Куйбышев 1980
Ирина САМОРУКОВА *
Рубрика: Энциклопедия самарской жизни. Год за годом
Я всем предлагаю: вспомнить какой-нибудь год вашей жизни, прожитый в определенном месте и времени, в гуще или на фоне больших и не слишком исторических событий. Год, прожитый в нашем городе, год одного из его обитателей, один год самарского аборигена, до сих пор загадочного для нас самих существа. Я выбираю 1980, год начала взрослой, как мне тогда казалось, жизни.
В 1980-м мне 19 лет. Я родилась в Куйбышеве, взросла на улице Галактионовской, в двухэтажном деревянном доме, до революции принадлежавшем семье моей прабабушки. Весной 2021 года несущая стена этого дома обвалилась, но часть, где находилась наша квартира, устояла.
[Spoiler (click to open)]
Подростковые годы провела в так называемом «козловском доме» на проспекте Ленина, 1. Генеральный конструктор Козлов в этом доме не жил, он руководил жильцами. Отцу, месяцами торчавшему на Байконуре, выделили в этом доме квартиру. Сначала двухкомнатную, но потом, за заслуги, трехкомнатную.
Дом считался элитным. Прекрасная среда, вроде Горзеленхоза под нашим балконом. Один раз я видела, как между теплицами гуляет живой лось. Современная на тот период инфраструктура, типа «Кулинарии», детского садика «Ёлочка» и трикотажного ателье, которое в 80-м перепрофилировали в кафе-бар «Галактика». Березы-липы, рябины во дворе, лавочки.
Квартиры тоже современные. Коммунальный опыт приучил ценить всё раздельное: комнаты и санузлы. В «козловском» доме так и было. Все помещения были отдельными, хоть и маленькими, как каюты. Позже в фильме «Народный роман» я увидела нашу квартирку. Такие сооружали в 60-е для рабочих автозавода в Неаполе. Импортный проект, мировой стандарт, черт побери.
***
К 80-му я окончила школу с золотой медалью, которая была много тяжелее, чем теперь. Ни единой четверки за три последних года учебы, общественная работа плюс блестяще написанное выпускное сочинение на тему «Новые люди в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Сейчас этот роман, перепахавший в свое время Ленина, забыли. Это такая утопия, проект. Если все интеллигентные люди будут поступать разумно, справедливо и благородно, в России настанет счастье. Вредная книга, потому что по жизни вышла антиутопия. Но в школе «Что делать?» мне нравился, отдельные фрагменты я помнила наизусть. По жизни я была круглой отличницей, но вовсе не из карьерных соображений. Просто много о себе мнила.
И мню, наверное, до сих пор.
В 1980-м я окончила второй курс филфака единственного в городе университета со смешным названием КуГУ (Куйбышевский государственный университет) и перешла на третий, попутно выйдя замуж за человека, с которым душа в душу прожила тридцать семь лет.
***
1980 год я помню.
Чтобы навести в воспоминаниях порядок - условный, как вы понимаете, потому что порядок прошлому мы задаем постфактум, - разобью их на рубрики: 1. Время. 2. Место. 3. Вещи. 4. Смыслы.
Предвижу, что порядок будет нарушен. Утраченное время всплывает образами, историями, метонимиями и метафорами, в которых знак плотно сросся с референтом, событие с интерпретацией, то, что реально было, с тем, что дозволялось, - словом, путаница неизбежна.
В историческом времени царил застой, казавшийся вечным. Фольклор того времени:
Это что за Бармалей?
Он залез на Мавзолей.
Брови черные, густые,
Речи длинные, пустые.
Кто даст правильный ответ,
Тот получит десять лет.
Правильный ответ давали все: Брежнев, но «десять лет» за это уже не давали. Политические анекдоты травили все. От преподавателей общественных дисциплин требовали включения в программу бессмертной трилогии Брежнева («Малая земля», «Возрождение», «Целина»), и они включали, относясь к требованию как к формальности. Геодезист Леша Лятовицкий, выпускник Саратовского университета, распевал на мотив популярной итальянской песни «Феличита»: «Перечитай! «Малую землю» и «Возрождение» перечитай!»
Брежнев навсегда, думалось тогда, как климат. А климат, какой он ни есть, от нас не зависит.
И никто не предполагал, не мечтал даже, что через шесть лет в «Огоньке» опубликуют подборку Гумилева, а вскоре одного за другим всех запрещенных авторов, которых в восьмидесятом невозможно было достать на книжном толчке в Студеном овраге.
В тот год я прочла «Ивана Денисовича», изданного советским издательством, но потом изъятого. Дали на одну ночь и чтобы никому. Эту книгу запретили, потому что автор уехал из СССР, понимала я. Тогда это была обычная практика. Никакой клеветы на советский строй я в «Иване Денисовиче» не обнаружила. Я выросла в самарском дворе, где во многих семьях родственники сидели ни за что. Я видела этих родственников, ни фига не похожих на вредителей и предателей. И то, что мой научный руководитель Лев Адольфович Финк сидел, я тоже знала. Но знала также, что тема эта деликатная и лучше о ней не говорить. Так все это обставлялось.
***
В 1980 году фигуры умолчания никого не удивляли. Публично говорить о плохом было не принято. Официально все улучшалось, расширялось, углублялось и подвергалось интенсификации. А то, что в городе Куйбышеве отсутствуют сыр-колбаса, а из столичных командировок везут сырое мясо, масло и апельсины, что по ночам возле ЦУМа «Самара» идут переклички записавшихся на приобретение ковров, - все об этом и без Брежнева знали, с самого детства. Слово «дефицит» в Куйбышеве произносили с уважением, «дефицит» был даром, который «выбрасывали», то есть пускали в продажу, под праздники.
Салат оливье: колбаса, яйца, зеленый горошек, майонез - всё это советский продовольственный дефицит. Или сосиски - лакомство на детский день рождения.
Про коммунизм, который мне, годовалой, обещала КПСС, напоминал лишь лозунг на здании «Гидропроекта»: «Наша цель - коммунизм». Колонна университета проходила мимо этого здания во время демонстраций трудящихся, от которых фиг отвертишься. И многие, знаете ли, шутили: понятно, куда стрелять.
Чуть дальше, на Садовой, находился продовольственный магазин, где не переводилось болгарское вино «Тырново». На демонстрациях выпивали, некоторые взрослые - в те времена от тридцати пяти - назюзюкивались. Но мы, студенты, были сознательными. Мы несли это «Тырново» в сумках и карманах через площадь Куйбышева под крики «ура!», предвкушая грядущий пикник, где этого «Тырнова» сколько ни бери - не хватит.
***
Афганистану братски помогал ограниченный контингент советских войск. В школьных рекреациях висели фотографии воинов-интернационалистов. Однако в массы этот культ как-то не внедрялся, и родители мальчиков дрожали за своих сыновей. А я думала: хорошо, что я девочка.
Олимпиада. Кто мог подумать, что мерч московской Олимпиады 80 будет стоить ощутимых денег. Винтаж - говорят сегодня про майки, сумки, чеканки, монеты с Мишкой и соответствующей подписью. Символика Олимпиады была столь навязчива, что ассоциировалась с наглядной агитацией и воспринималась как советское мероприятие по демонстрации достижений, куда позвали иностранцев и избранных своих по спецприглашениям.
Еще не вполне мой Игорь Саморуков со своим другом Шурой Калинкиным в Москву, где проходила Олимпиада, все-таки поехал. Спецприглашений у них не было, только командировка, не то что фальшивая, но выписанная по знакомству. Так вот. Их взяли по дороге на стадион, где эти молодые, но для чего-то бородатые граждане намеревались посмотреть олимпийские состязания. Билеты они купили у спекулянтов.
- Билетов недостаточно, - сказал патруль и вежливо препроводил в отделение. У друзей были проблемы: из-за отсутствия московской прописки, неясных целей командировки, внешнего вида, но главное - паспорта старого образца, который предъявил наиболее подозрительный. Он якобы по запарке забыл его вовремя поменять. Выясняли личность. Семья вроде нормальная, советская, мать работает врачом, отец - заместитель главного инженера. Только борода-то зачем? В честь кого вы, гражданин, в двадцать пять лет отпустили бороду?
- В честь Фиделя Кастро и убитого империалистами Че Гевары, - ответил подозреваемый.
Портрет Че в моей комнате повесил жених. Тот самый Игорь Саморуков. Че Гевара стоял за коммунизм, но, упаси боже, не советский. В 1980 году о нем вспоминал лишь журнал «Куба» с красавцами барбудос, рекламами сигар и рома «Гавана Клаб». Сигары и ром в Куйбышеве продавали. Но спросом эта роскошь не пользовалась. Пылилась на полках, пока такие, как мы, беспечная молодежь с предсказуемо стабильным будущим в каком-нибудь учреждении, где государство делает вид, что платит, а сотрудники - что работают, не выпили эту гадость. А куда деваться, если сухого вина не достать.
Но когда мы расписались в обшарпанном загсе на Хлебной площади и по этому случаю скромно гуляли неделю, на стене висел портрет революционера-романтика, а на столе было море сухого вина, очень много вина, так много, что некоторые из гостей спрашивали: «А водки не взяли, что ли?»
Но это будет потом, на октябрьские праздники, а в июле 1980 года доблестная милиция охраняла Москву от собственных подозрительных граждан и охочих до дефицита провинциалов. Чтобы, значит, картины не портили.
На трогательное до слез закрытие Олимпиады, то самое, где в небо взлетал ласковый Миша, ни одна душа не просочилась без спецприглашения, все прошли предварительную проверку.
«Птица счастья завтрашнего дня, выбери меня (три раза)», - пелось на всю страну.
Так вот: эта птица выбирала далеко не каждого.
До сих пор, видя вещи с символикой Олимпиады, которую из-за Афганистана бойкотировали все западные спортдержавы, я вспоминаю этот праздник, с которого выдворили двух спортивных куйбышевских парней. Они сутками лупились в пинг-понг, бегали, плавали, спасая на соревнованиях честь своих захудалых проектных контор, а им указали на место. Место прописки: закрытый город Куйбышев.
Сумка с кольцами и надписью «Олимпиада 80» была изготовлена из ломкого кожзама. Убогая, как весь советский ширпотреб, включая кроссовки, выпускаемые в городе Калинине, которые отдаленно напоминали «Адидас».
«Кто носит майки «Адидас», тот завтра Родину продаст (вариант: тому любая лялька даст)», - стебались все, и все, кто мог достать, носили.
***
Во время Олимпиады умер Высоцкий. Он мог выжить, если бы не порядок в столице. Вся вторая половина восьмидесятого прошла под его песни, магнитофонные записи с французской пластинки, где он пел и «Баньку», и «Охоту на волков», и про дом на Первой Мещанской в конце.
Знала ли я, в какой стране я живу? В восьмидесятом году я это поняла.
Почти в один день с Высоцким умер Евгений Харитонов, удивительного таланта личность: мим, создавший первый в стране театр глухих, писатель, открывший русский поток сознания, запрещенный гений. В те времена я о нем не знала. А потом выяснилось, что он, как Высоцкий, стал жертвой советской бдительности. Будто бы, шантажируя Харитонова его сексуальной ориентацией, органы вызвали и велели стучать. Выйдя с беседы, сорокалетний гений присел на ступеньку и умер.
1980-й был високосным.
8 декабря пришло известие об убийстве Джона Леннона. Самарская «Битлз-ассоциация», не с того ли скорбного вечера ты пошла?
Есть кому меня поправить, но осенью 80-го вдруг возникший киноклуб «Ракурс» устроил в кинотеатре «Молот» демонстрацию фильма Бертолуччи «ХХ век» продолжительностью 5 часов 18 минут. Не помню, чтобы кто-нибудь из немногочисленной публики покинул зал. Фильм был куплен и дублирован. Он был вполне советским, но всё же его снял Бертолуччи, автор «Последнего танго в Париже», про который в те времена слышали, но, разумеется, не смотрели. Видеомагнитофонов не было.
Советский кинопрокат насаждал великое искусство. Всё великое - непонятно и, положа руку на сердце, тягомотина. «Сталкер» Тарковского мы смотрели во Дворце Кирова. Время было рабочее, так что нас двоих ничто не отвлекало. Тарковского в те времена важно было понимать. Если не понял, значит, не дорос.
Это про меня, оглушенную сочностью Маркеса и мистикой Кортасара. Да, латиноамериканцы были в моде.
Б. Г. еще не сказал: «От слова «духовность» меня тошнит». Впрочем, никакого Б. Г. в Куйбышеве тогда не знали. Духовность уважали, трактуя ее как альтернативу мертвому совку.
***
Пасху 6 апреля я с двумя приятелями встретила в храме Петра и Павла. Вечером субботы его оцепила милиция, отсеивающая всех, кому, по ее мнению, нечего делать в церкви. В первую очередь, молодежные компании. Но нас пропустили. Знаете, что сработало? Внешность, показавшаяся подозрительной московскому патрулю. Длинные волосы и бороды. Ну и независимый, как бы отрешенный взгляд.
Честно: в храм мы пошли из любопытства. Не так уж много было мест для духовного времяпрепровождения. Дискуссионные хаты, временно свободные от родителей, встречи на свежем воздухе.
Заволга.
Здесь, в селе Подгоры, мои сорокалетние родители в 1980-м купили избу с огромным участком. Так у нас закончилась старая жизнь, жизнь обладателей катера «Прогресс». В конце 70-х собственный речной транспорт был у каждого третьего, акватория Волги гудела, как аэродром, и все местечки, куда можно причалить, были заполнены моторками, как сегодня дворы высоток машинами. Но к 1980 году с этим беспределом покончили, ввели правила, ограничения, взвинтили цены на стоянки, предварительно сократив последние. Однако отдых вне Заволги мои родители себе не представляли. Вот и приобрели базу для туристических походов. Будь у них две тысячи рублей, купили бы дом получше. Например, на берегу реки (ныне озеро) Иорданки, где можно соорудить собственные мостки, чтобы купаться, не покидая участка. Можно было сторговаться за тысячу двести рублей. Был за такую цену отличный дом с садом. Правда, к дому прилагалась бабушка. Настоящая живая бабушка, желавшая в этом доме помереть. Хорошая тихая бабушка. Обременение родителей смутило, да и тысячи двухсот рублей у них, советских инженеров, живших на одну зарплату, всё равно не было. Наскребли только девятьсот, которых хватило на крайний участок по улице Кавалера Славы.
С этого участка открывался невероятный вид: поле, горы, рощи и бездна неба. Деревья не мешали, ибо их тогда не было. Сейчас - через сорок один год - на участке вырос рукотворный лес.
До Подгор добирались на теплоходе «Москва», который ходил пять раз в сутки. Он причаливал в Речном порту, под Осипенко, на Загородном парке, на Советской Армии под слонами, на Поляне Фрунзе, в Студеном Овраге, откуда плыл в Подгоры и дальше в Гаврилову Поляну. Иногда на теплоходе работал буфет, где продавали трубочки с кремом, лимонад, жареного минтая и пиво. Билет от Осипенко до Подгор стоил 45 коп., но экономный народ делал вид, что путешествует только до Поляны Фрунзе, и платил 20 коп. Не помню, чтобы хоть раз проверяли билеты.
Была ли жизнь куйбышевца в 1980 году прекрасна? В плане путешествий на теплоходах ближнего следования определенно была.
***
От пристани до деревни четыре километра пешком. Асфальтированной дороги не было, грунтовки, строго говоря, тоже. По улице Кавалера Славы проходила колея, может, две, но после дождя даже пешком передвигаться было непросто. Зато работали библиотека, школа и иногда магазин «Товары повседневного спроса»: хлеб с утра, скумбрия в собственном соку, пряники мятные с запахом керосина, корыта оцинкованные.
Продукты в 1980 году возили из города. Взломщики изб в первую очередь искали выпить (одеколон и лосьоны подходили) и любую еду. Все это много лет родители хитроумно прятали. Например, банки тушенки, привезенные отцом с космодрома Байконур, мама распределяла по карманам старых ватников. Все знали, кто бомбит избы дачников. Зачем ему старый ватник?
Обывателя всегда интересуют цены. И вовсе не потому, что он бездуховный. За духовность и прочие удовольствия обывателю приходится платить. Так вот. Конкретно. Пачка болгарских, на тот момент самых приличных сигарет: госцена 35 коп., у швейцара в ресторане «Парус» - от рубля до трех в зависимости от времени суток.
Коктейли в топовом (по выходным не прорваться) баре «Цирк» на Нижней Полевой: «Заливные луга» изумрудного цвета - 2 рубля 20 копеек, «Адмиралтейский» (водка плюс шампанское) - 4 рубля 10 копеек.
Джинсы фирменные. У фарцовщиков 250 рублей, госцена мне неизвестна, в магазинах 80-го настоящих американских джинсов я ни разу не встречала. Те, что у меня были - «Ли», ушитые поверх шва, - мама привезла из турпоездки в весьма экзотичные для того времени страны, Турцию и Египет.
Повышенная стипендия - 50 рублей. Молодой специалист из инженеров получал 120, в то время как сдельная оплата транспортного рабочего - Петров, окончивший английскую школу и институт с красным дипломом, набирал шабашников, - так вот, за один месяц здесь можно было зашибить восемьсот рублей.
Однако роман Ф. Кафки «Процесс», каким-то чудом вышедший в Казанском книжном издательстве, нельзя было достать ни за какие деньги.
В 1980 году деньги значили очень многое, однако не всё, если не было связей, блата, как говорили тогда.
Важно иметь своих: гинеколога, зубного врача или техника, мастера по укладке плитки в ванной, билетера в театре и прочее. И эти, как сегодня говорят, неформальные сети только множились, свои обслуживали своих.
«Найти своих и успокоиться», - так считали в 1980-м.
И никто не знал, что этот год открывает кризисное десятилетие, последнее десятилетие закрытого города Куйбышева.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 9 сентября 2021 года, № 17 (214)
Рубрика: Энциклопедия самарской жизни. Год за годом
Я всем предлагаю: вспомнить какой-нибудь год вашей жизни, прожитый в определенном месте и времени, в гуще или на фоне больших и не слишком исторических событий. Год, прожитый в нашем городе, год одного из его обитателей, один год самарского аборигена, до сих пор загадочного для нас самих существа. Я выбираю 1980, год начала взрослой, как мне тогда казалось, жизни.
В 1980-м мне 19 лет. Я родилась в Куйбышеве, взросла на улице Галактионовской, в двухэтажном деревянном доме, до революции принадлежавшем семье моей прабабушки. Весной 2021 года несущая стена этого дома обвалилась, но часть, где находилась наша квартира, устояла.
[Spoiler (click to open)]
Подростковые годы провела в так называемом «козловском доме» на проспекте Ленина, 1. Генеральный конструктор Козлов в этом доме не жил, он руководил жильцами. Отцу, месяцами торчавшему на Байконуре, выделили в этом доме квартиру. Сначала двухкомнатную, но потом, за заслуги, трехкомнатную.
Дом считался элитным. Прекрасная среда, вроде Горзеленхоза под нашим балконом. Один раз я видела, как между теплицами гуляет живой лось. Современная на тот период инфраструктура, типа «Кулинарии», детского садика «Ёлочка» и трикотажного ателье, которое в 80-м перепрофилировали в кафе-бар «Галактика». Березы-липы, рябины во дворе, лавочки.
Квартиры тоже современные. Коммунальный опыт приучил ценить всё раздельное: комнаты и санузлы. В «козловском» доме так и было. Все помещения были отдельными, хоть и маленькими, как каюты. Позже в фильме «Народный роман» я увидела нашу квартирку. Такие сооружали в 60-е для рабочих автозавода в Неаполе. Импортный проект, мировой стандарт, черт побери.
***
К 80-му я окончила школу с золотой медалью, которая была много тяжелее, чем теперь. Ни единой четверки за три последних года учебы, общественная работа плюс блестяще написанное выпускное сочинение на тему «Новые люди в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Сейчас этот роман, перепахавший в свое время Ленина, забыли. Это такая утопия, проект. Если все интеллигентные люди будут поступать разумно, справедливо и благородно, в России настанет счастье. Вредная книга, потому что по жизни вышла антиутопия. Но в школе «Что делать?» мне нравился, отдельные фрагменты я помнила наизусть. По жизни я была круглой отличницей, но вовсе не из карьерных соображений. Просто много о себе мнила.
И мню, наверное, до сих пор.
В 1980-м я окончила второй курс филфака единственного в городе университета со смешным названием КуГУ (Куйбышевский государственный университет) и перешла на третий, попутно выйдя замуж за человека, с которым душа в душу прожила тридцать семь лет.
***
1980 год я помню.
Чтобы навести в воспоминаниях порядок - условный, как вы понимаете, потому что порядок прошлому мы задаем постфактум, - разобью их на рубрики: 1. Время. 2. Место. 3. Вещи. 4. Смыслы.
Предвижу, что порядок будет нарушен. Утраченное время всплывает образами, историями, метонимиями и метафорами, в которых знак плотно сросся с референтом, событие с интерпретацией, то, что реально было, с тем, что дозволялось, - словом, путаница неизбежна.
В историческом времени царил застой, казавшийся вечным. Фольклор того времени:
Это что за Бармалей?
Он залез на Мавзолей.
Брови черные, густые,
Речи длинные, пустые.
Кто даст правильный ответ,
Тот получит десять лет.
Правильный ответ давали все: Брежнев, но «десять лет» за это уже не давали. Политические анекдоты травили все. От преподавателей общественных дисциплин требовали включения в программу бессмертной трилогии Брежнева («Малая земля», «Возрождение», «Целина»), и они включали, относясь к требованию как к формальности. Геодезист Леша Лятовицкий, выпускник Саратовского университета, распевал на мотив популярной итальянской песни «Феличита»: «Перечитай! «Малую землю» и «Возрождение» перечитай!»
Брежнев навсегда, думалось тогда, как климат. А климат, какой он ни есть, от нас не зависит.
И никто не предполагал, не мечтал даже, что через шесть лет в «Огоньке» опубликуют подборку Гумилева, а вскоре одного за другим всех запрещенных авторов, которых в восьмидесятом невозможно было достать на книжном толчке в Студеном овраге.
В тот год я прочла «Ивана Денисовича», изданного советским издательством, но потом изъятого. Дали на одну ночь и чтобы никому. Эту книгу запретили, потому что автор уехал из СССР, понимала я. Тогда это была обычная практика. Никакой клеветы на советский строй я в «Иване Денисовиче» не обнаружила. Я выросла в самарском дворе, где во многих семьях родственники сидели ни за что. Я видела этих родственников, ни фига не похожих на вредителей и предателей. И то, что мой научный руководитель Лев Адольфович Финк сидел, я тоже знала. Но знала также, что тема эта деликатная и лучше о ней не говорить. Так все это обставлялось.
***
В 1980 году фигуры умолчания никого не удивляли. Публично говорить о плохом было не принято. Официально все улучшалось, расширялось, углублялось и подвергалось интенсификации. А то, что в городе Куйбышеве отсутствуют сыр-колбаса, а из столичных командировок везут сырое мясо, масло и апельсины, что по ночам возле ЦУМа «Самара» идут переклички записавшихся на приобретение ковров, - все об этом и без Брежнева знали, с самого детства. Слово «дефицит» в Куйбышеве произносили с уважением, «дефицит» был даром, который «выбрасывали», то есть пускали в продажу, под праздники.
Салат оливье: колбаса, яйца, зеленый горошек, майонез - всё это советский продовольственный дефицит. Или сосиски - лакомство на детский день рождения.
Про коммунизм, который мне, годовалой, обещала КПСС, напоминал лишь лозунг на здании «Гидропроекта»: «Наша цель - коммунизм». Колонна университета проходила мимо этого здания во время демонстраций трудящихся, от которых фиг отвертишься. И многие, знаете ли, шутили: понятно, куда стрелять.
Чуть дальше, на Садовой, находился продовольственный магазин, где не переводилось болгарское вино «Тырново». На демонстрациях выпивали, некоторые взрослые - в те времена от тридцати пяти - назюзюкивались. Но мы, студенты, были сознательными. Мы несли это «Тырново» в сумках и карманах через площадь Куйбышева под крики «ура!», предвкушая грядущий пикник, где этого «Тырнова» сколько ни бери - не хватит.
***
Афганистану братски помогал ограниченный контингент советских войск. В школьных рекреациях висели фотографии воинов-интернационалистов. Однако в массы этот культ как-то не внедрялся, и родители мальчиков дрожали за своих сыновей. А я думала: хорошо, что я девочка.
Олимпиада. Кто мог подумать, что мерч московской Олимпиады 80 будет стоить ощутимых денег. Винтаж - говорят сегодня про майки, сумки, чеканки, монеты с Мишкой и соответствующей подписью. Символика Олимпиады была столь навязчива, что ассоциировалась с наглядной агитацией и воспринималась как советское мероприятие по демонстрации достижений, куда позвали иностранцев и избранных своих по спецприглашениям.
Еще не вполне мой Игорь Саморуков со своим другом Шурой Калинкиным в Москву, где проходила Олимпиада, все-таки поехал. Спецприглашений у них не было, только командировка, не то что фальшивая, но выписанная по знакомству. Так вот. Их взяли по дороге на стадион, где эти молодые, но для чего-то бородатые граждане намеревались посмотреть олимпийские состязания. Билеты они купили у спекулянтов.
- Билетов недостаточно, - сказал патруль и вежливо препроводил в отделение. У друзей были проблемы: из-за отсутствия московской прописки, неясных целей командировки, внешнего вида, но главное - паспорта старого образца, который предъявил наиболее подозрительный. Он якобы по запарке забыл его вовремя поменять. Выясняли личность. Семья вроде нормальная, советская, мать работает врачом, отец - заместитель главного инженера. Только борода-то зачем? В честь кого вы, гражданин, в двадцать пять лет отпустили бороду?
- В честь Фиделя Кастро и убитого империалистами Че Гевары, - ответил подозреваемый.
Портрет Че в моей комнате повесил жених. Тот самый Игорь Саморуков. Че Гевара стоял за коммунизм, но, упаси боже, не советский. В 1980 году о нем вспоминал лишь журнал «Куба» с красавцами барбудос, рекламами сигар и рома «Гавана Клаб». Сигары и ром в Куйбышеве продавали. Но спросом эта роскошь не пользовалась. Пылилась на полках, пока такие, как мы, беспечная молодежь с предсказуемо стабильным будущим в каком-нибудь учреждении, где государство делает вид, что платит, а сотрудники - что работают, не выпили эту гадость. А куда деваться, если сухого вина не достать.
Но когда мы расписались в обшарпанном загсе на Хлебной площади и по этому случаю скромно гуляли неделю, на стене висел портрет революционера-романтика, а на столе было море сухого вина, очень много вина, так много, что некоторые из гостей спрашивали: «А водки не взяли, что ли?»
Но это будет потом, на октябрьские праздники, а в июле 1980 года доблестная милиция охраняла Москву от собственных подозрительных граждан и охочих до дефицита провинциалов. Чтобы, значит, картины не портили.
На трогательное до слез закрытие Олимпиады, то самое, где в небо взлетал ласковый Миша, ни одна душа не просочилась без спецприглашения, все прошли предварительную проверку.
«Птица счастья завтрашнего дня, выбери меня (три раза)», - пелось на всю страну.
Так вот: эта птица выбирала далеко не каждого.
До сих пор, видя вещи с символикой Олимпиады, которую из-за Афганистана бойкотировали все западные спортдержавы, я вспоминаю этот праздник, с которого выдворили двух спортивных куйбышевских парней. Они сутками лупились в пинг-понг, бегали, плавали, спасая на соревнованиях честь своих захудалых проектных контор, а им указали на место. Место прописки: закрытый город Куйбышев.
Сумка с кольцами и надписью «Олимпиада 80» была изготовлена из ломкого кожзама. Убогая, как весь советский ширпотреб, включая кроссовки, выпускаемые в городе Калинине, которые отдаленно напоминали «Адидас».
«Кто носит майки «Адидас», тот завтра Родину продаст (вариант: тому любая лялька даст)», - стебались все, и все, кто мог достать, носили.
***
Во время Олимпиады умер Высоцкий. Он мог выжить, если бы не порядок в столице. Вся вторая половина восьмидесятого прошла под его песни, магнитофонные записи с французской пластинки, где он пел и «Баньку», и «Охоту на волков», и про дом на Первой Мещанской в конце.
Знала ли я, в какой стране я живу? В восьмидесятом году я это поняла.
Почти в один день с Высоцким умер Евгений Харитонов, удивительного таланта личность: мим, создавший первый в стране театр глухих, писатель, открывший русский поток сознания, запрещенный гений. В те времена я о нем не знала. А потом выяснилось, что он, как Высоцкий, стал жертвой советской бдительности. Будто бы, шантажируя Харитонова его сексуальной ориентацией, органы вызвали и велели стучать. Выйдя с беседы, сорокалетний гений присел на ступеньку и умер.
1980-й был високосным.
8 декабря пришло известие об убийстве Джона Леннона. Самарская «Битлз-ассоциация», не с того ли скорбного вечера ты пошла?
Есть кому меня поправить, но осенью 80-го вдруг возникший киноклуб «Ракурс» устроил в кинотеатре «Молот» демонстрацию фильма Бертолуччи «ХХ век» продолжительностью 5 часов 18 минут. Не помню, чтобы кто-нибудь из немногочисленной публики покинул зал. Фильм был куплен и дублирован. Он был вполне советским, но всё же его снял Бертолуччи, автор «Последнего танго в Париже», про который в те времена слышали, но, разумеется, не смотрели. Видеомагнитофонов не было.
Советский кинопрокат насаждал великое искусство. Всё великое - непонятно и, положа руку на сердце, тягомотина. «Сталкер» Тарковского мы смотрели во Дворце Кирова. Время было рабочее, так что нас двоих ничто не отвлекало. Тарковского в те времена важно было понимать. Если не понял, значит, не дорос.
Это про меня, оглушенную сочностью Маркеса и мистикой Кортасара. Да, латиноамериканцы были в моде.
Б. Г. еще не сказал: «От слова «духовность» меня тошнит». Впрочем, никакого Б. Г. в Куйбышеве тогда не знали. Духовность уважали, трактуя ее как альтернативу мертвому совку.
***
Пасху 6 апреля я с двумя приятелями встретила в храме Петра и Павла. Вечером субботы его оцепила милиция, отсеивающая всех, кому, по ее мнению, нечего делать в церкви. В первую очередь, молодежные компании. Но нас пропустили. Знаете, что сработало? Внешность, показавшаяся подозрительной московскому патрулю. Длинные волосы и бороды. Ну и независимый, как бы отрешенный взгляд.
Честно: в храм мы пошли из любопытства. Не так уж много было мест для духовного времяпрепровождения. Дискуссионные хаты, временно свободные от родителей, встречи на свежем воздухе.
Заволга.
Здесь, в селе Подгоры, мои сорокалетние родители в 1980-м купили избу с огромным участком. Так у нас закончилась старая жизнь, жизнь обладателей катера «Прогресс». В конце 70-х собственный речной транспорт был у каждого третьего, акватория Волги гудела, как аэродром, и все местечки, куда можно причалить, были заполнены моторками, как сегодня дворы высоток машинами. Но к 1980 году с этим беспределом покончили, ввели правила, ограничения, взвинтили цены на стоянки, предварительно сократив последние. Однако отдых вне Заволги мои родители себе не представляли. Вот и приобрели базу для туристических походов. Будь у них две тысячи рублей, купили бы дом получше. Например, на берегу реки (ныне озеро) Иорданки, где можно соорудить собственные мостки, чтобы купаться, не покидая участка. Можно было сторговаться за тысячу двести рублей. Был за такую цену отличный дом с садом. Правда, к дому прилагалась бабушка. Настоящая живая бабушка, желавшая в этом доме помереть. Хорошая тихая бабушка. Обременение родителей смутило, да и тысячи двухсот рублей у них, советских инженеров, живших на одну зарплату, всё равно не было. Наскребли только девятьсот, которых хватило на крайний участок по улице Кавалера Славы.
С этого участка открывался невероятный вид: поле, горы, рощи и бездна неба. Деревья не мешали, ибо их тогда не было. Сейчас - через сорок один год - на участке вырос рукотворный лес.
До Подгор добирались на теплоходе «Москва», который ходил пять раз в сутки. Он причаливал в Речном порту, под Осипенко, на Загородном парке, на Советской Армии под слонами, на Поляне Фрунзе, в Студеном Овраге, откуда плыл в Подгоры и дальше в Гаврилову Поляну. Иногда на теплоходе работал буфет, где продавали трубочки с кремом, лимонад, жареного минтая и пиво. Билет от Осипенко до Подгор стоил 45 коп., но экономный народ делал вид, что путешествует только до Поляны Фрунзе, и платил 20 коп. Не помню, чтобы хоть раз проверяли билеты.
Была ли жизнь куйбышевца в 1980 году прекрасна? В плане путешествий на теплоходах ближнего следования определенно была.
***
От пристани до деревни четыре километра пешком. Асфальтированной дороги не было, грунтовки, строго говоря, тоже. По улице Кавалера Славы проходила колея, может, две, но после дождя даже пешком передвигаться было непросто. Зато работали библиотека, школа и иногда магазин «Товары повседневного спроса»: хлеб с утра, скумбрия в собственном соку, пряники мятные с запахом керосина, корыта оцинкованные.
Продукты в 1980 году возили из города. Взломщики изб в первую очередь искали выпить (одеколон и лосьоны подходили) и любую еду. Все это много лет родители хитроумно прятали. Например, банки тушенки, привезенные отцом с космодрома Байконур, мама распределяла по карманам старых ватников. Все знали, кто бомбит избы дачников. Зачем ему старый ватник?
Обывателя всегда интересуют цены. И вовсе не потому, что он бездуховный. За духовность и прочие удовольствия обывателю приходится платить. Так вот. Конкретно. Пачка болгарских, на тот момент самых приличных сигарет: госцена 35 коп., у швейцара в ресторане «Парус» - от рубля до трех в зависимости от времени суток.
Коктейли в топовом (по выходным не прорваться) баре «Цирк» на Нижней Полевой: «Заливные луга» изумрудного цвета - 2 рубля 20 копеек, «Адмиралтейский» (водка плюс шампанское) - 4 рубля 10 копеек.
Джинсы фирменные. У фарцовщиков 250 рублей, госцена мне неизвестна, в магазинах 80-го настоящих американских джинсов я ни разу не встречала. Те, что у меня были - «Ли», ушитые поверх шва, - мама привезла из турпоездки в весьма экзотичные для того времени страны, Турцию и Египет.
Повышенная стипендия - 50 рублей. Молодой специалист из инженеров получал 120, в то время как сдельная оплата транспортного рабочего - Петров, окончивший английскую школу и институт с красным дипломом, набирал шабашников, - так вот, за один месяц здесь можно было зашибить восемьсот рублей.
Однако роман Ф. Кафки «Процесс», каким-то чудом вышедший в Казанском книжном издательстве, нельзя было достать ни за какие деньги.
В 1980 году деньги значили очень многое, однако не всё, если не было связей, блата, как говорили тогда.
Важно иметь своих: гинеколога, зубного врача или техника, мастера по укладке плитки в ванной, билетера в театре и прочее. И эти, как сегодня говорят, неформальные сети только множились, свои обслуживали своих.
«Найти своих и успокоиться», - так считали в 1980-м.
И никто не знал, что этот год открывает кризисное десятилетие, последнее десятилетие закрытого города Куйбышева.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 9 сентября 2021 года, № 17 (214)