Ошибка образованного
Мое личное мнение: приверженность той или иной теории как-то связана и с личными качествами. Не всегда. Не обязательно. Не у 100% людей. Но тут какое-то глубинное мировоззренческое или личностное свойство замешано. Ну например, я, оценивая любую эпоху, в т.ч. и сталинскую, лично себя в этой эпохе вижу самой простой женщиной из низов, и я вижу, какие перспективы и возможности у меня в этом случае появились (хотя понимаю, что мне могло и не повезти, и я могла оказаться совсем в неприятном месте или вовсе умереть - но ведь не повезти может всегда, и сегодня тоже). А кто-то, оценивая ту эпоху, себя невольно видит на месте какого-нибудь Мандельштама или посаженного инженера, ассоциирует себя именно с ними, и это эмоциональное восприятие перекрывает все: как, Я, такой умный, такой замечательный - и могу ни за что (или даже за что-то, на мой взгляд, вполне простительное) попасть в кутузку? Ведь ужасно же! И все, мозг подыскивает нужные аргументы (благо, такой информации вокруг вагон и маленькая тележка), почему "сталинизм" - зло.
Как написал по схожему поводу Лев Давыдыч, "Покойный Фрейд очень сурово относился к такого рода дешевому психоанализу". А уж как к нему относились Маркс или Ленин - можно и не вспоминать. Но как в этой цитате, так и вообще по ссылке, масса прекрасных моментов, на самом деле. В частности, очередная иллюстрация того лишь на первый взгляд удивительного факта, что сталинисты и либералы транслируют одни и те же мифы, разве что с противоположной моральной оценкой (а зачастую и с одинаковым знаком, да).
Либералы, да и прочие антисоветчики тоже, в оценке сталинских репрессий упирают на то, что злодей-Усатый истребил Цвет Нации и ее "генофонд" (сами не понимая, как и подобает людям с хорошими лицами, что это умное иностранное слово означает). Но и сталинисты с пеной у рта отстаивают то положение, что в тридцатые уничтожались исключительно тилихентишки-космополиты, да еще всякие упоротые " фанатики мировой революции" (что эквивалентно по нынешним временам одной Запрещенной в России организации), а Простые Люди от органов ну практически не страдали. В это смысле что очередной фанат сталинбериягулага, что почитатель сванидз и млечиных разными словами, с разной оценкой говорят по сути одно и то же.
Мы не будем здесь говорить о фактической стороне этой весьма далекой от реальности концепции, но вот о той аберрации восприятия, что позволяет ярым на первый взгляд идеологическим противникам неожиданно сходиться во взглядах, рассказать следует поподробнее.
Проблема заключается в том, что всякий живой рассказ о репрессиях и ГУЛАГе, почти любое слово о них, оставшееся в культурном багаже человечества - это слово интеллигента. Рабочий или колхозник, попавший в мясорубку и сумевший выбраться из нее живым, возвращался домой, к тяжелому труду в поле или на заводе, и по понятным причинам говорил о произошедшем с ним весьма скупо и только с самыми близкими людьми. И устное его слово часто умирало вместе с ним, в лучшем случае дожив до нашего времени в формате многократно искаженного семейного предания. Я, например, о своем расстрелянном прадеде-колхознике имею обрывки сведений уже из третьих рук - то, что рассказала мама, а мама точно так же питалась обрывками информации, причем даже не от прабабушки (которая с тридцать восьмого года до самой смерти в начале семидесятых дико боялась любых разговоров о тех событиях, искренне верила, что прийти и за ней, и за взрослыми уже детьми, и за внуками могут в любой момент), а от односельчан. Понятно, что многие вещи мне неясны до сих пор, а о многом можно догадаться, лишь экстраполируя чужие истории на судьбу своей семьи.
Согласитесь, эта ситуация сильно отличается от положения "детей Арбата", вернувшихся из лагерей в пятидесятых и принявшихся за рассказы, повести, мемуары, которые печатались если не в легальной прессе, так в самиздате и тамиздате, становились неотъемлемой частью культурного багажа позднесоветского интеллигента, а позднее, в перестройку, издававались в толстых журналах немыслимыми тиражами в несколько миллионов экземпляров. И в итоге само собой получилось, что в общественном сознании, кроме интеллигентского, никакого другого взгляда изнутри на репрессии не осталось. Я не говорю о качестве и правдивости изображения. Да, я люблю Шаламова, с омерзением отношусь к Солженицыну, меня раздражает Гинзбург, но при всем при том я понимаю, что все трое писали с точки зрения интеллигента, да они и не могли встать на другую позицию - это все равно что для человека вывернуться наизнанку или завязаться в морской узел. И возникающее после изучениях их историй ощущение приводит к стойкой убежденности в том, что репрессии - тема сугубо интеллигентская. У нас имеется достаточно полная картина того, что происходило в литературной, театральной или научной среде Москвы тридцатых, а что мы знаем о том сопротивлении, каким встретили рабочие в свое время стахановщину - поняв, что работать придется больше, а получать меньше? Что мы слышали о забастовках тридцатых годов, о пусть слабых, но реальных попытках сопротивления наступлению на социальные завоевания Октября со стороны номенклатуры? Что знаем о тех молекулярных процессах, которые происходили у самого основания общественного здания? Чуть ли не единственный источник в данном случае - сухие энкаведешные сводки и докладные - материал куда менее интересный и подробный, чем обширный архив, оставленный "детьми Арбата". Поэтому - да, наименее энергозатратной является либерал-сталинистская позиция, повторение мантр про "генофонд" и ворошение праха несчастного Мандельштама.
Это в каком-то смысле универсальное свойство эпохи политического безвременья, когда массы трудящихся оказываются по сути дела политически экспроприированными. В такие времена интеллигенция, сконцентрировавшаяся в своих гетто, присваивает себе право быть "голосом эпохи", "совестью нации" и т.п. - не имея на то, по сути, никаких оснований. Как метко описал Лев Троцкий эту претензию применительно к другой исторической эпохе:
- Смотрите, - говорят, - какой мы народ: особенный, избранный, "антимещанский", грядущего града взыскующий... То есть народ-то наш, собственно, если до конца договаривать, - дикарь: рук не моет и ковшей не полощет, да зато уж интеллигенция за него распялась, всю тоску по правде в себе сосредоточила, не живет, а горит полтора столетия под ряд... Интеллигенция заместительствует партии, классы, народ. Интеллигенция переживает культурные эпохи - за народ. Интеллигенция выбирает пути развития - для народа. Где же происходит вся эта титаническая работа? Да в воображении той же самой интеллигенции!
Переломить тенденцию, очевидно, может лишь новая революция, новое пробуждение масс, которые сами начинают говорить за себя большими делами. И в такие времена те из интеллигентов, кто слышит музыку революции, кто пусть не всегда внятно понимает, но хотя бы чувствует, за кем историческая правда, кто может ее качественно и красиво (в университетах да академиях неспроста же учатся!) изложить - обретают историческое бессмертие.
Остальные же пишут "Вехи" и "Несвоевременные мысли".
Как написал по схожему поводу Лев Давыдыч, "Покойный Фрейд очень сурово относился к такого рода дешевому психоанализу". А уж как к нему относились Маркс или Ленин - можно и не вспоминать. Но как в этой цитате, так и вообще по ссылке, масса прекрасных моментов, на самом деле. В частности, очередная иллюстрация того лишь на первый взгляд удивительного факта, что сталинисты и либералы транслируют одни и те же мифы, разве что с противоположной моральной оценкой (а зачастую и с одинаковым знаком, да).
Либералы, да и прочие антисоветчики тоже, в оценке сталинских репрессий упирают на то, что злодей-Усатый истребил Цвет Нации и ее "генофонд" (сами не понимая, как и подобает людям с хорошими лицами, что это умное иностранное слово означает). Но и сталинисты с пеной у рта отстаивают то положение, что в тридцатые уничтожались исключительно тилихентишки-космополиты, да еще всякие упоротые " фанатики мировой революции" (что эквивалентно по нынешним временам одной Запрещенной в России организации), а Простые Люди от органов ну практически не страдали. В это смысле что очередной фанат сталинбериягулага, что почитатель сванидз и млечиных разными словами, с разной оценкой говорят по сути одно и то же.
Мы не будем здесь говорить о фактической стороне этой весьма далекой от реальности концепции, но вот о той аберрации восприятия, что позволяет ярым на первый взгляд идеологическим противникам неожиданно сходиться во взглядах, рассказать следует поподробнее.
Проблема заключается в том, что всякий живой рассказ о репрессиях и ГУЛАГе, почти любое слово о них, оставшееся в культурном багаже человечества - это слово интеллигента. Рабочий или колхозник, попавший в мясорубку и сумевший выбраться из нее живым, возвращался домой, к тяжелому труду в поле или на заводе, и по понятным причинам говорил о произошедшем с ним весьма скупо и только с самыми близкими людьми. И устное его слово часто умирало вместе с ним, в лучшем случае дожив до нашего времени в формате многократно искаженного семейного предания. Я, например, о своем расстрелянном прадеде-колхознике имею обрывки сведений уже из третьих рук - то, что рассказала мама, а мама точно так же питалась обрывками информации, причем даже не от прабабушки (которая с тридцать восьмого года до самой смерти в начале семидесятых дико боялась любых разговоров о тех событиях, искренне верила, что прийти и за ней, и за взрослыми уже детьми, и за внуками могут в любой момент), а от односельчан. Понятно, что многие вещи мне неясны до сих пор, а о многом можно догадаться, лишь экстраполируя чужие истории на судьбу своей семьи.
Согласитесь, эта ситуация сильно отличается от положения "детей Арбата", вернувшихся из лагерей в пятидесятых и принявшихся за рассказы, повести, мемуары, которые печатались если не в легальной прессе, так в самиздате и тамиздате, становились неотъемлемой частью культурного багажа позднесоветского интеллигента, а позднее, в перестройку, издававались в толстых журналах немыслимыми тиражами в несколько миллионов экземпляров. И в итоге само собой получилось, что в общественном сознании, кроме интеллигентского, никакого другого взгляда изнутри на репрессии не осталось. Я не говорю о качестве и правдивости изображения. Да, я люблю Шаламова, с омерзением отношусь к Солженицыну, меня раздражает Гинзбург, но при всем при том я понимаю, что все трое писали с точки зрения интеллигента, да они и не могли встать на другую позицию - это все равно что для человека вывернуться наизнанку или завязаться в морской узел. И возникающее после изучениях их историй ощущение приводит к стойкой убежденности в том, что репрессии - тема сугубо интеллигентская. У нас имеется достаточно полная картина того, что происходило в литературной, театральной или научной среде Москвы тридцатых, а что мы знаем о том сопротивлении, каким встретили рабочие в свое время стахановщину - поняв, что работать придется больше, а получать меньше? Что мы слышали о забастовках тридцатых годов, о пусть слабых, но реальных попытках сопротивления наступлению на социальные завоевания Октября со стороны номенклатуры? Что знаем о тех молекулярных процессах, которые происходили у самого основания общественного здания? Чуть ли не единственный источник в данном случае - сухие энкаведешные сводки и докладные - материал куда менее интересный и подробный, чем обширный архив, оставленный "детьми Арбата". Поэтому - да, наименее энергозатратной является либерал-сталинистская позиция, повторение мантр про "генофонд" и ворошение праха несчастного Мандельштама.
Это в каком-то смысле универсальное свойство эпохи политического безвременья, когда массы трудящихся оказываются по сути дела политически экспроприированными. В такие времена интеллигенция, сконцентрировавшаяся в своих гетто, присваивает себе право быть "голосом эпохи", "совестью нации" и т.п. - не имея на то, по сути, никаких оснований. Как метко описал Лев Троцкий эту претензию применительно к другой исторической эпохе:
- Смотрите, - говорят, - какой мы народ: особенный, избранный, "антимещанский", грядущего града взыскующий... То есть народ-то наш, собственно, если до конца договаривать, - дикарь: рук не моет и ковшей не полощет, да зато уж интеллигенция за него распялась, всю тоску по правде в себе сосредоточила, не живет, а горит полтора столетия под ряд... Интеллигенция заместительствует партии, классы, народ. Интеллигенция переживает культурные эпохи - за народ. Интеллигенция выбирает пути развития - для народа. Где же происходит вся эта титаническая работа? Да в воображении той же самой интеллигенции!
Переломить тенденцию, очевидно, может лишь новая революция, новое пробуждение масс, которые сами начинают говорить за себя большими делами. И в такие времена те из интеллигентов, кто слышит музыку революции, кто пусть не всегда внятно понимает, но хотя бы чувствует, за кем историческая правда, кто может ее качественно и красиво (в университетах да академиях неспроста же учатся!) изложить - обретают историческое бессмертие.
Остальные же пишут "Вехи" и "Несвоевременные мысли".