Этюды солнца и ночного дождя
Рубрика: В поисках языка
Анна СИНИЦКАЯ *
«Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу. Тень со светом перемешалась совершенно, и, казалось, самые предметы перемешалися тоже. Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет; усы у стоявшего на часах солдата казались на лбу и гораздо выше глаз, а носа как будто не было вовсе. Гром и прыжки дали заметить, что бричка взъехала на мостовую. Фонари еще не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов».
Клод Моне. Впечатление. Восходящее солнце. 1874
Эти строчки - из «Мертвых душ» Николая Гоголя, но мало кто их помнит. Пожалуй, если бы не слово «бричка», то фрагмент этот без указания автора был бы и вовсе неопознаваем, хотя и принадлежит хрестоматийному тексту.
Вчитайтесь внимательно в этот отрывок. Контуры предметов колеблются и наплывают друг на друга. Чем не импрессионизм?
Долгое время нам внушали мысль, что Гоголь (если не считать всяких историй про чертей да вурдалаков из ранних произведений) - добротный реалист. На самом деле, конечно, ничего подобного, и автор «Петербургских повестей» и «Мертвых душ» нарушает бытовое правдоподобие на каждом шагу. Фантасмагория Гоголя проступает и сквозь описание ослепительных мертвенных площадей Петербурга, и сквозь серость провинции. А нечистая сила может выставить свою харю из любого замызганного угла.
Но здесь дело не в мистике как таковой, а в том, что призрачность мира рождается как зрительный эффект, как бесконечная серия отражений от множества поверхностей и материалов. Так видится мир через оконное стекло, которое залито дождевыми потоками. Так мы смотрим, когда у нас на реснице повисает радужная капля.
Гоголь вообще невероятно чуток к дроблению зрительных впечатлений, что позволит Владимиру Набокову признать в авторе ХIХ века своего литературного родственника и написать в своих лекциях, что гоголевское зрение - не человеческая сетчатка, а фасеточный глаз стрекозы, в котором все дробится на тысячи фрагментов, целостного образа нет, есть невероятная крупность деталей.
Поэма Гоголя «Мертвые души» выходит из печати в 1842 году. В 1843-м, то есть через год после появления «Мертвых душ», когда всё российское читающее общество бурно обсуждало правдоподобность социальных типов, обрисованных гоголевской кистью, английский живописец Уильям Тёрнер создает одно из своих поздних и самых знаменитых полотен «Свет и цвет. Утро после всемирного потопа (к теории Гете)». Эта картина полностью переворачивает представление о том, как наблюдатель может видеть мир.
Солнце взрывается брызгами, оно ослепляет и одновременно озаряет, точка зрения наблюдателя слита с образом наблюдаемого. Структура картины - круговая, словно повторяющая зрачок и сетчатку, на которой отпечатывается образ солнца. Это в каком-то смысле автопортрет самого наблюдателя, который предается безрассудству созерцания и ослепления.
И Гоголь, и Тёрнер создают свои оптические эффекты задолго до официального появления модернистской живописи, до импрессионизма, до экспонирования на парижской выставке картины Клода Моне «Впечатление. Восходящее солнце» в 1874 году.
У Поля Верлена, признанного импрессиониста в стихотворстве, - целая коллекция галлюцинаций:
Ночь. Дождь. Вдали неясный очерк выбит:
В дождливом небе старый город зыбит
Разводы крыш и башенных зубцов.
«Ночное зрелище», 1866 (пер. Б. Пастернака)
Это новое видение, новый опыт зрения, которое становится буквально частью тела наблюдателя, колебание света и воздуха, световые пятна ночного города - любимый сюжет поэтов-урбанистов - у Гоголя появляется до Тёрнера и задолго до Верлена и Моне.
Так видел и творил ХIХ век, по словам Мартина Хайдеггера, «до сих пор самый темный из всех веков Нового времени».
* Кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии и массовых коммуникаций Самарского филиала МГПУ.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 11 ноября 2021 года, № 21 (218)
Анна СИНИЦКАЯ *
«Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу. Тень со светом перемешалась совершенно, и, казалось, самые предметы перемешалися тоже. Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет; усы у стоявшего на часах солдата казались на лбу и гораздо выше глаз, а носа как будто не было вовсе. Гром и прыжки дали заметить, что бричка взъехала на мостовую. Фонари еще не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов».
Клод Моне. Впечатление. Восходящее солнце. 1874
Эти строчки - из «Мертвых душ» Николая Гоголя, но мало кто их помнит. Пожалуй, если бы не слово «бричка», то фрагмент этот без указания автора был бы и вовсе неопознаваем, хотя и принадлежит хрестоматийному тексту.
Вчитайтесь внимательно в этот отрывок. Контуры предметов колеблются и наплывают друг на друга. Чем не импрессионизм?
Долгое время нам внушали мысль, что Гоголь (если не считать всяких историй про чертей да вурдалаков из ранних произведений) - добротный реалист. На самом деле, конечно, ничего подобного, и автор «Петербургских повестей» и «Мертвых душ» нарушает бытовое правдоподобие на каждом шагу. Фантасмагория Гоголя проступает и сквозь описание ослепительных мертвенных площадей Петербурга, и сквозь серость провинции. А нечистая сила может выставить свою харю из любого замызганного угла.
Но здесь дело не в мистике как таковой, а в том, что призрачность мира рождается как зрительный эффект, как бесконечная серия отражений от множества поверхностей и материалов. Так видится мир через оконное стекло, которое залито дождевыми потоками. Так мы смотрим, когда у нас на реснице повисает радужная капля.
Гоголь вообще невероятно чуток к дроблению зрительных впечатлений, что позволит Владимиру Набокову признать в авторе ХIХ века своего литературного родственника и написать в своих лекциях, что гоголевское зрение - не человеческая сетчатка, а фасеточный глаз стрекозы, в котором все дробится на тысячи фрагментов, целостного образа нет, есть невероятная крупность деталей.
Поэма Гоголя «Мертвые души» выходит из печати в 1842 году. В 1843-м, то есть через год после появления «Мертвых душ», когда всё российское читающее общество бурно обсуждало правдоподобность социальных типов, обрисованных гоголевской кистью, английский живописец Уильям Тёрнер создает одно из своих поздних и самых знаменитых полотен «Свет и цвет. Утро после всемирного потопа (к теории Гете)». Эта картина полностью переворачивает представление о том, как наблюдатель может видеть мир.
Солнце взрывается брызгами, оно ослепляет и одновременно озаряет, точка зрения наблюдателя слита с образом наблюдаемого. Структура картины - круговая, словно повторяющая зрачок и сетчатку, на которой отпечатывается образ солнца. Это в каком-то смысле автопортрет самого наблюдателя, который предается безрассудству созерцания и ослепления.
И Гоголь, и Тёрнер создают свои оптические эффекты задолго до официального появления модернистской живописи, до импрессионизма, до экспонирования на парижской выставке картины Клода Моне «Впечатление. Восходящее солнце» в 1874 году.
У Поля Верлена, признанного импрессиониста в стихотворстве, - целая коллекция галлюцинаций:
Ночь. Дождь. Вдали неясный очерк выбит:
В дождливом небе старый город зыбит
Разводы крыш и башенных зубцов.
«Ночное зрелище», 1866 (пер. Б. Пастернака)
Это новое видение, новый опыт зрения, которое становится буквально частью тела наблюдателя, колебание света и воздуха, световые пятна ночного города - любимый сюжет поэтов-урбанистов - у Гоголя появляется до Тёрнера и задолго до Верлена и Моне.
Так видел и творил ХIХ век, по словам Мартина Хайдеггера, «до сих пор самый темный из всех веков Нового времени».
* Кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии и массовых коммуникаций Самарского филиала МГПУ.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 11 ноября 2021 года, № 21 (218)