О «черной смерти», закрытии церквей и упрямом населении.
Намедни задался я вопросом: а закрывались ли в России церкви при эпидемиях раньше, в старые времена? Пошарил в источниках, в энциклопедиях всяких - пока что таких свидетельств не обрёл. Скорее, всё говорит об обратном - храмы при пандемиях были открыты и служили главным прибежищем и утешением для бедствующих людей. А ведь те - прошлые - эпидемии были, прямо скажем, не чета нынешним.
Чума («черная смерть») обрушивалась на русские земли многократно. И каждый раз, читая описания событий - неважно, в документальных хрониках или исторических повестях - испытываешь самое настоящее содрогание. Невозможно не ужасаться чудовищным масштабам и леденящим душу подробностям. Нынешним борцам с короновирусом подобное вряд ли даже снилось.
Писатель Д.М.Балашов в своих замечательных исторических повествованиях, весьма близких по содержанию к архивным материалам, описывает страшную пандемию середины XIV века:
«Черная смерть…медленно проползала по стране, начиная со Пскова, волоча за собой свой окровавленный хвост. В Новгороде Великом мор, начавшийся в середине августа, свирепствовал вплоть до весны и стихнул около Пасхи. Когда оставшиеся в живых горожане молили Господа о миновении беды и зарывали последние трупы, мор охватывал Владимирскую Русь…Вымер целиком Белозерск, вымер целиком город Глухов. Пустыми стояли дворы, только воронье да бродячие псы шастали по дорогам. Некому было хоронить последних мертвецов, некому грабить открытые домы. Тати вымерли тоже, как вымерли бояре и чернь.
Есть известие, что из всего Смоленска к концу мора осталось в живых двенадцать человек. Они вышли из города, эти двенадцать, и закрыли за собою ворота, как уходят хозяева из погибшего дома, куда уже не мыслят воротиться вновь…
…Черная смерть уже добралась до Москвы. Люди умирали кучами. Курились дымы. Странные черные тени ходили по улицам Москвы, звоня в колокольчики. Это иноки, обещавшиеся Богу, подбирали и уносили мертвецов. Заслышав звон, прохожие и проезжие шарахались в стороны, отступали, пропуская страшную ношу смерти, и долго, крестясь, глядели вослед медленно движущимся погребальным дрогам, носилкам или волокушам, за которыми не шло никого из родных, никто со слезами и рыданиями не тщился взглянуть на родимый лик, ни последний раз прикоснуться к дорогому покойнику.
Василий Протасьич разослал своих молодцов по городу в помочь инокам. Кмети, привычные к бою, ворочались белее мела, видя трупы жонок и детей с черными пятнами смерти. Тысяцкий Москвы сам начал объезжать улицы, подавая пример, стыдя и ободряя ослабших. Подчас, с кряхтеньем слезая с седла, сам подымал за плечи мертвецов…Многие из бояр умирали. Многие уже умерли. В думе, сожидая князя, шепотом сказывали друг другу, у кого погиб сын, у кого жонка, дочь, сестра, свесть или иная какая родня. Молчали, кивали головами. Несчастье, не разбирающее ни чина, ни звания, не щадящее ни седин старца, ни цветущей юности, сближало, уравнивало между собою…
(«Симеон Гордый», изд.Астрель «Транзиткнига», М., 2006, с. 557-564).
Вернёмся к интересующему вопросу. Как в подобных ситуациях вела себя русская Церковь? С учетом того обстоятельства, что бубонная чума - вещь крайне заразная, передаётся легко, даже при самых поверхностных контактах с носителями или с зараженными предметами - издавало ли священноначалие распоряжения закрывать храмы, ограничивать доступ прихожан?
Интерес к данному вопросу возник, конечно, не у меня одного. Буквально три дня назад появилась статья иерея Илии Письменюка «Русская Церковь в период эпидемий: исторический очерк». Ознакомившись с очерком, я лишний раз убедился в верности вывода философов-традиционалистов: история человечества являет собой не восхождение ввысь, процесс совершенствования и развития, а сползание вниз - упадок, разложение и деградацию. А все мыслители делятся на два противоположных лагеря: а) сторонников этой деградации, которые называет её «прогрессом» и считают положительным явлением, и б) противников, не приемлющих деградацию и скептически относящихся к её плодам. Иерей Илия Письменюк, само собой, по своим взглядам примыкает к лагерю первых (на всякий случай - прошу прощения, никого не хочу оскорбить, лишь констатирую). Но это ничуть не умаляет исторической ценности статьи. Сделанный им обзор позволяет увидеть, каким был изначально взгляд русских христиан (т.е и Русской Церкви) на пандемии, и каким он стал после прихода эпохи секуляризации. И сравнить этот взгляд с нынешним.
Говоря об эпохе допетровской Руси, о.Илия Письменюк делает, в частности, такие наблюдения:
«..Опасные заболевания, такие как чума, достаточно долго воспринимались населением не в качестве заразной инфекции, а «в виде небесной кары за грехи народа…».
«…Христианские Таинства и обряды воспринимаемы были не столько как лечение души, а в качестве основной или даже единственной формы телесного врачевания».
В этих отрывках, особенно ярко характеризующих традиционное христианское отношение к телесным недугам, о.Илия делает ударение на том, что таково было «восприятие населением». Но если очерк пишется по истории Церкви, то зачем акцентировать на этом самом безымянном населении? А каково же было мнение Церкви по данным вопросам - таким же или всё же отличалось? Этот момент о.Илья предпочитает обойти молчанием. Правда, ниже он всё же упоминает эпизод, когда «в XV в. при распространении чумы появляется первая мера, косвенно коснувшаяся Церкви, а именно - запрет на похороны умершего от болезни на церковных кладбищах в ограде города». При этом автор не сказал, от кого именно исходил этот запрет, но вновь не обошёл вниманием реакцию пресловутого населения: «Мера эта вызвала противодействие населения, т.к. «в глазах православного человека того времени быть похороненным вне церковного кладбища означало невозможность попадания в действительно лучший мир после смерти».
Всё же трудно избавиться от ощущения, что при описании данного периода автора что-то смущает, он чего-то недоговаривает. Делая обзор истории Русской Церкви, он явно избегает говорить об этой самой Церкви. Так как иначе, по всей видимости, пришлось бы признать тот факт, что взгляд Церкви от взглядов населения ничем существенно не отличался (ведь епископы и священники тоже включены в «население»). А раз так, что же это получается - Церковь была неправа?
При этом заметим, что автор признает тот факт, что против инфекционных заболеваний в Древней Руси принимались и вполне «земные» меры, в том числе касающиеся Церкви . Притом меры эти иногда бывали гораздо радикальнее, чем вводимые сегодня против COVID-19. Так, автором приводятся свидетельства, как во время новгородской чумы 1572 г. был введен жесточайший - без преувеличения - карантин, когда инфицированные районы вместе с заболевшими людьми полностью изолировались, и «священник, нарушивший воспрещение исповедовать больных людей, должен был в наказание быть сожжен (!)» Сергей Собянин до такого вряд ли додумается. …Однако, читая даже об этом беспрецедентном случае в Новгороде, мы не находим свидетельств тому, чтобы распоряжением священноначалия здоровым людям перекрывался доступ к церковным службам и таинствам. Так что и здесь о.Илие не удаётся показать какое-то особое, отличное от общепринятого, отношение Церкви к борьбе с пандемиями. В этом вопросе взгляды Церкви, государства и населения совпадали. Собственно, все три названные категории являли в то время единое целое, каковое может с полным правом быть названо единой христианской общиной в масштабе страны.
Вот после перехода к более поздним периодам, когда это единое целое распалось, автору становится значительно легче. Выстраивается родная, привычная ему схема: просвещенное, образованное священноначалие в союзе с таким же просвещенным, образованным государством, противостоит сиволапому, косному населению, загрязшему в невежестве и средневековых предрассудках. Здесь в обзоре о.Илии на сцену наконец-то выходит «Русская церковь», её взгляды и действия как предмет исследования - больше нет необходимости камуфлировать всё это под «населением», «нашими предками» и т.п.
Кстати, не могу не процитировать мимолетное, сделанное «на ходу», но замечательно символичное примечании о.Илии: «Перелом во взглядах на происхождение «мора» произошел примерно в середине XVII века после страшной чумы в Москве в 1654-1655 гг.». Читателям, имеющим отношение к древлеправославию/староверию, попадание отмеченного «перелома» именно на эти (1654-1655 ) годы говорит очень о многом.
Итак, прогресс пошел, автором обзора анонсировано «появление отечественной эпидемиологической науки», после чего начинается долгая и упорная борьба за просвещение. Однако даже здесь в повествовании постоянно проявляется та весьма неудобная для сторонников «просветительных» мер тенденция, что инициатором как правило выступает всё-таки государство, а вовсе не священноначалие. Именно чиновники (в том числе не русские и не православные) «рулили», а Русская церковь шла в фарватере порвавшего с русской стариной петровского Левиафана, и лишь «постепенно включалась в общие карантинные меры по мере развития эпидемиологической науки». Собственная позиция Церкви была весьма размытой и невнятной. Вряд ли этот период можно считать тем полем, где современный добросовестный христианин может искать исторические прецеденты для оправдания решения закрыть храмы на Пасху в 2020 году. Именно в синодальный, а также в советский «постсергианский» периоды (т.е. те периоды, когда Церковь во многом была лишена самостоятельности) родились те немногие примеры, на которые ссылаются сегодняшние сторонники «прогрессивных мер». Эти прецеденты - симптомы заработавшего процесса десекуляризации и профанации общественного сознания.
Однако даже в эту упадочную эпоху в Церкви, несмотря не на что, продолжается борьба тех самых двух условных лагерей - «прогрессистов» и «традиционалистов». Зачастую это выглядит как борьба «верхов» и «низов», но не всегда. В очерке о.Илии Письменюка эта борьба прослеживается очень хорошо, и видно, что в упорных ретроградах исподволь продолжают жить те исконные, традиционные, собственно христианские представления, которые были общепринятыми в допетровской Руси. И автор очерка с большим огорчением вынужден признать: «…Часть населения даже в конце XIX в. по-прежнему смотрела на болезни исключительно с точки зрения наказания Божьего, выступая против любых лечебных и эпидемиологических мер…». Опять это пресловутое население, будь оно неладно! Однако Новое время, в отличие от допетровской эпохи, даёт о.Илие Письменюку утешение: «…Священноначалие Русской Православной Церкви и ее духовенство повсеместно играли важнейшую роль в медицинском и эпидемиологическом просвещении простого народа». Несмотря на то, что этот самый простой народ далеко не всегда благодарен РПЦ за такую заботу, из-за чего РПЦ периодически сталкивалась «с сопротивлением, причиной которого была не столько злонамеренность, а, скорее, слабая образованность и распространение в крестьянской среде суеверных представлений». Митрополит Московский Амвросий в 1771 году пал жертвой этого сопротивления.
Возвращаясь к сегодняшнему дню, заметим, что даже после почти четырехвекового «просвещения», значительная часть церковного народа продолжает упрямо расставлять приоритеты не так, как хотелось бы сторонникам прогресса И когда сегодня у нас на глазах происходит это невиданное событие - закрытие церквей в Пасху Христову - традиционное, «допетровское» мирозозерцание, дремлющее в глубине каждой по-настоящему христианской души, вновь просыпается и всплывает на поверхность. И это миросозерцание не может примириться с тем, что происходит. Те немногие исторические примеры, когда где-то на местах были временные закрытия церквей, не выглядят убедительными на фоне беспрецедентного шага РПЦ в 2020 году. Традиционный православный взгляд на мир по-прежнему подразумевает, что Священное - таинства, богослужения, святыни - это и есть та инстанция, куда в первую очередь нужно обращаться за помощью при любой беде, в том числе и при пандемии. А карантины, врачи, медикаменты и дезинфекции - уже во вторую. Сторонники же профанации считают, что наоборот. Причем в наше время ссылки на необразованность и суеверия уже не срабатывают.
Дерзну утверждать, что именно первый взгляд и есть исконно-, истинно-христианский, то есть правильный. А второй - обмирщенный взгляд «а- ля христианство лайт» - неправильный.
Конечно, для идейных церковных модернистов процессы обмирщения (десакрализации), достигшие сегодня критической точки, имеют сугубо положительное значение. Так, самый известный борец за профанацию протодьякон Андрей Кураев презрительно называет допетровскую эпоху «временами царя Гороха» и ставит в пример «менее легендарные и более просвещенные времена», когда появился Устав о карантинах (19 в.), предписывающий в том числе возможность «закрывать богослужения» по усмотрению местного начальства.
…Безусловно, опасность заражения COVID-19 реальна. Это ни выдумка, ни фейк и не результат мирового заговора. И бороться с опасностью нужно в том числе и «земными» средствами. И христианину следует самым добросовестным образом выполнять предписанные мирской властью меры - но в пределах границ, допустимых для чада Церкви Христовой.
Нелепо, конечно, здесь предъявлять претензии к светским властям - они следуют своей, официально заявленной, закрепленной в конституциях и декларациях, «внерелигиозной» секулярной доктрине. В рамках этой доктрины нет принципиальной разницы между церквями и парикмахерскими. Закрыли этих, почему же не закрыть тех? Всё логично, приоритеты расставлены правильно. Однако христианин может ли соглашаться с подобной расстановкой приоритетов? По мнению о.Андрея Кураева и ему подобных - безусловно, да, может... Стала ли их позиция безраздельно господствующей в нынешней Церкви, одержала ли окончательную победу над традиционных христианским мировоззрением, «населением» и «допетровской эпохой»? Я на этот вопрос отвечать не берусь. Лучше приведу еще пару эпизодов из повести Д.Балашова. Всё-таки прекрасно он пишет.
Рождественские морозы сковали пути, с гулким треском лопаются бревна в углах домов. Лошади покрыты курчавым инеем. Кажется, и черная смерть отступила перед холодами. Уже не столь много мертвецов по дорогам, ободрились горожане…
…Зато в храмах - полно народу…
…Всем казалось уже, что мор утихает. По церквам служили благодарственные молебны. Но черная смерть, обманув всех, никуда не ушла. Она только пришипилась, притихла, сожидая весны, первых ранних оттепелей, чтобы стремительно, с новою злобой, обрушить карающий меч на обреченный край.
Симеон отказался покинуть Москву, как ни уговаривали его бояре… Давеча истопника там, за стеною, стошнило кровью. Смерда вытащили еще живого, отнесли в скудельницу умирать. Князю не сказали о том.
Под высокими спелыми звездами лежит оснеженная, притихшая земля. Серебряные метели текут по улицам, обтекая углы клетей. Ветер гудит, завывает в дымниках. В бессонных храмах день и ночь служат молебны.
Монахи с прикрытыми полотном лицами обходят город. Вот еще один странник, замерзший у самых рогаток, с черными пятнами на лице. Двое ставят носилки в снег. Другие двое крючьями подымают мороженый труп, кладут на носилки, шепча молитвы. Давеча утром один из братьев не поднялся с постели. Нынче его похоронят на монастырском кладбище, где ряды выкопанных по осени ям, прикрытых от снега хворостом, ожидают погибающих черною смертью иноков. В монастырском храме тоже всю ночь напролет читают часы.
- Ну, подымай! - скорее думает, чем говорит старший брат. Второй наклоняет над носилками. Черные отсветы высокими колеблемыми столбами движутся над землей. «Отыди от меня, сатана!» - шепчет он. В голове боль, в глазах плывет и мреет. Чума? Или тяжкая усталь после бессонных ночей? Он разгибает стан, подымает носилки, отяжелевшие в десятки раз, шепчет: «Господи, помози!» И они уходят усталым шагом в ночную тьму, позванивая колокольцем, и серебряный синий снег споро заметает следы.
… В марте ударила оттепель, потекли ручьи, толпы молящихся заполнили церкви - и мор усилился вновь. Можно сколько угодно говорить с осуждением о тогдашних нравах, об опасности скопления больных и здоровых в одном церковном здании, о причащении из одной чаши как вернейшем пути переноса заразы… Но и то следует заметить, что чума, обрушиваясь на край, словно бы движется, словно бы проползает по земле, губя тысячи и оставляя немногих, проходит и уходит, как полая вода в ледоход, и что никакие преграды - до самого недавнего времени - не могли остановить это движение в самом его начале, а в конце, когда черная смерть, словно насытившись трупами, начинает ослабевать, чудесные излечения происходят сами собой, без всякой помощи медицины…
…Март стоял на дворе, синий март, когда совершилась первая большая беда. Заболел, верно заразившись от молящихся, сам митрополит Феогност.
Феогност почувствовал себя плохо за ранней обедней. Отдыхая на раскладном кожаном стульце сбоку от алтаря, привалясь спиною к каменному столбу храма, он чуял, как стесняет в груди, как раскалывает голову, как жар подымается в членах, и, когда ощутил подступающее удушье, понял, что это - черная смерть.
Он все-таки довел до конца службу, но не вышел с крестом к молящимся, отверг лобызания архимандрита и ушел из собора, ведомый под руки иподьяконами, медленным осторожным шагом, точно слепой.
Уже выйдя вон и озрясь, он остоялся, отвел мановением руки спутников и медленно осенил крестным знамением собор и терема, видимые окрест, и, мысленно, весь окружающий мир, ибо знал, что это - последнее благословение. Потом, елико возможно, твердым шагом прошел до владычных палат, поднялся к себе, все еще одолевая тошноту, вызвал служку, знаком велел подать себе таз и питье, снял с помощью иподьяконов облачение - алтабасную митру с алмазным навершием, епитрахиль и саккос, поцеловал панагию и крест и, оставшись в палевом светлом подряснике, сел на ковер и в судорожном кашле склонился над тазом.
Оба иподьякона, ставшие белее бумаги, глядели, отступивши на шаг, на ярко-красную, дурно пахнущую мокроту в медном тазу. Феогност покивал им головой, разрешая удалиться.
Служка, трепещущий, как и они, помог митрополиту подняться с колен и лечь в постель. Феогност смежил глаза, одолевая давящую боль в груди, потом, справясь с собою, приказал хриплым шепотом:
- Позовите Алексия!
Алексий, уже извещенный обо всем, вошел скорой и твердой поступью. Менее уверенно следовал за ним епископ Афанасий, прибывший с Волыни еще по осени да так и застрявший на Москве.
Феогност поднял веки:
- Мою золотую печать и посох, непременно омывши то и другое вином, тебе, отче Алексий!..
… Феогност снова умолк, видимо собираясь с силами, и вновь заговорил медленно и внятно:
- Похороните меня близ гроба чудотворца Петра. Это я заслужил! - Феогност снова умолк и еще тише, свистящим шепотом, произнес по-гречески:
- Тебе, Господи!
Мелькнули ли перед его очами в тот миг виноцветное море и далекий Царьград, пестреющий на холмах? Или белые березы и хвойные океаны лесов его новой родины?
Преставился Феогност одиннадцатого марта и был похоронен в храме Успения Богородицы, близ гроба святого Петра, по слову своему.
(Там же, с. 566 -572)
После кончины митрополита Феогноста, в считанные дни, заболели и умерли двое маленьких сыновей великого князя Симеона Иоанновича. А вскоре за ними отправился и сам великий князь.
Опустошение, произведенное «черной смертью», было ужасным, число жертв - огромным.
Но исторических свидетельств о закрытии в ту пору церквей я так и не нашёл.
Чума («черная смерть») обрушивалась на русские земли многократно. И каждый раз, читая описания событий - неважно, в документальных хрониках или исторических повестях - испытываешь самое настоящее содрогание. Невозможно не ужасаться чудовищным масштабам и леденящим душу подробностям. Нынешним борцам с короновирусом подобное вряд ли даже снилось.
Писатель Д.М.Балашов в своих замечательных исторических повествованиях, весьма близких по содержанию к архивным материалам, описывает страшную пандемию середины XIV века:
«Черная смерть…медленно проползала по стране, начиная со Пскова, волоча за собой свой окровавленный хвост. В Новгороде Великом мор, начавшийся в середине августа, свирепствовал вплоть до весны и стихнул около Пасхи. Когда оставшиеся в живых горожане молили Господа о миновении беды и зарывали последние трупы, мор охватывал Владимирскую Русь…Вымер целиком Белозерск, вымер целиком город Глухов. Пустыми стояли дворы, только воронье да бродячие псы шастали по дорогам. Некому было хоронить последних мертвецов, некому грабить открытые домы. Тати вымерли тоже, как вымерли бояре и чернь.
Есть известие, что из всего Смоленска к концу мора осталось в живых двенадцать человек. Они вышли из города, эти двенадцать, и закрыли за собою ворота, как уходят хозяева из погибшего дома, куда уже не мыслят воротиться вновь…
…Черная смерть уже добралась до Москвы. Люди умирали кучами. Курились дымы. Странные черные тени ходили по улицам Москвы, звоня в колокольчики. Это иноки, обещавшиеся Богу, подбирали и уносили мертвецов. Заслышав звон, прохожие и проезжие шарахались в стороны, отступали, пропуская страшную ношу смерти, и долго, крестясь, глядели вослед медленно движущимся погребальным дрогам, носилкам или волокушам, за которыми не шло никого из родных, никто со слезами и рыданиями не тщился взглянуть на родимый лик, ни последний раз прикоснуться к дорогому покойнику.
Василий Протасьич разослал своих молодцов по городу в помочь инокам. Кмети, привычные к бою, ворочались белее мела, видя трупы жонок и детей с черными пятнами смерти. Тысяцкий Москвы сам начал объезжать улицы, подавая пример, стыдя и ободряя ослабших. Подчас, с кряхтеньем слезая с седла, сам подымал за плечи мертвецов…Многие из бояр умирали. Многие уже умерли. В думе, сожидая князя, шепотом сказывали друг другу, у кого погиб сын, у кого жонка, дочь, сестра, свесть или иная какая родня. Молчали, кивали головами. Несчастье, не разбирающее ни чина, ни звания, не щадящее ни седин старца, ни цветущей юности, сближало, уравнивало между собою…
(«Симеон Гордый», изд.Астрель «Транзиткнига», М., 2006, с. 557-564).
Вернёмся к интересующему вопросу. Как в подобных ситуациях вела себя русская Церковь? С учетом того обстоятельства, что бубонная чума - вещь крайне заразная, передаётся легко, даже при самых поверхностных контактах с носителями или с зараженными предметами - издавало ли священноначалие распоряжения закрывать храмы, ограничивать доступ прихожан?
Интерес к данному вопросу возник, конечно, не у меня одного. Буквально три дня назад появилась статья иерея Илии Письменюка «Русская Церковь в период эпидемий: исторический очерк». Ознакомившись с очерком, я лишний раз убедился в верности вывода философов-традиционалистов: история человечества являет собой не восхождение ввысь, процесс совершенствования и развития, а сползание вниз - упадок, разложение и деградацию. А все мыслители делятся на два противоположных лагеря: а) сторонников этой деградации, которые называет её «прогрессом» и считают положительным явлением, и б) противников, не приемлющих деградацию и скептически относящихся к её плодам. Иерей Илия Письменюк, само собой, по своим взглядам примыкает к лагерю первых (на всякий случай - прошу прощения, никого не хочу оскорбить, лишь констатирую). Но это ничуть не умаляет исторической ценности статьи. Сделанный им обзор позволяет увидеть, каким был изначально взгляд русских христиан (т.е и Русской Церкви) на пандемии, и каким он стал после прихода эпохи секуляризации. И сравнить этот взгляд с нынешним.
Говоря об эпохе допетровской Руси, о.Илия Письменюк делает, в частности, такие наблюдения:
«..Опасные заболевания, такие как чума, достаточно долго воспринимались населением не в качестве заразной инфекции, а «в виде небесной кары за грехи народа…».
«…Христианские Таинства и обряды воспринимаемы были не столько как лечение души, а в качестве основной или даже единственной формы телесного врачевания».
В этих отрывках, особенно ярко характеризующих традиционное христианское отношение к телесным недугам, о.Илия делает ударение на том, что таково было «восприятие населением». Но если очерк пишется по истории Церкви, то зачем акцентировать на этом самом безымянном населении? А каково же было мнение Церкви по данным вопросам - таким же или всё же отличалось? Этот момент о.Илья предпочитает обойти молчанием. Правда, ниже он всё же упоминает эпизод, когда «в XV в. при распространении чумы появляется первая мера, косвенно коснувшаяся Церкви, а именно - запрет на похороны умершего от болезни на церковных кладбищах в ограде города». При этом автор не сказал, от кого именно исходил этот запрет, но вновь не обошёл вниманием реакцию пресловутого населения: «Мера эта вызвала противодействие населения, т.к. «в глазах православного человека того времени быть похороненным вне церковного кладбища означало невозможность попадания в действительно лучший мир после смерти».
Всё же трудно избавиться от ощущения, что при описании данного периода автора что-то смущает, он чего-то недоговаривает. Делая обзор истории Русской Церкви, он явно избегает говорить об этой самой Церкви. Так как иначе, по всей видимости, пришлось бы признать тот факт, что взгляд Церкви от взглядов населения ничем существенно не отличался (ведь епископы и священники тоже включены в «население»). А раз так, что же это получается - Церковь была неправа?
При этом заметим, что автор признает тот факт, что против инфекционных заболеваний в Древней Руси принимались и вполне «земные» меры, в том числе касающиеся Церкви . Притом меры эти иногда бывали гораздо радикальнее, чем вводимые сегодня против COVID-19. Так, автором приводятся свидетельства, как во время новгородской чумы 1572 г. был введен жесточайший - без преувеличения - карантин, когда инфицированные районы вместе с заболевшими людьми полностью изолировались, и «священник, нарушивший воспрещение исповедовать больных людей, должен был в наказание быть сожжен (!)» Сергей Собянин до такого вряд ли додумается. …Однако, читая даже об этом беспрецедентном случае в Новгороде, мы не находим свидетельств тому, чтобы распоряжением священноначалия здоровым людям перекрывался доступ к церковным службам и таинствам. Так что и здесь о.Илие не удаётся показать какое-то особое, отличное от общепринятого, отношение Церкви к борьбе с пандемиями. В этом вопросе взгляды Церкви, государства и населения совпадали. Собственно, все три названные категории являли в то время единое целое, каковое может с полным правом быть названо единой христианской общиной в масштабе страны.
Вот после перехода к более поздним периодам, когда это единое целое распалось, автору становится значительно легче. Выстраивается родная, привычная ему схема: просвещенное, образованное священноначалие в союзе с таким же просвещенным, образованным государством, противостоит сиволапому, косному населению, загрязшему в невежестве и средневековых предрассудках. Здесь в обзоре о.Илии на сцену наконец-то выходит «Русская церковь», её взгляды и действия как предмет исследования - больше нет необходимости камуфлировать всё это под «населением», «нашими предками» и т.п.
Кстати, не могу не процитировать мимолетное, сделанное «на ходу», но замечательно символичное примечании о.Илии: «Перелом во взглядах на происхождение «мора» произошел примерно в середине XVII века после страшной чумы в Москве в 1654-1655 гг.». Читателям, имеющим отношение к древлеправославию/староверию, попадание отмеченного «перелома» именно на эти (1654-1655 ) годы говорит очень о многом.
Итак, прогресс пошел, автором обзора анонсировано «появление отечественной эпидемиологической науки», после чего начинается долгая и упорная борьба за просвещение. Однако даже здесь в повествовании постоянно проявляется та весьма неудобная для сторонников «просветительных» мер тенденция, что инициатором как правило выступает всё-таки государство, а вовсе не священноначалие. Именно чиновники (в том числе не русские и не православные) «рулили», а Русская церковь шла в фарватере порвавшего с русской стариной петровского Левиафана, и лишь «постепенно включалась в общие карантинные меры по мере развития эпидемиологической науки». Собственная позиция Церкви была весьма размытой и невнятной. Вряд ли этот период можно считать тем полем, где современный добросовестный христианин может искать исторические прецеденты для оправдания решения закрыть храмы на Пасху в 2020 году. Именно в синодальный, а также в советский «постсергианский» периоды (т.е. те периоды, когда Церковь во многом была лишена самостоятельности) родились те немногие примеры, на которые ссылаются сегодняшние сторонники «прогрессивных мер». Эти прецеденты - симптомы заработавшего процесса десекуляризации и профанации общественного сознания.
Однако даже в эту упадочную эпоху в Церкви, несмотря не на что, продолжается борьба тех самых двух условных лагерей - «прогрессистов» и «традиционалистов». Зачастую это выглядит как борьба «верхов» и «низов», но не всегда. В очерке о.Илии Письменюка эта борьба прослеживается очень хорошо, и видно, что в упорных ретроградах исподволь продолжают жить те исконные, традиционные, собственно христианские представления, которые были общепринятыми в допетровской Руси. И автор очерка с большим огорчением вынужден признать: «…Часть населения даже в конце XIX в. по-прежнему смотрела на болезни исключительно с точки зрения наказания Божьего, выступая против любых лечебных и эпидемиологических мер…». Опять это пресловутое население, будь оно неладно! Однако Новое время, в отличие от допетровской эпохи, даёт о.Илие Письменюку утешение: «…Священноначалие Русской Православной Церкви и ее духовенство повсеместно играли важнейшую роль в медицинском и эпидемиологическом просвещении простого народа». Несмотря на то, что этот самый простой народ далеко не всегда благодарен РПЦ за такую заботу, из-за чего РПЦ периодически сталкивалась «с сопротивлением, причиной которого была не столько злонамеренность, а, скорее, слабая образованность и распространение в крестьянской среде суеверных представлений». Митрополит Московский Амвросий в 1771 году пал жертвой этого сопротивления.
Возвращаясь к сегодняшнему дню, заметим, что даже после почти четырехвекового «просвещения», значительная часть церковного народа продолжает упрямо расставлять приоритеты не так, как хотелось бы сторонникам прогресса И когда сегодня у нас на глазах происходит это невиданное событие - закрытие церквей в Пасху Христову - традиционное, «допетровское» мирозозерцание, дремлющее в глубине каждой по-настоящему христианской души, вновь просыпается и всплывает на поверхность. И это миросозерцание не может примириться с тем, что происходит. Те немногие исторические примеры, когда где-то на местах были временные закрытия церквей, не выглядят убедительными на фоне беспрецедентного шага РПЦ в 2020 году. Традиционный православный взгляд на мир по-прежнему подразумевает, что Священное - таинства, богослужения, святыни - это и есть та инстанция, куда в первую очередь нужно обращаться за помощью при любой беде, в том числе и при пандемии. А карантины, врачи, медикаменты и дезинфекции - уже во вторую. Сторонники же профанации считают, что наоборот. Причем в наше время ссылки на необразованность и суеверия уже не срабатывают.
Дерзну утверждать, что именно первый взгляд и есть исконно-, истинно-христианский, то есть правильный. А второй - обмирщенный взгляд «а- ля христианство лайт» - неправильный.
Конечно, для идейных церковных модернистов процессы обмирщения (десакрализации), достигшие сегодня критической точки, имеют сугубо положительное значение. Так, самый известный борец за профанацию протодьякон Андрей Кураев презрительно называет допетровскую эпоху «временами царя Гороха» и ставит в пример «менее легендарные и более просвещенные времена», когда появился Устав о карантинах (19 в.), предписывающий в том числе возможность «закрывать богослужения» по усмотрению местного начальства.
…Безусловно, опасность заражения COVID-19 реальна. Это ни выдумка, ни фейк и не результат мирового заговора. И бороться с опасностью нужно в том числе и «земными» средствами. И христианину следует самым добросовестным образом выполнять предписанные мирской властью меры - но в пределах границ, допустимых для чада Церкви Христовой.
Нелепо, конечно, здесь предъявлять претензии к светским властям - они следуют своей, официально заявленной, закрепленной в конституциях и декларациях, «внерелигиозной» секулярной доктрине. В рамках этой доктрины нет принципиальной разницы между церквями и парикмахерскими. Закрыли этих, почему же не закрыть тех? Всё логично, приоритеты расставлены правильно. Однако христианин может ли соглашаться с подобной расстановкой приоритетов? По мнению о.Андрея Кураева и ему подобных - безусловно, да, может... Стала ли их позиция безраздельно господствующей в нынешней Церкви, одержала ли окончательную победу над традиционных христианским мировоззрением, «населением» и «допетровской эпохой»? Я на этот вопрос отвечать не берусь. Лучше приведу еще пару эпизодов из повести Д.Балашова. Всё-таки прекрасно он пишет.
Рождественские морозы сковали пути, с гулким треском лопаются бревна в углах домов. Лошади покрыты курчавым инеем. Кажется, и черная смерть отступила перед холодами. Уже не столь много мертвецов по дорогам, ободрились горожане…
…Зато в храмах - полно народу…
…Всем казалось уже, что мор утихает. По церквам служили благодарственные молебны. Но черная смерть, обманув всех, никуда не ушла. Она только пришипилась, притихла, сожидая весны, первых ранних оттепелей, чтобы стремительно, с новою злобой, обрушить карающий меч на обреченный край.
Симеон отказался покинуть Москву, как ни уговаривали его бояре… Давеча истопника там, за стеною, стошнило кровью. Смерда вытащили еще живого, отнесли в скудельницу умирать. Князю не сказали о том.
Под высокими спелыми звездами лежит оснеженная, притихшая земля. Серебряные метели текут по улицам, обтекая углы клетей. Ветер гудит, завывает в дымниках. В бессонных храмах день и ночь служат молебны.
Монахи с прикрытыми полотном лицами обходят город. Вот еще один странник, замерзший у самых рогаток, с черными пятнами на лице. Двое ставят носилки в снег. Другие двое крючьями подымают мороженый труп, кладут на носилки, шепча молитвы. Давеча утром один из братьев не поднялся с постели. Нынче его похоронят на монастырском кладбище, где ряды выкопанных по осени ям, прикрытых от снега хворостом, ожидают погибающих черною смертью иноков. В монастырском храме тоже всю ночь напролет читают часы.
- Ну, подымай! - скорее думает, чем говорит старший брат. Второй наклоняет над носилками. Черные отсветы высокими колеблемыми столбами движутся над землей. «Отыди от меня, сатана!» - шепчет он. В голове боль, в глазах плывет и мреет. Чума? Или тяжкая усталь после бессонных ночей? Он разгибает стан, подымает носилки, отяжелевшие в десятки раз, шепчет: «Господи, помози!» И они уходят усталым шагом в ночную тьму, позванивая колокольцем, и серебряный синий снег споро заметает следы.
… В марте ударила оттепель, потекли ручьи, толпы молящихся заполнили церкви - и мор усилился вновь. Можно сколько угодно говорить с осуждением о тогдашних нравах, об опасности скопления больных и здоровых в одном церковном здании, о причащении из одной чаши как вернейшем пути переноса заразы… Но и то следует заметить, что чума, обрушиваясь на край, словно бы движется, словно бы проползает по земле, губя тысячи и оставляя немногих, проходит и уходит, как полая вода в ледоход, и что никакие преграды - до самого недавнего времени - не могли остановить это движение в самом его начале, а в конце, когда черная смерть, словно насытившись трупами, начинает ослабевать, чудесные излечения происходят сами собой, без всякой помощи медицины…
…Март стоял на дворе, синий март, когда совершилась первая большая беда. Заболел, верно заразившись от молящихся, сам митрополит Феогност.
Феогност почувствовал себя плохо за ранней обедней. Отдыхая на раскладном кожаном стульце сбоку от алтаря, привалясь спиною к каменному столбу храма, он чуял, как стесняет в груди, как раскалывает голову, как жар подымается в членах, и, когда ощутил подступающее удушье, понял, что это - черная смерть.
Он все-таки довел до конца службу, но не вышел с крестом к молящимся, отверг лобызания архимандрита и ушел из собора, ведомый под руки иподьяконами, медленным осторожным шагом, точно слепой.
Уже выйдя вон и озрясь, он остоялся, отвел мановением руки спутников и медленно осенил крестным знамением собор и терема, видимые окрест, и, мысленно, весь окружающий мир, ибо знал, что это - последнее благословение. Потом, елико возможно, твердым шагом прошел до владычных палат, поднялся к себе, все еще одолевая тошноту, вызвал служку, знаком велел подать себе таз и питье, снял с помощью иподьяконов облачение - алтабасную митру с алмазным навершием, епитрахиль и саккос, поцеловал панагию и крест и, оставшись в палевом светлом подряснике, сел на ковер и в судорожном кашле склонился над тазом.
Оба иподьякона, ставшие белее бумаги, глядели, отступивши на шаг, на ярко-красную, дурно пахнущую мокроту в медном тазу. Феогност покивал им головой, разрешая удалиться.
Служка, трепещущий, как и они, помог митрополиту подняться с колен и лечь в постель. Феогност смежил глаза, одолевая давящую боль в груди, потом, справясь с собою, приказал хриплым шепотом:
- Позовите Алексия!
Алексий, уже извещенный обо всем, вошел скорой и твердой поступью. Менее уверенно следовал за ним епископ Афанасий, прибывший с Волыни еще по осени да так и застрявший на Москве.
Феогност поднял веки:
- Мою золотую печать и посох, непременно омывши то и другое вином, тебе, отче Алексий!..
… Феогност снова умолк, видимо собираясь с силами, и вновь заговорил медленно и внятно:
- Похороните меня близ гроба чудотворца Петра. Это я заслужил! - Феогност снова умолк и еще тише, свистящим шепотом, произнес по-гречески:
- Тебе, Господи!
Мелькнули ли перед его очами в тот миг виноцветное море и далекий Царьград, пестреющий на холмах? Или белые березы и хвойные океаны лесов его новой родины?
Преставился Феогност одиннадцатого марта и был похоронен в храме Успения Богородицы, близ гроба святого Петра, по слову своему.
(Там же, с. 566 -572)
После кончины митрополита Феогноста, в считанные дни, заболели и умерли двое маленьких сыновей великого князя Симеона Иоанновича. А вскоре за ними отправился и сам великий князь.
Опустошение, произведенное «черной смертью», было ужасным, число жертв - огромным.
Но исторических свидетельств о закрытии в ту пору церквей я так и не нашёл.