Имя Божие
Имя Божие
Сергей Булгаков считает, что совершенно очевидно, что такое имя, собственное Имя Божие, или хотя бы один из бесконечных покровов этого страшного ИМЕНИ, может быть сообщено человеку только откровением, притом откровением в собственном смысле, сообщением трансцендентного в имманентном. Мостом, чрез который трансцендентное может открываться, не разрушив имманентного, не разорвав его на части, является слово-имя, логос в человеке. Звуковая личина слова в данном случае закрывает солнце и предохраняет человека от ослепления и опаления: как мы смотрим на солнце чрез затемненные стекла, так и ИМЯ Божие скрывается для нас, а вместе с тем и открывается в слове нашем человеческом, звуковом слове, которое оказывается некоей абсолютной Иконой невместимого, нестерпимого трансцендентного Имени, самого существа Божия, Я Божьего.
Сергей Булгаков говорит:
Здесь нам надо возвратиться к знакомому уже различению в слове - фонемы, морфемы и синемы. Фонема соответствует краскам и доске в иконе, морфема иероглифичности «подлинника», дающей схему изображения, синема есть само имя, сила изображения. Относительно синемы мы имеем еще двоякое разграничение: непосредственное значение слова как человеческого слова, - то, что соответствует «внутренней форме слова» (например, Иегова - «Сущий»: это есть деепричастная форма от глагола «быть» и имеет соответствующее значение), и значение перерожденного, пресуществленного слова, ставшего Именем Божиим. Разница между Именами Божиими и Именем Божиим как таковым связана с тем, что в тех живет их самостоятельное, вербальное, предикативное значение, между тем как здесь оно совершенно поглощено именем, существует только как имя. В том и другом случае присутствует благодать и сила Божия, почему Имя Божие всегда и везде является священным и достопоклоняемым. Но в первом случае мы имеем лишь благодатное освящение стихии, - именно слова, имеем, так сказать, святое слово, подобно тому как имеем мы святую воду, святой благословенный хлеб или просфору, антидор, даже св. миро, хотя здесь нисходит благодать Духа Святого, но стихия всё-таки сохраняет и свою собственную природу: это св. вода, св. хлеб и т.д. Она, эта стихия, является естественным сосудом для приятия благодати Духа Святого, и даже больше того, воспринимает её именно своим естеством, как вода или хлеб и т.п. Во втором же случае, когда мы имеем как бы собственное Имя Божие, Я Божие, собственная природа слова, его «внутренняя форма», или значение, как бы испаряются. Иегова есть Имя Божие совсем не потому, что оно означает сущий, ибо атрибут бытия еще не выражает собой в каком-либо исключительном смысле существо Божие, он стоит здесь наряду с другими атрибутами, или именами. Это слово делает Именем Божиим исключительное присутствие силы Божией в нем. Можно допустить - конечно, чисто теоретически, - что для Имени Божия могло бы быть избрано одно из других именований Божества: Елогим, Сафаоф, Творец, Отец и т.д. (мы понимаем, сколь невозможно это допущение по реальному существу дела пред лицом совершившегося откровения Божия об Имени Своем, но останавливаемся на этом предположении как вспомогательной гипотезе для иллюстрации своей мысли); однако раз откровение совершилось и Господь возвестил «Я - Иегова», то самостоятельное значение слова сущий совершенно растворяется, становится только словесной формой для вмещения Имени Божия, того, что, будучи словом для человеческого вмещения, является Сверхсловом для человеческого языка. Можно сказать, что собственное значение слова Сущий не имеет уже того значения, какое имело оно в момент избрания этого слова для Имени. После этого оно становится прозрачным стеклом, и лишь пропускающим лучи, но не отражающим их. Если возвратиться к нашему сравнению, то приходится сказать, что собственная стихия слова не сохранилась здесь, как она сохранилась в св. воде или хлебе, но пресуществилась подобно тому, как хлеб и вино совершенно и до конца пресуществляются лишь под видом хлеба и вина. То, что имело свою собственную стихийность и природу, теперь становится только «под видом», перестает быть самим собой, пресуществляется до конца. Однако, чтобы продолжить эту аналогию, от хлеба и вина до совершения таинства требуются определенные, очень строго установленные качества, которые удерживаются и тогда, когда они становятся только своею собственной видимостью. Так и слово, послужившее веществом Имени Божия, сохраняет свою словесную природу и свою значимость. Но как безмерное расстояние существует между этими определенными и предуказанными качествами хлеба и вина и Телом и Кровью Христовой и эту бездну может изгладить только чудо благодати Божией, так и между значением слова «сущий» самого по себе, которое сыздавна существовало, да и продолжает существовать в человеческом лексиконе, как одно из бесчисленных слов, имеющих свое определенное значение, и между Именем Божиим Иегова лежит пропасть, которая заполняется изволением Божиим, для нес неисповедимым, имеющим силу абсолютного откровения. Мы отдаем себе отчет во всей дерзновенности самочинных аналогий и сближений с такой святыней, как страшные Тайны Христовы, однако нам кажется, что к этой аналогии нас нудит самое существо дела. В таинстве мы всегда имеем абсолютно неразложимый конкрет, поэтому и здесь речь может идти только об аналогии, о пояснении сближением или противопоставлением одного чуда благодатного пресуществления чрез другое. И в Имени Божием мы имеем такое своеобразное, ни к чему другому не сводимое таинство слова, его пресуществление, благодаря которому слово, избранное стать Именем, становится словесным престолом Имени Божия, более чем иконой, храмом, алтарем, ковчегом, Святым Святых, местом присутствия Божия и встречи с Богом.