О провальной попытке поработать в ресторане напротив дома и о любви
Рядом, на жгучей смеси русского и итальянского языков ругаются женщины. Их день не задался, вокруг них роятся дети в удивительном для проверки нервных клеток возрасте: от года до четырёх.
Женщины хотят кофе, пиццу, чтобы дети успокоились, чтобы каждая из них приняла решение: ну что? Идём? Сидим? Что ты бесишься?
Дети плачут по очереди и по очереди что-то кричат: пить, писать, мамааа, палку, отстань, не уходи, мамааа!
Единственный среди них мужчина - морфологический итальянец - молчит и качает коляску с младенцем.
Дети дерутся на итальянском и иногда заунывно плачут по-русски. Женщины ругаются и не могут принять решение.
- Да он не хочет ничего здесь есть! - взвизгивает одна из них трагично и по-русски. Русский даётся ей не легко, она смягчает твёрдое, забывает слова. Думается мне, первыми в её голову приходят те, что не при детях, которыми можно все выразить, но невозможно - обьяснить. - он не хочет есть вашу.. Вашу еду! Он хочет завтрак. Я обещала ему завтрак!
И тычет, тычет пальцем в сторону невозмутимого итальянца, и видно, что она, правда, обещала, что дело не в ней совсем - она не такая.
За столом повисает тягучая, интернациональная пауза.
- не хочет? - женщина с лицом человека, который всё и всегда делает правильно, с кудрявой, прилично одетой девочкой-Мальвиной, вытягивается в ледяную струну - не хочет есть нашу еду, тогда пусть пьёт сок!
И это мгновенно разряжает атмосферу, хотя кто бы мог подумать: дети получают свою пиццу, женщины - кофе и глоток тишины, а темноволосый молчаливый итальянец капучино и свежевыжатый апельсиновый сок.
И они смотрят друг на друга, через стол, детские макушки, через душное одесское лето и русско-итальянский разговорник.
Смотрят с усталостью и любовью и немного улыбаются.
Женщины хотят кофе, пиццу, чтобы дети успокоились, чтобы каждая из них приняла решение: ну что? Идём? Сидим? Что ты бесишься?
Дети плачут по очереди и по очереди что-то кричат: пить, писать, мамааа, палку, отстань, не уходи, мамааа!
Единственный среди них мужчина - морфологический итальянец - молчит и качает коляску с младенцем.
Дети дерутся на итальянском и иногда заунывно плачут по-русски. Женщины ругаются и не могут принять решение.
- Да он не хочет ничего здесь есть! - взвизгивает одна из них трагично и по-русски. Русский даётся ей не легко, она смягчает твёрдое, забывает слова. Думается мне, первыми в её голову приходят те, что не при детях, которыми можно все выразить, но невозможно - обьяснить. - он не хочет есть вашу.. Вашу еду! Он хочет завтрак. Я обещала ему завтрак!
И тычет, тычет пальцем в сторону невозмутимого итальянца, и видно, что она, правда, обещала, что дело не в ней совсем - она не такая.
За столом повисает тягучая, интернациональная пауза.
- не хочет? - женщина с лицом человека, который всё и всегда делает правильно, с кудрявой, прилично одетой девочкой-Мальвиной, вытягивается в ледяную струну - не хочет есть нашу еду, тогда пусть пьёт сок!
И это мгновенно разряжает атмосферу, хотя кто бы мог подумать: дети получают свою пиццу, женщины - кофе и глоток тишины, а темноволосый молчаливый итальянец капучино и свежевыжатый апельсиновый сок.
И они смотрят друг на друга, через стол, детские макушки, через душное одесское лето и русско-итальянский разговорник.
Смотрят с усталостью и любовью и немного улыбаются.