Одна короткая поездка, в одну длинную человечью жизнь
Уезжать из Одессы стоит хотя бы потому, что потом в неё возвращаешься. Потому что жара, духота, туристы, грязь на улицах - всё это внезапно отходит на второй план. В фокус попадает загорелая чья-то грудь, наглые девичьи попы, в таком коротком, что моя внутренняя бабушка начинает охать и причитать за родословную. На прилавках пористая овечья и кожаная коровья брынзы, сумасшедшей красоты тугие кукурузные початки, синие, которые баклажаны и которые домашние цыплята, на суп, берите девушка. Бесконечные голые ноги, расслабленные в коленях и слегка навыворот, даже у престарелых работников торговли, как если бы все они с утра до ночи только и делали, что стояли в позе слона и работали с тазовым блоком.
В фокус попадает сумасшедшей красоты лето, с пьяным водорослевым воздухом, и сумасшедшей красоты люди - упоительные, в густой сетке морщин и историй.
- я, знаешь, восемнадцать лет сам жил. Сто восемьдесят голубей, две собаки, курочки декоративные - ты бы их видела, курочек этих - волосок к волоску. Думал, все уже - так вот и буду жить, а тут - она. Мы, знаешь, три года вместе жили просто, в гражданском браке. Всё ждал - сбежит. Ну сама посуди: зачем я ей? Старый дед, у нас разница в возрасте двадцать восемь лет. И все были против: её друзья смеялись, что она деньги любит. И мои тоже, знаешь, не жаловали её. Да и ругались мы - как скажены, - смеётся сухо и долго, будто сухой горох в стекла бросает - я бывший военный, а бывших в этом деле не бывает. Ну и она тоже - женщина с характером. Так ругались - думал: зачем жениться. А потом перестали. Говорю ей как-то: вот помру, дом заберёшь и будешь командовать как знаешь. А она - в слезы. Горько так. Говорит: не нужно мне ничего... И я, знаешь, подумал: какая разница, кто прав?! И все наладилось. Я соглашаюсь с ней. Говорю: хорошо, курочка. Пусть так. А она походит, походит возвращается. Прощения попросит, обнимет и все. Обо всем можно договориться.
- а потом поженились. Расписались и обвенчались. И так у нас сейчас хорошо: куры, голуби, собаки. Шесть котов. Шесть, представляешь? Было четыре, а тут принесла соседка несчастье. Рыжий, облезлый, худющий. Назвали Маркиз. А он - как есть Маркиз. С манерами и осанкой. И только её признает, знаешь? Вот меня - ни во что не ставит, я у него так, за приятеля дворового. А она - слово скажет и Маркиз сразу рядом. И на коленях у неё только лежит - четыре кило отъел. А тут были в гостях у тёщи - чувствую ползёт по штанине что. Смотрю - два глаза голубых и морда умильная. Трехцветная. Росту - с мою ладонь. Так она знаешь, все время на мне спала, котейка эта. Я в кровать - она в кровать. Я в кресло - она в кресло. И только уляжется, так тарахтеть начинает - я такого мотора никогда не слышал. Ну! А тут время уезжать. Садимся в машину, а она за нами. Я на жену смотрю - смеётся. Говорит: где пять, там и шесть. Так вот эта мелюзга всех построила, я тебе скажу. Даже Маркиза. Он теперь без неё не спит, не ест. И боится её, знаешь... А она все его манеры переняла: и спит как он, и лежит, где у него лежак. А ты говоришь - отношения. Я когда в окно смотрю, моя на огород выходит, траву пощипать, полить что - а к ней со всех сторон эта гвардия сбегается и давай за ней бродить туда сюда - я, знаешь, думаю, что вот и счастье.
- только детки нет пока. Мне бы вот такую принцессу, как у тебя, я бы счастливым был. Я чего тут шоферю - все думаю, как быть. У ней муж первый был - дрянь, а не мужик. Там, знаешь, история такая, бил её, она ребёночка и потеряла. Врачи говорят: надежда есть, вот мы боремся... А я, знаешь, думаю: если эко это не сработает, поеду в дом малютки, заберу себе вот такую принцессу. И будет с нами жить. И, знаешь, если у меня за спиной две мои девочки будут, я же тогда вообще - до ста лет проживу. Куда же мне тогда помирать-то? Помирать приказа не было...
И что же делать с этой Одессой, с людьми её, с мясистой спелой любовью, такой земной и щемяще нежной? Как жить в городе, в котором плакать хочется так же часто, как танцевать на улицах, петь громко ночами и тихо шептать богу в уши: о наших смешных волнениях и о болях, о счастье и несчастье, о благодарности, наконец. Что же делать, если переполняешься и сам начинаешь пахнуть - пряно и терпко, и слова твои так пахнут, и поступки?
Только сбегать иногда, то в белорусский лес, то в армянский поселок. И там выдыхать: в других людей, другое пространство. В другую жизнь.
В фокус попадает сумасшедшей красоты лето, с пьяным водорослевым воздухом, и сумасшедшей красоты люди - упоительные, в густой сетке морщин и историй.
- я, знаешь, восемнадцать лет сам жил. Сто восемьдесят голубей, две собаки, курочки декоративные - ты бы их видела, курочек этих - волосок к волоску. Думал, все уже - так вот и буду жить, а тут - она. Мы, знаешь, три года вместе жили просто, в гражданском браке. Всё ждал - сбежит. Ну сама посуди: зачем я ей? Старый дед, у нас разница в возрасте двадцать восемь лет. И все были против: её друзья смеялись, что она деньги любит. И мои тоже, знаешь, не жаловали её. Да и ругались мы - как скажены, - смеётся сухо и долго, будто сухой горох в стекла бросает - я бывший военный, а бывших в этом деле не бывает. Ну и она тоже - женщина с характером. Так ругались - думал: зачем жениться. А потом перестали. Говорю ей как-то: вот помру, дом заберёшь и будешь командовать как знаешь. А она - в слезы. Горько так. Говорит: не нужно мне ничего... И я, знаешь, подумал: какая разница, кто прав?! И все наладилось. Я соглашаюсь с ней. Говорю: хорошо, курочка. Пусть так. А она походит, походит возвращается. Прощения попросит, обнимет и все. Обо всем можно договориться.
- а потом поженились. Расписались и обвенчались. И так у нас сейчас хорошо: куры, голуби, собаки. Шесть котов. Шесть, представляешь? Было четыре, а тут принесла соседка несчастье. Рыжий, облезлый, худющий. Назвали Маркиз. А он - как есть Маркиз. С манерами и осанкой. И только её признает, знаешь? Вот меня - ни во что не ставит, я у него так, за приятеля дворового. А она - слово скажет и Маркиз сразу рядом. И на коленях у неё только лежит - четыре кило отъел. А тут были в гостях у тёщи - чувствую ползёт по штанине что. Смотрю - два глаза голубых и морда умильная. Трехцветная. Росту - с мою ладонь. Так она знаешь, все время на мне спала, котейка эта. Я в кровать - она в кровать. Я в кресло - она в кресло. И только уляжется, так тарахтеть начинает - я такого мотора никогда не слышал. Ну! А тут время уезжать. Садимся в машину, а она за нами. Я на жену смотрю - смеётся. Говорит: где пять, там и шесть. Так вот эта мелюзга всех построила, я тебе скажу. Даже Маркиза. Он теперь без неё не спит, не ест. И боится её, знаешь... А она все его манеры переняла: и спит как он, и лежит, где у него лежак. А ты говоришь - отношения. Я когда в окно смотрю, моя на огород выходит, траву пощипать, полить что - а к ней со всех сторон эта гвардия сбегается и давай за ней бродить туда сюда - я, знаешь, думаю, что вот и счастье.
- только детки нет пока. Мне бы вот такую принцессу, как у тебя, я бы счастливым был. Я чего тут шоферю - все думаю, как быть. У ней муж первый был - дрянь, а не мужик. Там, знаешь, история такая, бил её, она ребёночка и потеряла. Врачи говорят: надежда есть, вот мы боремся... А я, знаешь, думаю: если эко это не сработает, поеду в дом малютки, заберу себе вот такую принцессу. И будет с нами жить. И, знаешь, если у меня за спиной две мои девочки будут, я же тогда вообще - до ста лет проживу. Куда же мне тогда помирать-то? Помирать приказа не было...
И что же делать с этой Одессой, с людьми её, с мясистой спелой любовью, такой земной и щемяще нежной? Как жить в городе, в котором плакать хочется так же часто, как танцевать на улицах, петь громко ночами и тихо шептать богу в уши: о наших смешных волнениях и о болях, о счастье и несчастье, о благодарности, наконец. Что же делать, если переполняешься и сам начинаешь пахнуть - пряно и терпко, и слова твои так пахнут, и поступки?
Только сбегать иногда, то в белорусский лес, то в армянский поселок. И там выдыхать: в других людей, другое пространство. В другую жизнь.