» (на деле же получается - слово Апокалипсиса, не спасительное, но разрушительное) слово и ушел из жизни вместе со своей Книгой и прежней Россией, напророчив ей, как заколдованной пани Катерине, всяческие ужасы.
Дело не только в мистике дат - хотя такие совпадения всегда привлекают публику и тревожат воображение писателей, - а, скорее, в общем знаменателе. Знаменатель этот - грандиозная утопия отечественной истории. Причем утопия просветительская, педагогическая. Эта связь не давала покоя и советским литературоведам, и писателям-эмигрантам, и современным авторам конспирологической беллетристики.
Историческая мифология являет себя через мифологию литературную. Гоголь становится зеркалом, в которое смотримся мы все, наше прошлое и будущее.
Вслед за Розановым о перекличке гоголевских сюжетов и образов и отечественной - уже советской - истории размышляет Владимир Турбин, который еще в эпоху застоя пытался писать, но так и не завершил книгу о Гоголе. Позже в своем сборнике «Незадолго до Водолея», уже в 90-х, он вспоминает об этом так: «Герои Гоголя» - книга о Сталине. Он таинственно связан с Гоголем».
В чем же эта таинственная связь? Прежде всего, в том, что отеческая забота оборачивается фанатизмом и антиутопией: «Сыновья обречены на разрыв с отцом; и отец, пытаясь стать их учителем, ввергается в катастрофу». А гоголевская смерть - еще один тайный сюжет-знак: «Моральная катастрофа Сталина была предсказана ровно за 101 год: Гоголь умер в начале марта 1852-го, Сталин - в начале марта 1953-го». И Турбин разворачивает рискованные параллели: в образе Сталина узнается жутковатый негатив лубочного Тараса Бульбы - громогласно произнесенный тост за русский народ, усы, трубка…
Именно эта гоголевская повесть оказывается в самом центре нервного сплетения «учительных» попыток русской литературы и истории. «Тарас Бульба» - эпос, который сознает, что он кончился. «И сожженного на костре эпического героя в реальность уже никогда не вернуть: появиться может только лже-эпик. Лжепророк Хлестаков. А что было бы, назови писатель своего героя Хлесталиным?» - восклицает Турбин.
Такие сближения кажутся завиральными, вполне в духе Хлестакова. Однако выясняется, что мы живем не в истории, а в литературе. В рассказанных историях.
Одна из наиболее известных художественных версий гоголевской мифологии - роман Анатолия Королёва «Голова Гоголя» (1989), полностью построенный на цитациях из гоголевского творчества, гоголевского мифа. Эпиграф - слова всё того же Розанова о Гоголе и корабле русской империи.
Поворот ключа - история о перенесении останков Гоголя. Королёв опирается на московские легенды, задокументированные слухи: якобы в гробу у классика не оказалось головы (привет булгаковскому Берлиозу). А еще - на свидетельства о том, что советские деятели культуры, присутствующие при эксгумации, не побрезговали взять у покойника «на память» некоторые детали туалета. И с энтузиазмом приспособить их (как там Коробочка спрашивала у Чичикова про практическую ценность мертвых крестьян?) в своем хозяйстве: например, переплести гоголевский сборник, прости господи, в ткань авторского жилета.
У Королева образ разъятого на части тела - метафора: расхищение гроба Гоголя буквально выражает расчленение «тела» русской литературы, отечественной и мировой истории на фрагменты. Казус с головой разворачивается в бесконечную гирлянду повторов и замещений: голова Гоголя - это и голова Робеспьера, Дантона, Иоанна Крестителя; идеологемы Просвещения, террор французской и русской революций… Ничтожные бытовые детали и исторические катастрофы - все это оказывается взаимозаменяемым. Перед читателем предстает эпоха ложных подобий: «Это не тот Юрий Милославский, другой». История распадается на цитаты, как и литература.
Гоголевскими рифмами соблазнились не только литературоведческая эссеистика или изысканные постмодернисты, но и авторы откровенно бульварных жанров. И что любопытно: вновь с гоголевской биографией сопрягаются советская история и сталинская тема. Вот шпионский детектив Николая Спасского «Проклятие Гоголя» (2007). Действие романа происходит, конечно, в Италии и, разумеется, в 1953 году. Русскому разведчику с восхитительной фамилией Гремин поручено найти в Италии документ, свидетельствующий о тайных страницах жизни Гоголя - страницах, которые не вписываются в высокий биографический канон.
Гоголевская фантасмагория оказывается ключом к российской истории, ее святым Граалем: Гремин должен уничтожить документы, порочащие Гоголя. Зачем? Чтобы ничто не могло помешать объединить Советскую Россию и Россию зарубежную, Россию коммунистическую и Россию православную…
Оценим иронию, впрочем, автором романа явно не предусмотренную: сталинской эпохе Гоголь как пророк-мистик был категорически не нужен. Но в столь причудливой конспирологической версии именно Гоголь выбран на роль нового, советского святого, способного спасти утопический проект России.
Гоголевский миф оказался той призмой, в которую хочется заглядывать, как в бездну, и которая помогает исследовать миражи. Писатели - русские и европейские, классики и современники - с завидным постоянством созерцают эти зеркальные тени, пытаясь сложить какой-то важный для русской культуры узор.
«В один из дней пасхального триместра моего последнего кембриджского года (1922-го) случилось мне «как русскому» консультировать относительно некоторых частностей грима Ивора Блэка, недурного актера-любителя, под управлением которого театральная артель «Светлячок» собиралась поставить переведенного на английский гоголевского «Ревизора». Так сообщает о себе герой романа Владимира Набокова «Смотри на арлекинов!». Роман этот, опубликованный на русском языке в только 1999 году, посвящен творчеству как разоблачению всяческих химер. Действие разворачивается ровно сто лет назад. Набоков, сделавший Гоголя своим творческим аlter ego, как всегда, угадал.
Сюжеты, где «все обман, все мечта, все не то, чем кажется», оказались реальнее, чем мы могли предполагать.
Несгораемы, хоть тресни,
в этом веке, как и в том…
Видно, встать придется с кресла,
Написать сожженный том.
П. Вегин
На фото: Михаил Клодт. Николай Гоголь сжигает рукопись второго тома «Мертвых душ» (фрагмент). 1860-е. Музей Н. В. Гоголя, Великие Сорочинцы, Украина
* Кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии и массовых коммуникаций Самарского филиала МГПУ.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 28 апреля 2022 года, № 9 (230)
24 февраля мы могли бы отметить печальную дату: 170 лет назад, в февральскую ночь 1852 года, Гоголь сжигает второй том «Мертвых душ». Пламя этого аутодафе не только освещает дни гоголевской памяти, но и бросает отблеск на весьма многие сюжеты русской словесности и истории, заставляя задуматься о «странных сближеньях». А они, эти сближенья, если верить всё той же литературе, повсюду, как мины.
Михаил Клодт. Николай Гоголь сжигает рукопись второго тома «Мертвых душ» (фрагмент). 1860-е. Музей Н. В. Гоголя, Великие Сорочинцы, Украина
[Spoiler (click to open)]
На мистическую связь между биографическими рубежами наших классиков и общественными катастрофами обращали внимание многие. В самом деле: столетие со дня смерти Пушкина отмечено 1937 годом. Год рождения Лермонтова - 1814, а страшная рифма к году лермонтовской гибели в 1841 году просвечивает сама. Вот и Гоголь оказался вписан в эту череду жутковатых совпадений: 1852. Впрочем, как это всегда с Гоголем бывает, здесь, скорее, намек - предваряющий и предсказывающий, мерцающий на грани.
Более пограничного и пророческого сюжета, чем гоголевская биография, и не найти.
Чувствуя подземные толчки новой истории, Василий Розанов, имея в виду события 1853 года, писал: «Гоголь отвинтил какой-то винт внутри русского корабля, после чего корабль стал весь разваливаться. Он «открыл кингстоны», после чего началось неудержимое, медленное, год от году потопление России. После Гоголя Крымская война уже не могла быть выиграна».
Видимо, открыть эти самые кингстоны Гоголь, умерший в 1852 году, умудрился магическим способом, написав при жизни некое слово страшной правды, но не выдержав ее смысла. Автор - так видится литераторам Серебряного века - сказал это непосильное, нечеловеческое, «апостольское» (на деле же получается - слово Апокалипсиса, не спасительное, но разрушительное) слово и ушел из жизни вместе со своей Книгой и прежней Россией, напророчив ей, как заколдованной пани Катерине, всяческие ужасы.
Дело не только в мистике дат - хотя такие совпадения всегда привлекают публику и тревожат воображение писателей, - а, скорее, в общем знаменателе. Знаменатель этот - грандиозная утопия отечественной истории. Причем утопия просветительская, педагогическая. Эта связь не давала покоя и советским литературоведам, и писателям-эмигрантам, и современным авторам конспирологической беллетристики.
Историческая мифология являет себя через мифологию литературную. Гоголь становится зеркалом, в которое смотримся мы все, наше прошлое и будущее.
Вслед за Розановым о перекличке гоголевских сюжетов и образов и отечественной - уже советской - истории размышляет Владимир Турбин, который еще в эпоху застоя пытался писать, но так и не завершил книгу о Гоголе. Позже в своем сборнике «Незадолго до Водолея», уже в 90-х, он вспоминает об этом так: «Герои Гоголя» - книга о Сталине. Он таинственно связан с Гоголем».
В чем же эта таинственная связь? Прежде всего, в том, что отеческая забота оборачивается фанатизмом и антиутопией: «Сыновья обречены на разрыв с отцом; и отец, пытаясь стать их учителем, ввергается в катастрофу». А гоголевская смерть - еще один тайный сюжет-знак: «Моральная катастрофа Сталина была предсказана ровно за 101 год: Гоголь умер в начале марта 1852-го, Сталин - в начале марта 1953-го». И Турбин разворачивает рискованные параллели: в образе Сталина узнается жутковатый негатив лубочного Тараса Бульбы - громогласно произнесенный тост за русский народ, усы, трубка…
Именно эта гоголевская повесть оказывается в самом центре нервного сплетения «учительных» попыток русской литературы и истории. «Тарас Бульба» - эпос, который сознает, что он кончился. «И сожженного на костре эпического героя в реальность уже никогда не вернуть: появиться может только лже-эпик. Лжепророк Хлестаков. А что было бы, назови писатель своего героя Хлесталиным?» - восклицает Турбин.
Такие сближения кажутся завиральными, вполне в духе Хлестакова. Однако выясняется, что мы живем не в истории, а в литературе. В рассказанных историях.
Одна из наиболее известных художественных версий гоголевской мифологии - роман Анатолия Королёва «Голова Гоголя» (1989), полностью построенный на цитациях из гоголевского творчества, гоголевского мифа. Эпиграф - слова всё того же Розанова о Гоголе и корабле русской империи.
Поворот ключа - история о перенесении останков Гоголя. Королёв опирается на московские легенды, задокументированные слухи: якобы в гробу у классика не оказалось головы (привет булгаковскому Берлиозу). А еще - на свидетельства о том, что советские деятели культуры, присутствующие при эксгумации, не побрезговали взять у покойника «на память» некоторые детали туалета. И с энтузиазмом приспособить их (как там Коробочка спрашивала у Чичикова про практическую ценность мертвых крестьян?) в своем хозяйстве: например, переплести гоголевский сборник, прости господи, в ткань авторского жилета.
У Королева образ разъятого на части тела - метафора: расхищение гроба Гоголя буквально выражает расчленение «тела» русской литературы, отечественной и мировой истории на фрагменты. Казус с головой разворачивается в бесконечную гирлянду повторов и замещений: голова Гоголя - это и голова Робеспьера, Дантона, Иоанна Крестителя; идеологемы Просвещения, террор французской и русской революций… Ничтожные бытовые детали и исторические катастрофы - все это оказывается взаимозаменяемым. Перед читателем предстает эпоха ложных подобий: «Это не тот Юрий Милославский, другой». История распадается на цитаты, как и литература.
Гоголевскими рифмами соблазнились не только литературоведческая эссеистика или изысканные постмодернисты, но и авторы откровенно бульварных жанров. И что любопытно: вновь с гоголевской биографией сопрягаются советская история и сталинская тема. Вот шпионский детектив Николая Спасского «Проклятие Гоголя» (2007). Действие романа происходит, конечно, в Италии и, разумеется, в 1953 году. Русскому разведчику с восхитительной фамилией Гремин поручено найти в Италии документ, свидетельствующий о тайных страницах жизни Гоголя - страницах, которые не вписываются в высокий биографический канон.
Гоголевская фантасмагория оказывается ключом к российской истории, ее святым Граалем: Гремин должен уничтожить документы, порочащие Гоголя. Зачем? Чтобы ничто не могло помешать объединить Советскую Россию и Россию зарубежную, Россию коммунистическую и Россию православную…
Оценим иронию, впрочем, автором романа явно не предусмотренную: сталинской эпохе Гоголь как пророк-мистик был категорически не нужен. Но в столь причудливой конспирологической версии именно Гоголь выбран на роль нового, советского святого, способного спасти утопический проект России.
Гоголевский миф оказался той призмой, в которую хочется заглядывать, как в бездну, и которая помогает исследовать миражи. Писатели - русские и европейские, классики и современники - с завидным постоянством созерцают эти зеркальные тени, пытаясь сложить какой-то важный для русской культуры узор.
«В один из дней пасхального триместра моего последнего кембриджского года (1922-го) случилось мне «как русскому» консультировать относительно некоторых частностей грима Ивора Блэка, недурного актера-любителя, под управлением которого театральная артель «Светлячок» собиралась поставить переведенного на английский гоголевского «Ревизора». Так сообщает о себе герой романа Владимира Набокова «Смотри на арлекинов!». Роман этот, опубликованный на русском языке в только 1999 году, посвящен творчеству как разоблачению всяческих химер. Действие разворачивается ровно сто лет назад. Набоков, сделавший Гоголя своим творческим аlter ego, как всегда, угадал.
Сюжеты, где «все обман, все мечта, все не то, чем кажется», оказались реальнее, чем мы могли предполагать.
Несгораемы, хоть тресни,
в этом веке, как и в том…
Видно, встать придется с кресла,
Написать сожженный том.
П. Вегин
На фото: Михаил Клодт. Николай Гоголь сжигает рукопись второго тома «Мертвых душ» (фрагмент). 1860-е. Музей Н. В. Гоголя, Великие Сорочинцы, Украина
* Кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии и массовых коммуникаций Самарского филиала МГПУ.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 28 апреля 2022 года, № 9 (230)