Бурная жизнь Ильи Эренбурга
Татьяна ЖУРЧЕВА *
Жизнь каждого человека извилиста и сложна, но, когда глядишь на нее с высоты, видишь, что есть в ней своя скрытая прямая линия.
Илья Эренбург. «Люди. Годы. Жизнь»
Есть в жизни каждого читающего человека книги, которые читаются и перечитываются всю жизнь. В моей жизни таких несколько. Одна из них - «Люди. Годы. Жизнь» Ильи ЭРЕНБУРГА.
[Spoiler (click to open)]
Его имя запало мне в память задолго до того, как я начала сама его читать. В 1962-1967 годах издавалось собрание сочинений Ильи Эренбурга в 9 томах. В последних двух была напечатана полностью книга «Люди. Годы. Жизнь», уже нашумевшая, известная по публикациям в «Новом мире», ставшая одним из главных литературных событий этого отнюдь не бедного на события времени.
Книжки в те времена были в дефиците. Раздобыть подписку на собрание сочинений - огромная удача. Отец - великий книгочей - собранием сочинений Эренбурга дорожил чрезвычайно. А последние два тома особенно берег и не раз перечитывал. Я сама прочла и эти тома, и другие существенно позже, но уже тогда осознала, что лаконично оформленные серые книжки - одна из главных ценностей нашей домашней библиотеки.
***
Илья Эренбург, может быть, в большей степени, чем любой из его современников, вместил в себя свою эпоху во всей ее сложности, многогранности и противоречивости. Он родился в 1891 году, когда начинала ломаться русская жизнь и рождался русский модернизм. Отрочество совпало с тревожным началом ХХ века, с разочарованиями и ожиданиями, с ростом революционных настроений.
В гимназии, где учился Эренбург, действовала подпольная большевистская организация, и он был одним из самых деятельных ее участников. Кстати, первый его революционный наставник - Бухарин, с которым у Эренбурга сохранились добрые отношения вплоть до гибели Николая Ивановича в 1938-м и о котором он много и благодарно пишет в своей книге, хотя тогда, в 60-е, Бухарин всё еще оставался «врагом народа» - его реабилитируют только в 1988-м.
Семнадцати лет он оказался в эмиграции, ходил на лекции и собрания, встречался с Лениным и другими большевистскими лидерами, строил планы нелегального возвращения в Россию, чтобы делать революцию. Именно в революции ему виделся единственный способ самореализации и обретения свободы не только для всего человечества, но прежде всего для себя самого. Искусство же таило угрозу этой свободе: «Я боялся всего, что может раздавить человека: меня тянуло к искусству, и я его ненавидел».
Тем не менее, искусство победило. Подавило ли оно его или, напротив, помогло обрести свободу? Наверное, и то, и другое случалось в его долгой жизни. Потому что, даже отойдя от партийной работы, фактически прервав все свои отношения с политической эмиграцией и даже разочаровавшись в ней, он никогда не прятался от реальной жизни.
***
Десять лет эмиграции, скудных, голодных, стали для недоучившегося гимназиста лучшей школой - и жизненной, и художественной. Он изъездил (когда были деньги) и исходил пешком (когда денег не было) чуть не всю Европу. Рядом с ним в бедных комнатках, за столиками в парижских кафе жили, писали стихи и картины Гийом Аполлинер, Макс Жакоб, Пабло Пикассо, Амедео Модильяни, Фернан Леже, Диего Ривера… Список тех, с кем он был знаком, дружил, общался в течение этих десяти лет, можно продолжать и продолжать. Спустя годы, уже в статусе советского писателя, он по-прежнему оставался своим и для Пикассо, и для Риверы, и для многих других. Этим охотно пользовалась власть, и, может быть, это сыграло свою роль в том, что он, вопреки всякой логике, пережил и 20-е, и 30-е, и 40-е и умер все-таки своей смертью в 1967-м.
Там же, в Париже, истоки разнообразия его занятий, его интересов, его, может быть, порой поверхностных (он сам это признавал), но весьма обширных познаний об искусстве, о философии, о людях. Прежде всего - о людях. Недаром именно это слово стоит первым в названии его главной книги.
Для заработка начал заниматься переводами и журналистикой. Писал, главным образом, для московских газет, где его печатали и откуда присылали небольшие гонорары, несмотря на статус политического эмигранта, которого, вернись он на родину, ждала бы тюрьма. Трудно представить что-либо подобное в советское время, да и в постсоветское тоже.
Серьезную журналистскую школу прошел Эренбург в годы Первой мировой войны. Вместе с корреспондентами французских и иностранных изданий он выезжал на фронт и описывал свои впечатления о войне, о жизни и быте воюющей Франции в статьях и заметках для русских газет.
***
«Стихи я начал писать неожиданно для себя». Спустя более полувека старый, опытный человек безжалостно оценивает подражательные и беспомощные первые свои стихотворные опыты. Но 18-летний мальчик в стихах искал спасения от одиночества и сомнений, от раздирающих душу противоречий и тоски по дому.
Первая попытка напечатать стихи провалилась: редактор журнала «Аполлон» известный критик Сергей Маковский посоветовал автору выбрать другую профессию. И он было смирился с этим суровым приговором. Однако «вдруг почувствовал, что стихи поселились во мне, их не выгонишь, и я продолжал писать».
В 1916 году он издал свою первую книжку - «Стихи о канунах», на которую откликнулся Валерий Брюсов. И не только упомянул в обзоре, а написал личное письмо, признав в молодом поэте пусть младшего, но собрата. После «Канунов» были и другие книги, о которых критика отзывалась в основном благосклонно.
Обратившись к прозе, Эренбург не расстается со стихами. Хотя, по его собственному признанию, был большой перерыв с 1924-го по 1937-й год. И лишь в Испании, во время войны, вдруг «неожиданно, как некогда, начал шевелить губами и сочинять стихи <…> потому, что нужно было сказать о настоящем». Потому что «стихами можно сказать то, чего не скажешь прозой».
Вот только одна цитата:
Будет день, и прорастет она -
Из костей, как всходят семена, -
От сетей, где севера треска,
До Сахары праздного песка,
Всколосятся руки и штыки,
Зашагают мертвые полки,
Зашагают ноги без сапог,
Зашагают сапоги без ног,
Зашагают горя города.
Выплывут утопшие суда,
И на вахту встанет без часов
Тень товарища и облаков…
О войне написано много стихов - пронзительных, трагических, может быть, более совершенных, чем эти строчки, но в них поражает предчувствие, предвидение того, о чем тогда, в 1940 году, еще никто не думал: каждая война имеет свое начало, ни одна война не имеет конца.
***
«Эренбург - поэт пророческих видений, поэт гневного сарказма, циничный и стыдливый, грубый и нежный, жестокий и жалостливый, в своих религиозных исканиях всегда находящийся на грани разрыва с искусством вообще и только против воли остающийся в границах поэзии, которые всегда стремится переступить, почти презирая себя за то, что он еще поэт. Он наделен безжалостно четким ви́дением действительности, которая постоянно прорывается и разверзается под его взглядом, он реалист и мистик подобно испанским поэтам - монахам средневековья». Так Максимилиан Волошин писал в 1919 году об Эренбурге, недавно вернувшемся из эмиграции, мучительно переживавшем хаос революции и гражданской войны. Прозорливый критик и внимательный читатель Волошин увидел всю противоречивость натуры Эренбурга, отразившуюся в его поэзии. А через два года появился первый роман - «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников».
В 20-е годы он пишет одну книжку за другой, очень быстро и, как кажется, легко. Но если вчитаться, за легкостью стиля, отточенностью фразы, за иронией и экспериментами с формой - мучительные размышления, осознание необходимости сделать, наконец, выбор.
Он не забыл своей большевистской юности, но пришедших к власти большевиков долго принять не мог. Хотя в конце концов смирился, потому что другие показались еще хуже. Разрушенная, искалеченная мировой войной Европа переживала свой закат (первый том «Заката Европы» Освальда Шпенглера вышел в 1918 году), но и Россия виделась ему скорее «во мгле», как Герберту Уэллсу. «Хулио Хуренито» как раз об этом и о том, что случится дальше: Эренбург раньше, чем кто бы то ни было, предсказал появление германского фашизма и Холокост.
Странно, но книга понравилась Ленину. То ли сыграли свою роль сентиментальные воспоминания о восторженном мальчике, увлеченном революцией, то ли он, уже не совсем здоровый к тому времени, не всё понял, а может, наоборот, понял слишком много - кто сейчас это знает. Да и была ли эта история на самом деле или это один из многочисленных мифов?
Так или иначе, книга вышла и имела успех. Ее, правда, изрядно ругали - и за идеологическую невыдержанность, и за художественные промахи. Юрий Тынянов увидел в Эренбурге эпигона Андрея Белого. Более благожелателен был Виктор Шкловский. Кстати, именно Шкловский назвал его «Павел Савлович», имея в виду евангельского Савла, который, уверовав в Христа, стал его апостолом по имени Павел. Шкловский, как до него Волошин, тоже увидел внутренние противоречия, мучившие Эренбурга.
Вся его проза 20-х годов - о необходимости и трагической невозможности выбора, о близкой смерти. Замыкает этот ряд «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» (1927), история о бедном гомельском портном, который по нелепой случайности попадает из страны в страну, из тюрьмы в тюрьму. Несчастный простак, он вынужден становиться плутом, чтобы хоть как-то выжить. И только мудрые притчи, которых он знает великое множество, как-то скрашивают его горестную жизнь, хотя и не спасают от несчастий. И нет ему места нигде, даже в земле обетованной, где он, наконец, умирает. «Спи спокойно, бедный Ройтшванец! Больше ты не будешь мечтать ни о великой справедливости, ни о маленьком ломтике колбасы», - завершает автор свое повествование.
Это единственный роман Эренбурга, который никогда вплоть до 1989 года не печатался в Советском Союзе. Забавную историю поведал в комментарии к роману Яков Фрезинский. В 1934 году на одном из неофициальных правительственных приемов на даче Максима Горького к Эренбургу по очереди подходили члены Политбюро и высказывали свое мнение о «Лазике». Ворошилов и Калинин хвалили, но упрекнули за антисемитизм. Каганович хвалил, но тоже упрекнул - за еврейский национализм. Поистине - книги имеют свою судьбу.
***
Эренбург - один из очень немногих, для кого в железном занавесе были оставлены персональные маленькие щелочки. Его назначили образцово-показательным советским писателем-интеллигентом-евреем (три в одном), который должен был представлять за рубежом советскую культуру, демонстрировать добрую волю, гуманизм и интернационализм советской власти.
Не сразу, но он смирился с такой ролью, принял правила игры. Бенедикт Сарнов объясняет этот компромисс так. К концу 20-х годов в Италии, а затем и в Германии активно развивается и обретает все большую силу фашизм. Хорошо знавший Европу и европейских политиков Эренбург не верил (и, как оказалось, был прав), что в Европе найдутся силы, способные фашизму противостоять. Выбирая между Гитлером и Сталиным, он выбрал последнего. И потом до конца жизни выполнял принятые на себя обязательства лояльного гражданина и советского писателя.
К началу 30-х годов он, судя по всему, утратил всякие иллюзии и окончательно простился с образом интеллигента в романе «День второй» (1931), посвященном Кузнецкстрою - грандиозной стройке первой пятилетки. Центральный герой Володя Сафонов, интеллигентный, рефлексирующий юноша, от отчаяния, от осознания невозможности стать частью трудовой массы, полноправным строителем нового мира кончает жизнь самоубийством.
Примерно в то же время и, по сути, о том же Юрий Олеша написал свою «Зависть».
И Пастернак:
И разве я не мерюсь пятилеткой,
Не падаю, не подымаюсь с ней?
Но как мне быть с моей грудною клеткой
И с тем, что всякой косности косней?
В общем, «сдача и гибель советского интеллигента» (название книги Аркадия Белинкова об Олеше) состоялись, на смену ему пришли совсем другие люди. Не обязательно худшие, просто другие. А Эренбург написал еще несколько вполне соцреалистических, умело сделанных, но совершенно неинтересных романов. Все они прочно забыты, кроме последнего - «Оттепель» (1956), давшего название короткой, но прекрасной эпохе.
Главным делом второй половины его жизни стала публицистика, поистине блестящая, активная общественная деятельность и стихи для себя.
***
Последние десять лет Эренбург посвятил своей главной книге, в которой воплотил и талант прозаика, и общественный темперамент, и внутренние противоречия, и стремление понять себя, свое время, своих современников. «Мы слишком часто бывали в размолвке с нашим прошлым, чтобы о нем хорошенько подумать», - так он написал в первой вступительной главе. И дальше: «Когда очевидцы молчат, рождаются легенды». Он взял на себя нелегкий труд очевидца, осознавая всю меру субъективности своих воспоминаний и своих суждений. Избежать субъективности нельзя, ее можно компенсировать только честностью. И он честен в этой книге, насколько это позволила ему внешняя и внутренняя цензура. Он вернул из небытия десятки имен, снял хрестоматийный глянец с классиков, оживил и приблизил к нам далекую историю, пытался, сколько мог, донести правду о репрессиях, о Холокосте, о советском антисемитизме. Но и о радости жизни, об искусстве, о дружбе и любви.
Как знать, может быть, именно в этом и есть весь смысл и главный сюжет его непростой, действительно бурной и полной опасностей жизни: быть очевидцем, способным размышлять над прошлым, чтобы понять настоящее и не страшиться будущего.
* Кандидат филологических наук, литературовед, театральный критик, доцент Самарского университета, член Союза театральных деятелей и Союза журналистов России.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 26 августа 2021 года, № 15-16 (212-213)
Жизнь каждого человека извилиста и сложна, но, когда глядишь на нее с высоты, видишь, что есть в ней своя скрытая прямая линия.
Илья Эренбург. «Люди. Годы. Жизнь»
Есть в жизни каждого читающего человека книги, которые читаются и перечитываются всю жизнь. В моей жизни таких несколько. Одна из них - «Люди. Годы. Жизнь» Ильи ЭРЕНБУРГА.
[Spoiler (click to open)]
Его имя запало мне в память задолго до того, как я начала сама его читать. В 1962-1967 годах издавалось собрание сочинений Ильи Эренбурга в 9 томах. В последних двух была напечатана полностью книга «Люди. Годы. Жизнь», уже нашумевшая, известная по публикациям в «Новом мире», ставшая одним из главных литературных событий этого отнюдь не бедного на события времени.
Книжки в те времена были в дефиците. Раздобыть подписку на собрание сочинений - огромная удача. Отец - великий книгочей - собранием сочинений Эренбурга дорожил чрезвычайно. А последние два тома особенно берег и не раз перечитывал. Я сама прочла и эти тома, и другие существенно позже, но уже тогда осознала, что лаконично оформленные серые книжки - одна из главных ценностей нашей домашней библиотеки.
***
Илья Эренбург, может быть, в большей степени, чем любой из его современников, вместил в себя свою эпоху во всей ее сложности, многогранности и противоречивости. Он родился в 1891 году, когда начинала ломаться русская жизнь и рождался русский модернизм. Отрочество совпало с тревожным началом ХХ века, с разочарованиями и ожиданиями, с ростом революционных настроений.
В гимназии, где учился Эренбург, действовала подпольная большевистская организация, и он был одним из самых деятельных ее участников. Кстати, первый его революционный наставник - Бухарин, с которым у Эренбурга сохранились добрые отношения вплоть до гибели Николая Ивановича в 1938-м и о котором он много и благодарно пишет в своей книге, хотя тогда, в 60-е, Бухарин всё еще оставался «врагом народа» - его реабилитируют только в 1988-м.
Семнадцати лет он оказался в эмиграции, ходил на лекции и собрания, встречался с Лениным и другими большевистскими лидерами, строил планы нелегального возвращения в Россию, чтобы делать революцию. Именно в революции ему виделся единственный способ самореализации и обретения свободы не только для всего человечества, но прежде всего для себя самого. Искусство же таило угрозу этой свободе: «Я боялся всего, что может раздавить человека: меня тянуло к искусству, и я его ненавидел».
Тем не менее, искусство победило. Подавило ли оно его или, напротив, помогло обрести свободу? Наверное, и то, и другое случалось в его долгой жизни. Потому что, даже отойдя от партийной работы, фактически прервав все свои отношения с политической эмиграцией и даже разочаровавшись в ней, он никогда не прятался от реальной жизни.
***
Десять лет эмиграции, скудных, голодных, стали для недоучившегося гимназиста лучшей школой - и жизненной, и художественной. Он изъездил (когда были деньги) и исходил пешком (когда денег не было) чуть не всю Европу. Рядом с ним в бедных комнатках, за столиками в парижских кафе жили, писали стихи и картины Гийом Аполлинер, Макс Жакоб, Пабло Пикассо, Амедео Модильяни, Фернан Леже, Диего Ривера… Список тех, с кем он был знаком, дружил, общался в течение этих десяти лет, можно продолжать и продолжать. Спустя годы, уже в статусе советского писателя, он по-прежнему оставался своим и для Пикассо, и для Риверы, и для многих других. Этим охотно пользовалась власть, и, может быть, это сыграло свою роль в том, что он, вопреки всякой логике, пережил и 20-е, и 30-е, и 40-е и умер все-таки своей смертью в 1967-м.
Там же, в Париже, истоки разнообразия его занятий, его интересов, его, может быть, порой поверхностных (он сам это признавал), но весьма обширных познаний об искусстве, о философии, о людях. Прежде всего - о людях. Недаром именно это слово стоит первым в названии его главной книги.
Для заработка начал заниматься переводами и журналистикой. Писал, главным образом, для московских газет, где его печатали и откуда присылали небольшие гонорары, несмотря на статус политического эмигранта, которого, вернись он на родину, ждала бы тюрьма. Трудно представить что-либо подобное в советское время, да и в постсоветское тоже.
Серьезную журналистскую школу прошел Эренбург в годы Первой мировой войны. Вместе с корреспондентами французских и иностранных изданий он выезжал на фронт и описывал свои впечатления о войне, о жизни и быте воюющей Франции в статьях и заметках для русских газет.
***
«Стихи я начал писать неожиданно для себя». Спустя более полувека старый, опытный человек безжалостно оценивает подражательные и беспомощные первые свои стихотворные опыты. Но 18-летний мальчик в стихах искал спасения от одиночества и сомнений, от раздирающих душу противоречий и тоски по дому.
Первая попытка напечатать стихи провалилась: редактор журнала «Аполлон» известный критик Сергей Маковский посоветовал автору выбрать другую профессию. И он было смирился с этим суровым приговором. Однако «вдруг почувствовал, что стихи поселились во мне, их не выгонишь, и я продолжал писать».
В 1916 году он издал свою первую книжку - «Стихи о канунах», на которую откликнулся Валерий Брюсов. И не только упомянул в обзоре, а написал личное письмо, признав в молодом поэте пусть младшего, но собрата. После «Канунов» были и другие книги, о которых критика отзывалась в основном благосклонно.
Обратившись к прозе, Эренбург не расстается со стихами. Хотя, по его собственному признанию, был большой перерыв с 1924-го по 1937-й год. И лишь в Испании, во время войны, вдруг «неожиданно, как некогда, начал шевелить губами и сочинять стихи <…> потому, что нужно было сказать о настоящем». Потому что «стихами можно сказать то, чего не скажешь прозой».
Вот только одна цитата:
Будет день, и прорастет она -
Из костей, как всходят семена, -
От сетей, где севера треска,
До Сахары праздного песка,
Всколосятся руки и штыки,
Зашагают мертвые полки,
Зашагают ноги без сапог,
Зашагают сапоги без ног,
Зашагают горя города.
Выплывут утопшие суда,
И на вахту встанет без часов
Тень товарища и облаков…
О войне написано много стихов - пронзительных, трагических, может быть, более совершенных, чем эти строчки, но в них поражает предчувствие, предвидение того, о чем тогда, в 1940 году, еще никто не думал: каждая война имеет свое начало, ни одна война не имеет конца.
***
«Эренбург - поэт пророческих видений, поэт гневного сарказма, циничный и стыдливый, грубый и нежный, жестокий и жалостливый, в своих религиозных исканиях всегда находящийся на грани разрыва с искусством вообще и только против воли остающийся в границах поэзии, которые всегда стремится переступить, почти презирая себя за то, что он еще поэт. Он наделен безжалостно четким ви́дением действительности, которая постоянно прорывается и разверзается под его взглядом, он реалист и мистик подобно испанским поэтам - монахам средневековья». Так Максимилиан Волошин писал в 1919 году об Эренбурге, недавно вернувшемся из эмиграции, мучительно переживавшем хаос революции и гражданской войны. Прозорливый критик и внимательный читатель Волошин увидел всю противоречивость натуры Эренбурга, отразившуюся в его поэзии. А через два года появился первый роман - «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников».
В 20-е годы он пишет одну книжку за другой, очень быстро и, как кажется, легко. Но если вчитаться, за легкостью стиля, отточенностью фразы, за иронией и экспериментами с формой - мучительные размышления, осознание необходимости сделать, наконец, выбор.
Он не забыл своей большевистской юности, но пришедших к власти большевиков долго принять не мог. Хотя в конце концов смирился, потому что другие показались еще хуже. Разрушенная, искалеченная мировой войной Европа переживала свой закат (первый том «Заката Европы» Освальда Шпенглера вышел в 1918 году), но и Россия виделась ему скорее «во мгле», как Герберту Уэллсу. «Хулио Хуренито» как раз об этом и о том, что случится дальше: Эренбург раньше, чем кто бы то ни было, предсказал появление германского фашизма и Холокост.
Странно, но книга понравилась Ленину. То ли сыграли свою роль сентиментальные воспоминания о восторженном мальчике, увлеченном революцией, то ли он, уже не совсем здоровый к тому времени, не всё понял, а может, наоборот, понял слишком много - кто сейчас это знает. Да и была ли эта история на самом деле или это один из многочисленных мифов?
Так или иначе, книга вышла и имела успех. Ее, правда, изрядно ругали - и за идеологическую невыдержанность, и за художественные промахи. Юрий Тынянов увидел в Эренбурге эпигона Андрея Белого. Более благожелателен был Виктор Шкловский. Кстати, именно Шкловский назвал его «Павел Савлович», имея в виду евангельского Савла, который, уверовав в Христа, стал его апостолом по имени Павел. Шкловский, как до него Волошин, тоже увидел внутренние противоречия, мучившие Эренбурга.
Вся его проза 20-х годов - о необходимости и трагической невозможности выбора, о близкой смерти. Замыкает этот ряд «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» (1927), история о бедном гомельском портном, который по нелепой случайности попадает из страны в страну, из тюрьмы в тюрьму. Несчастный простак, он вынужден становиться плутом, чтобы хоть как-то выжить. И только мудрые притчи, которых он знает великое множество, как-то скрашивают его горестную жизнь, хотя и не спасают от несчастий. И нет ему места нигде, даже в земле обетованной, где он, наконец, умирает. «Спи спокойно, бедный Ройтшванец! Больше ты не будешь мечтать ни о великой справедливости, ни о маленьком ломтике колбасы», - завершает автор свое повествование.
Это единственный роман Эренбурга, который никогда вплоть до 1989 года не печатался в Советском Союзе. Забавную историю поведал в комментарии к роману Яков Фрезинский. В 1934 году на одном из неофициальных правительственных приемов на даче Максима Горького к Эренбургу по очереди подходили члены Политбюро и высказывали свое мнение о «Лазике». Ворошилов и Калинин хвалили, но упрекнули за антисемитизм. Каганович хвалил, но тоже упрекнул - за еврейский национализм. Поистине - книги имеют свою судьбу.
***
Эренбург - один из очень немногих, для кого в железном занавесе были оставлены персональные маленькие щелочки. Его назначили образцово-показательным советским писателем-интеллигентом-евреем (три в одном), который должен был представлять за рубежом советскую культуру, демонстрировать добрую волю, гуманизм и интернационализм советской власти.
Не сразу, но он смирился с такой ролью, принял правила игры. Бенедикт Сарнов объясняет этот компромисс так. К концу 20-х годов в Италии, а затем и в Германии активно развивается и обретает все большую силу фашизм. Хорошо знавший Европу и европейских политиков Эренбург не верил (и, как оказалось, был прав), что в Европе найдутся силы, способные фашизму противостоять. Выбирая между Гитлером и Сталиным, он выбрал последнего. И потом до конца жизни выполнял принятые на себя обязательства лояльного гражданина и советского писателя.
К началу 30-х годов он, судя по всему, утратил всякие иллюзии и окончательно простился с образом интеллигента в романе «День второй» (1931), посвященном Кузнецкстрою - грандиозной стройке первой пятилетки. Центральный герой Володя Сафонов, интеллигентный, рефлексирующий юноша, от отчаяния, от осознания невозможности стать частью трудовой массы, полноправным строителем нового мира кончает жизнь самоубийством.
Примерно в то же время и, по сути, о том же Юрий Олеша написал свою «Зависть».
И Пастернак:
И разве я не мерюсь пятилеткой,
Не падаю, не подымаюсь с ней?
Но как мне быть с моей грудною клеткой
И с тем, что всякой косности косней?
В общем, «сдача и гибель советского интеллигента» (название книги Аркадия Белинкова об Олеше) состоялись, на смену ему пришли совсем другие люди. Не обязательно худшие, просто другие. А Эренбург написал еще несколько вполне соцреалистических, умело сделанных, но совершенно неинтересных романов. Все они прочно забыты, кроме последнего - «Оттепель» (1956), давшего название короткой, но прекрасной эпохе.
Главным делом второй половины его жизни стала публицистика, поистине блестящая, активная общественная деятельность и стихи для себя.
***
Последние десять лет Эренбург посвятил своей главной книге, в которой воплотил и талант прозаика, и общественный темперамент, и внутренние противоречия, и стремление понять себя, свое время, своих современников. «Мы слишком часто бывали в размолвке с нашим прошлым, чтобы о нем хорошенько подумать», - так он написал в первой вступительной главе. И дальше: «Когда очевидцы молчат, рождаются легенды». Он взял на себя нелегкий труд очевидца, осознавая всю меру субъективности своих воспоминаний и своих суждений. Избежать субъективности нельзя, ее можно компенсировать только честностью. И он честен в этой книге, насколько это позволила ему внешняя и внутренняя цензура. Он вернул из небытия десятки имен, снял хрестоматийный глянец с классиков, оживил и приблизил к нам далекую историю, пытался, сколько мог, донести правду о репрессиях, о Холокосте, о советском антисемитизме. Но и о радости жизни, об искусстве, о дружбе и любви.
Как знать, может быть, именно в этом и есть весь смысл и главный сюжет его непростой, действительно бурной и полной опасностей жизни: быть очевидцем, способным размышлять над прошлым, чтобы понять настоящее и не страшиться будущего.
* Кандидат филологических наук, литературовед, театральный критик, доцент Самарского университета, член Союза театральных деятелей и Союза журналистов России.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 26 августа 2021 года, № 15-16 (212-213)