6. Размышления и опыт жизни Т. Воеводиной (1)
domestic-lynx.livejournal.com/43949.html
Татьяна Воеводина Крепостное право: вторая серия - 1 часть
"В «Литературной газете» обсуждается 150-летие отмены крепостного права. Один из авторов считает, что 1961-й год породил год 1917. Вполне вероятно. Но этим актуальность темы крепостного права не исчерпывается.
«НЕОБХОДИМОСТЬ САМОВЛАСТЬЯ И ПРЕЛЕСТИ КНУТА»
«Народ не властен в своих учреждениях», - сказал в XIX веке один умный француз, когда-то страшно популярный, а ныне совершенно у нас забытый, - Густав Лебон (Le Bon). Под «учреждениями» понимается, конечно, не контора, как в сегодняшнем языке, а государственные и общественные формы, в которых существует народ, его правовые и институты, обычаи делового оборота и т.д. Ну, примерно то, что по-английски именуется “institution”.
Если у народа есть какое-то учреждение, и оно держится - значит, не зря, значит, есть у него какой-то корень в народной жизни, и вот так взять и заменить его на что-то даже и лучшее, и прогрессивное, и более вроде бы цивилизованное - не получится. Или это новое и прогрессивное просто не привьётся, или окажется новым лишь по названию, а поскребёшь - старое. «Сколько ни реформируй партию власти, а всё КПСС получается» - с присущей ему лапидарной простотой заметил как-то В.С. Черномырдин.
Если что-то есть, и держится, и живёт - значит, некую позитивную роль оно играет. Даже если можно доказать с сорока шести точек зрения, что это глупо, тупо и нелепо, деструктивно и контрпродуктивно, и вообще ни в одной приличной стране такого нет уже триста лет, а может, и никогда не было.
Так бывает и в маленькой человеческой жизни. Посмотришь на кого-то со стороны, и думаешь: «Ну как бедственно-нелепо живёт человек! Вот я бы на его месте то изменила, это переиначила, третье переставила - и вышло бы гораздо умнее и рациональнее». И только с годами постепенно смекаешь, что никто никогда ни на чьём месте не бывает, а только на своём собственном - созданном судьбой, наследственностью, характером, изначальными обстоятельствами жизни. И если кто-то что-то в своей жизни делает - нелепое, с твоей точки зрения - значит, какую-то свою проблему он таким манером решает. Может быть, не оптимально, может, даже болезненно, с архинизким кпд, но - решает.
Ровно то же самое относится и к народу - коллективной личности.
Не может так быть, чтобы крепостное право задержалось в России по чьему-то недомыслию или злонамерению. Это ведь огромный, важнейший институт, влиявший на всю русскую жизнь, и невозможно, чтобы он был совершенно беспочвенным. Тем более, что сформировался и укрепился он тогда, когда в большинстве стран никакого крепостного права уже не было - при Борисе Годунове. А потом крепостное право только крепло и матерело.
Екатерина II - уж на что была вольтерьянка, а крепостное право не тронула. И Радищева загнобила, который против писал. При этом переписывалась с Вольтером и Дидро насчёт «вольности и прав».
«Messieurs, им возразила
Она, - vous me comblez», (вы меня восхищаете) -
И тотчас прикрепила украинцев к земле». (А.К. Толстой).
Какая же роль - позитивная, созидательная роль была у крепостного права? Мы, воспитанные на оде «Вольность» и стихотворении «Деревня» про «рабство тощее», которое «влачится по браздам» - как-то не привыкли к такой постановке вопроса. А зря. Смысл в крепостном праве был. Дурно исполненный, искажённый этим дурным исполнением, но был. В чём он?
Вся история русского народа прошла под знаком освоения огромного пространства. Николай Бердяев даже говорил о «власти пространства над русской душой»: русский человек в своих хороших и плохих качествах - это человек, выросший в большой, очень большой стране. Где две недели скачи - ни до какого государства не доскачешь. И в широте нашей натуры, и в нашем разгильдяйстве, и в нашем свинстве - во всём запечатлелись эти просторы.
Такова народная судьба, такова воля исторического рока - чтобы русские имели это огромное пространство. Оно попало нам не случайно, а как задание его освоить. И на протяжении веков русские это задание выполняли. (От него отступилось только наше поколение, на излёте 20-го века, и за это ещё понесёт свою расплату, но сейчас я не о том).
Чтобы освоить огромное пространство, его надо заселить, надо, чтобы люди жили и работали, чтоб пахали землю. Русский человек вообще-то по природе турист. Он ни к чему не привязан, ничего толком не ценит и по-настоящему не уважает, ничем не дорожит, не укоренён в своём быту: есть - ну спасибо, нет - обойдёмся. Кто жил среди западноевропейцев - поймёт, о чём я. Там люди врастают в быт, в его детали. Они уважают свое социальное положение, гордятся своими житейскими достижениями, готовы их защищать. Нам всё это кажется недостойными внимания мещанскими пустяками. По-итальянски даже слово есть - campanilismo - привязанность к родной колокольне, если буквально. У нас этого нет - ни слова, ни чувства, мы - странники, перекати поле, калики перехожие. Не только географические странники, но и, главным образом, социальные, душевные и духовные. Это ощущение странничества поддерживалось нашей природой и географией. Русскому человеку сняться с места нетрудно: просторы неоглядные, избу срубить тоже есть из чего. Это не европейский каменный дом - умаешься, пока сложишь. Так что проблема «закрепления кадров» стояла всегда остро. Она у нас в крови.
Второй фактор - огромное централизованное государство. Управлять из центра всей жизнью огромной страны - невозможно. Это и сегодня-то невозможно, а века назад? Сама жизнь сформировала ответ на запрос жизни. Поместье - в замысле - было маленьким государством со своими подданными-крестьянами и правителем-отцом - помещиком. Это не феодальное европейское поместье - это своего рода филиал царской власти на местах. Поместье мыслилось как центр жизни: административный, политический, культурный. То есть, попросту говоря, управление было спущено «на низы». Да, было: «закон - моё желание, кулак - моя полиция». Но у такого положения не было альтернатив: государство не имело возможности содержать администрацию и создать какие-то культурные ячейки на местах. В этой роли мыслилось поместье. Это было самодержавие на местах.
Впрочем, «мыслилось» - возможно, не слишком удачное слово, чересчур рациональное. Многое в жизни, любого уровня, - семьи, государства, компании - существует на полурациональном уровне, пристраиваясь к потребностям живой практики. Весьма часто, и это типичный случай, сами участники процесса не осознают, почему они делают нечто, какое это имеет значение и даже не только ПОЧЕМУ, но и даже ЧТО они делают. Так формируются броделевские «структуры повседенвности» - на грани органического и социального.
Многие помещики пытались, стремились быть отцами своим крестьянам. Вообще, отношения высших с низшими у нас очень часто строятся по типу семьи. Иногда семьи благостно-патриархальной, иногда - самодурственной, но семьи, а не холодного «общественного договора» или иного какого правового конструкта. С.Г. Кара-Мурза даже считает, что русским свойственна семейственность государственного быта, что и советское государство с его традиционным патернализмом - это аналог семьи, в то время как западные демократии - это аналог рынка. Некая истина в этом рассуждении, безусловно, схвачена.
Так было всегда. И оброк, и барщина - всё это было. Но, по свидетельству того же Пушкина в его знаменитом разговоре с англичанином, они не были особо обременительными, кроме как рядом со столицами, где баре были развращены роскошью - тогдашним «гламуром». А в глубинке жили попросту, увлекаясь, как г-н Скотинин, разведением свиней, не сильно удаляясь от своих «холопов».
Да, крестьян били, секли на конюшне, но это совершенно не противоречит патернализму: и детей били, такая была социальная норма. Вспомните, c чего начинается «Детство Тёмы»: любящий отец сечёт сына за сломанный цветок. Причём это не шлепок под горячую руку, а хладнокровная экзекуция, которую сам родитель полагает полезной и необходимой для воспитания.
Так что в замысле, в духе, в общем жизненном ощущении это было именно так: помещик - организатор жизни и отец крестьянам. Такое было их задание, их жизненное место, их роль в мироздании, миссия, если угодно (ненавижу это слово, особенно в корпоративно-коммерческом обиходе).
Другое дело, что задание это благородные дворяне с треском провалили. Главное начальство, российское самодержавие, не сумело «построить» свой руководящий класс, указать им задачи, приставить к делу и строго спросить за исполнение. Это пытался сделать Пётр I: он, собственно, и создал слой служилого дворянства, своего рода «номенклатуры». Но его наследники дворянство распустили, позволили ему расслабляться и бездельничать. «Указ о вольности дворянской», в нашем обиходном сознании прочно связанный с Екатериной II, на самом деле был подготовлен её злополучным супругом, т.е. дело к тому шло. Благородные дворяне были освобождены от обязательной службы и вообще ото всех обязательств.
В результате помещики засели в своих усадьбах и практиковали самую разнузданную обломовщину: могли служить, могли не служить, хозяйством они тоже особо не заморачивались. Господ Простаковых автор всё-таки наказал: их имение берётся в опеку (во внешнее государственное управление), но сколькие избегли этой участи. Заниматься хозяйством, повышать урожайность - всё это было как-то неинтересно: нешто мы немцы? «Сословья благородные у нас труду не учатся» - с полным знанием дела говорит помещик из «Кому на Руси жить хорошо». «У нас дворянам работать не полагается», - вторит ему щедринский «Мальчик без штанов».
По отсутствию практического дела, помещики развлекались всяк на свой образец: кто конституционными фантазиями, кто крепостными театрами, кто, как Петрашевский, заведением фаланстера в собственном имении. Все эти занятия нас учили беспрекословно уважать, совершенно не обращая внимания на то, что помещики не исполняли своей главной задачи, своего долга землевладельцев.
А задачей помещиков было организовать, направить и возглавить народную работу, придать ей смысл и толк. Но именно этого-то никогда и не было: ни ДО отмены крепостного права, ни ПОСЛЕ того. Нерв проблемы состоял не в тех или иных организационных формах, даже не в распределении земли, а в том, чтобы повысить производительность. А повысить её можно было, только интенсифицируя труд, привнеся в него разум и культурность, которой не было у крестьян, но было (или могло быть) у помещиков. Но они изменили своему сословному долгу. Ведь изменить долгу может не только отдельный человек, но и целый класс людей и даже целый народ.
Когда крепостное право отменили, произошёл ли прогресс в сельском хозяйстве? Да нет, не произошёл. Произошёл даже откат. Культура земледелия и землепользования не повысилась, а понизилась. Загляните в какой-нибудь музей-заповедник, представляющий собой старинную усадьбу, например в Кузьминки. Там в подробностях расскажут, как пало и захирело хозяйство после «несчастья», по словцу чеховского героя, т.е. воли. Баре растерялись и совсем опустили руки, распродавали поместья под дачи, а народ, лишённый руководства, колупался, как мог. Нечто подобное наблюдаем через сто с лишком лет после роспуска колхозов-совхозов.
То и другое отчётливо показало (только никто не захотел увидеть): дело не в организационных формах, а в том, что руководящий класс не выполнил своего долга - руководить народным трудом. У нас был тип «кающегося барина» - специфически наш, русский, тип; на Западе его не было и не могло быть: там собственник владеет собственностью с гордостью и сознанием правоты. А наш барин каялся, что-де живёт за счёт труда крепостных «душ», что несправедливо и аморально. Не в том каялся барин! Каяться надо было в безделье и пустопорожности. Работать надо было, а не каяться, выполнять свою задачу. Но каяться, конечно, легче. И приятнее.
Перечитайте под этим углом зрения хоть «Анну Каренину» - и вам откроется любопытнейшая картина. Помещик Левин - работает. Это нечто редкое и удивительное: землевладелец занимается сельским хозяйством - экое диво! Он думает об удоях, о вывозе удобрений на поля, лично руководит работами, за что в своём кругу слывёт чудаком. Стива Облонский, состоящий, как полагается приличному нормальному человеку, на казённой службе в департаменте, подтрунивает над своим чудаком-приятелем. Принято умиляться сценой косьбы Левина - наша учительница, помнится, с придыханием читала нам это вслух. Считалось, что тем самым он продемонстрировал свою склонность к труду и пресловутую близость к народу. А не коси он - что бы изменилось? Его тогда не следовало бы уважать? А ведь его задача - радикально другая: организовать и внести разум в народную работу, сделать её более производительной. Вот с этой-то работай помещичье сословие и не справилось. Помещик Энгельгардт, так сказать, Левин в жизни, автор знаменитых «Писем из деревни», верно писал: несчастье России в том, что тот, кто имеет знания, не работает, а кто работает - знаний не имеет. Оттого и результаты были соответствующие.
«В преданиях и усадьбах старых русских бар встретим следы приспособлений комфорта и развлечения, но не хозяйства и культуры; из них можно составить музей праздного баловства, но не землевладения и сельского управления», - писал В.О. Ключевский в 1890 г. Безделье и никчёмность землевладельцев - вот истинная причина бедственного положения, а не те или иные организационные формы, хотя, конечно, и организационные формы следовало совершенствовать. Умнейшие люди России понимали это сто и более лет назад. Сергей Булгаков настаивал, что истинная проблема России - не распределительная, а производительная. Нужен рост качества и производительности труда, а не «чёрный передел». Но эти голоса не были услышаны - просто по русской склонности к простым решениям и «одноходовкам». А медленная, ежедневная, капиллярная работа - это у нас во все времена мало кого прельщало. То ли дело трах-бах - и вот оно счастье. Отнять землю у помещиков, распустить колхозы, запретить КПСС - всё это меры из одного ряда, при всей их внешней непохожести.
Автор статьи в ЛГ пишет, что Октябрьская революция - отдалённое следствие отмены крепостного права в том виде, в каком это было произведено. Можно и так сказать. Но главное - это следствие невыполнения руководящим классом общества своего долга.
Вообще, все несчастья, как в отдельной человеческой жизни, так и в жизни больших сообществ людей, в жизни целых народов - проистекают от неосознания и невыполнения своего долга. От своего рода дезертирства. Естественно, больший и труднейший долг лежит на высших классах: кому много дано, с того много и спросится. Невыполненный долг очень часто всплывает через многие годы, но расплата наступает всегда. Она наступает и в маленькой частной жизни, и в большой народной. Самая тяжкая расплата - революция вместе со всеми ужасами, которые сопровождают любую революцию, даже и вполне мирную по внешнему виду.
Ж. де Местр считал революцию прямым наказанием за грехи прошлого. Наказанием всему народу. Лео Токвилль в своей знаменитой истории Великой Французской революции проводит ту же мысль о неисполненном долге. В истории нашей Октябрьской революции виден тот же неисполненный долг. И дворянства, и интеллигенции, и буржуазии, и, разумеется, самодержавия. Отрёкся царь - «крестьяне в солдатских шинелях» сочли себя свободными от присяги, данной государю, и массово повалили домой. И то сказать: ему можно дезертировать, а мне почему нельзя? И, разумеется, невыполненный долг по отношению к крестьянству, к организации народного труда. «Дворяне благородные» отлынивали от этого и до и после отмены крепостного права. Ну и получили по полной."
domestic-lynx.livejournal.com/44151.html
Татьяна Воеводина Крепостное право - вторая серия - часть 2
"«ВСЁ ДОЛЖНО В ПРИРОДЕ ПОВТОРИТЬСЯ» Вспоминая об отмене крепостного права, нельзя не вспомнить о его второй серии в ХХ веке. Когда отгремела революция и потребовалось «строить и месть в сплошной лихорадке буден» - крепостное право было возрождено. Или введено заново - это уж как кому угодно считать. Возрождено потому, что по-другому не получалось, потому что это соответствует нашей земле и нашему положению в мире. Возрождено оно было в форме таких главнейших институтов как прикрепление крестьян к колхозам-совхозам, института прописки, распределения после учебных заведений, отчасти - обязательности общественно-полезного труда и трудности увольнения с предприятий.
Мы привычно относим всё перечисленное к ужасам сталинизма, а к ужасам известно какое отношение: ах-ах, главное - не допустить повторения. При таком отношении к делу сваливается в одну нерасчленимую кучу и головотяпство исполнения, и прямое предательство, и правильные по существу меры, вытекающие из объективных исторических, географических, геополитических и психологических особенностей нашего народа. На самом деле многое из того, что мы привычно причисляем к «ужасам», - это просто техническая необходимость и больше ничего. Ужасы сталинизма, конечно, были, но не надо забывать, что живём мы сегодня на том, что было создано при ужасах и благодаря ужасам - такая вот неприятность. Тем ещё заделом живём и его проматываем. К тому же, вполне вероятно, те ужасы отвратили от нас ещё большие ужасы - полного распада и уничтожения. К чему весьма часто ведёт безбрежное человеколюбие и вполне искреннее стремление никого не задеть и не обидеть.
Мои читатели подозревают меня почти в родственной привязанности к тов. Сталину, но это не так, родственные чувства у меня скорее противоположного свойства: я - внучка репрессированного и погибшего в ту эпоху. Так что nothing personal, only business. Так вот о бизнесе. Когда начинаешь заниматься бизнесом, на многое, в том числе и в истории, смотришь по-другому: не с позиции абстрактного человеколюбия, а практически, с позиции достижения цели - в тех условиях и с тем человеческим материалом. И тут начинаешь понимать всё: и уголовную ответственность за двадцатиминутное опоздание на работу, и «закон о трёх колосках». А что прикажете делать, если опаздывают все и всегда? И воруют, как заводные… И заменить их некем: все такие. Бизнес вообще воспитывает прямой взгляд на вещи.
Бизнес тов. Сталина был успешен - под «бизнесом» я разумею то, что первоначально это слово и значило: дело, занятие. В Северном речном порту в Москве на стене элегантного здания Речного вокзала, ныне изрядно обшарпанного, висит табличка, извещающая, что канал им. Москвы был сооружён в 1934-1937 г.г. Однажды я оказалась там с отцом, старым инженером. Поглядев на табличку, он задумчиво проговорил, что в наши дни столько времени потратили бы на согласование документации. Не на изготовление - на согласование. Было это давно - ещё в 80-х годах. Сегодня за такие дела просто не берутся, сегодня такое и помыслить нельзя, поэтому говорить о сроках просто бессмысленно.
Вернёмся к крепостному праву - к его второй серии. Разумеется, никакой генетической связи с тем, первым, крепостным правом у сталинской политики не было. Просто перед страной стояли определённые задачи - и их надо было решить - в сжатые сроки с ограниченными ресурсами. Попросту говоря, требовалось в кратчайшие сроки провести индустриализацию и подготовиться к большой войне. И для решения стоящих перед страной задач потребовались меры очень похожие на крепостное право. По сути это и было крепостное право. Что и позволяет считать его делом естественным и эффективным - в наших условиях. Вытекающим из этих условий.
ПРОПИСКА: ГДЕ РОДИЛСЯ, ТАМ И ПРИГОДИЛСЯ Наша территория не просто велика - она крайне неравноценна по условиям проживания. И неприятность состоит в том, что осваивать её надо всю: природные богатства сосредоточены не в курортных местах. Сибирь надо осваивать, Север осваивать тоже надо. А любые земли можно считать в полной мере принадлежащими данному народу и государству только в том случае, когда они этим народом заселены. Русский народ находил нетривиальные способы освоения данной Богом и судьбой территории. В.О. Ключевский подробно рассказывает, какую роль сыграли т.н. «пустынные» монастыри в деле освоения «северов».
Да что там «северА» - даже и на исконных-то территориях сохранить население и то задача. Если население есть - можно говорить о каком-то развитии, нет населения - всё пустые слова. Дай населению неограниченную свободу передвижения и выбора места жительства - оно утечёт в большие города или уж прямо в Москву. Потому что в большом городе жить не приятнее, а проще, легче. Прибыток на единицу усилия несравненно выше, чем в маленьком городке, а паче того - на селе. И так повсюду в мире. Недаром и в Европе разного рода турки-арабы-негры кучкуются в больших городах и вовсе не стремятся в сельскую местность или даже в маленькие городки.
Вот именно такую функцию - удержания народа на местах и прикрепления к тем местам, в которых этого населения не хватает, - и взяла на себя проклятая, всеми ненавидимая прописка. Точнее, было у неё две функции: закрепление людишек на местах и за ними неусыпный контроль. Всё было про всех известно: кто живёт, откуда приехал, где работает, в чём замечен. А вы думаете почему, можно было романтически гулять до рассвета? Вот поэтому и можно было: ничего из ничего не получается. Помню, в детстве (в 60-е годы) мы в Егорьевске первоклассницами ходили с подружкой пешком в загородный коллективный сад за яблоками, где у её дедушки был участок. Вот так выходили из дома да и шли себе потихоньку, километра два-три. Можете такое себе представить? Сегодня ребёнка в школу по соседству провожают. Но контроль - это несколько иная тема.
Поговорим о закреплении.
Нельзя было вот так взять и уехать по своему почину куда глаза глядят. Вернее так: можно было уехать в худшие условия: в деревню, на север, из большого города в маленький, а наоборот - нельзя. Можно было уехать учиться, по оргнабору - возможности переменить место жительства, а с ним и судьбу, конечно, кое-какие были, но вот так взять и утечь туда, где легче, - было нельзя. И большинство жило на своём месте, работало на соседней фабрике, приводило детей в школу, где учились сами.
На первый взгляд, кажется, что такое положение выгодно государству, а для человека - тяжко и угнетательно. На самом деле, и для самого человека это полезно и благотворно. В прикреплённости к своему месту есть большой смысл. Если ты знаешь, что тебе здесь жить если не до конца дней, то неограниченно долго - ты так или иначе в это место вкладываешься. Ты стремишься его улучшить, украсить или уж, во всяком случае, не гадить там. Потому что это твоё место, в какой-то мере - часть тебя самого. Помню, когда-то на школьных тетрадках печатали цитату из Чехова: «Если б каждый на своём клочке земли сделал всё, что может, как прекрасна стала бы наша земля» (цитирую по памяти). И это чистая правда, в суете забытая нами.
Иное дело, если пред тобой, что называется, открыт весь мир. На первый взгляд, кажется, что такое положение несравненно лучше и счастливее. Иди куда сам знаешь, живи где хочешь. Не понравилось тут - езжай в Москву, не сложилось в Москве - попробуй за границу. В интернете не прекращаются обсуждения: свалить из Рашки или покуда остаться в «этой стране», сейчас как раз в ЖЖ печатаются мудрые советы и впечатления тех, кто «свалил» или кто по тем или иным причинам остался. Такое положение вещей считается необычайно прогрессивным, и не моги против слова молвить - сейчас прослывёшь сталинистом, фашистом или, по меньшей мере, заскорузлым совком.
На самом деле возможность «свалить» пагубна и, как теперь принято выражаться, контрпродуктивна. Пагубно это для страны, для народа и для самих героев. Пагубно для тех, кто уезжает, для тех, к кому он приезжает, и для тех, кто остаётся тоже пагубно. Уезжая, человек годами, а то и десятилетиями, живёт на два дома, не пойми как, не прикипая душой ни к одному из мест. От старого места он оторвался (это провинция, «дыра», никаких перспектив, нечего ловить - он это место презирает), а на новом месте - презирают его. Тут он провинциал, «понаехали тут». Новое место тоже ощущается как враждебное, не своё.
В Тульской области мне рассказывали: из сёл народ утекает в райцентры, а исконные жители райцентров стараются перебраться в Тулу, а туляки в свою очередь, понятно, в Москву. Живут часто в уродских условиях, но - в Москве. Поскольку квартира съёмная и перспективы туманны - своим местом они не считают ни Тулу, ни Москву. А коли так, они - социальная пыль, носимая ветром. Вся их жизнь - временная и случайная, любить и украшать землю такой человек никогда не будет. Недаром на вокзале, какой он ни есть распрекрасный, господствует атмосфера временности и неуюта, находиться там больше необходимого не хочется.
Но этим дело не исчерпывается. Самая возможность вот так сняться и уехать - разъедает души и тех, кто никуда не уедет. Большинство ведь всё-таки никуда не уезжает, а так и проживает жизнь в своём углу. Но самая возможность уехать в какие-то богатые и счастливые земли, где жить легче, где и работать-то почти не нужно, - всё это действует разлагающе и деморализует. Человек раздумывает и примеривается, собственная жизнь кажется ему малоценной и неуважаемой, вкладывать труд в её улучшение он не будет: что в нашей дыре может быть приличного, пора валить отсюда, только вот надо решить, куда. Очень часто решение затягивается, порой до пенсии, но человек этот - ни в городе Богдан, ни в селе Селифан - живёт с чувством временности и случайности. Как вы думаете, такой человек работник? Правильно думаете.
Вообще, нет более надёжного средства стать хроническим неудачником, чем считать свою теперешнюю жизнь временной и случайной, только лишь подготовкой к какой-то новой замечательной жизни, которая откроется там, за горизонтом. В принципе, это всем известно, но многие, очень многие раз за разом повторяют эту классическую жизненную ошибку. Так вот химера отъезда - премного тому способствует. И, напротив, зная твёрдо, что тебе здесь жить - поневоле будешь об этом месте заботиться. Полюбишь его, потому что любим мы то, во что вложен собственный труд. Сама по себе местность или населённый пункт ни хорош, ни плох: таким или иным его делают люди - своим трудом, мечтами и мифами.
Сегодня таких неудачников бродит по нашей земле несчитано: в их орбиту их неудачничества втянут весь мир. Теперь вот и Болонский процесс подоспел: наши дипломы будут якобы котироваться повсюду, так что теоретически можно будет пристроиться сидеть в офисе где-нибудь на другом конце вселенной. А вы говорите Одоев или Усть-Каменогорск - да плевать мы хотели на этот провинциальный «ацтой»! Большинство, конечно, во всю жизнь никуда не тронется, но тоска по несбыточному будет глодать неотступно, мешая наладить жизнь в родном углу.
Советская прописка - так, как она была замыслена, - давала внятные ориентиры: ты по своему почину можешь уехать туда, где труднее, где хуже, а туда, где легче и лучше, - не можешь. Хочешь улучшать жизнь там, где труднее - пожалуйста. А приспосабливаться, искать лёгкой жизни - не выйдет. Недаром было такое осудительное советское словцо - «приспособленец», «искатель лёгкой жизни». Сегодня такой человек называется «успешным», «реализованным» и «состоявшимся», но это так, к слову. Таков был замысел, реализация, разумеется, далеко не всегда отвечает замыслу, но для того, чтобы реализовалось что-то достойное, должен быть адекватный задаче и внятно изложенный замысел. В эпоху наибольших успехов Советского Союза - он был.
НЕПЕРЕВОДИМОЕ СЛОВО «РАСПРЕДЕЛЕНИЕ» Когда-то в юности столкнулась: не могу выразить по-иностранному советское понятие «распределение», т.е. посылка окончивших учебные заведения туда, куда требуется народному хозяйству. Мои родители, выпускники технического вуза 50-х годов, рассказывали: распределение было законом; не поедешь - разыщут и водворят на место работы с милицией. И это действовало: квалифицированные рабочие, инженеры и техники не оседали в больших городах, где учились, а отправлялись туда, где в них была нужда, где строились промышленные предприятия. Только такой подход к делу позволял максимально использовать те человеческие ресурсы, которые были в стране. Когда давление ослабло, когда насильно распределять перестали, всё тут же пошло неперекосяк: в больших городах выпускники не могут найти работу, а в глубинке хронически не хватает специалистов. Мы ностальгически умиляемся: вот в 50-е годы какая замечательная была советская школа: приезжали ребята из Тьмутаракани и поступали в МГУ. Вот как замечательно учили! Учили, да, потому что было, кому учить. Выпускники педвузов ехали по распределению, куда посылали. Уже в 70-е годы, когда я кончала школу, у многих выпускников провинциальных школ был прочерк в аттестате по тому или иному предмету: не было учителя. Вот не было и всё тут. Хотя совокупное количество выпускников педвузов было колоссальное. Просто они оседали по конторам в крупных городах, а не ехали к месту распределения.
То же самое было и с инженерами, и со всеми другими так называемыми «молодыми специалистами».
Это было практическое последствие «отмены крепостного права».
Нужно же заинтересовать, создать условия, действовать экономическими методами! - так говорят прогрессивные и либеральные. Разумеется, создавать условия, лучшие условия, всё более замечательные условия - необходимо. Тут нечего и говорить. Но сделать так, чтобы люди сами бежали из больших городов, от привычной, налаженной жизни, - в Тьмутаракань - этого экономическими методами достичь нельзя. Невозможно этого достичь экономическими методами! Просто потому, что туда должны сначала приехать люди и создать эти самые условия. И люди там должны постоянно находиться, чтобы эти условия поддерживать.
Вообще, экономические методы не универсальны, как мнится многим неофитам «экономикса», вовсе не всего и не везде можно достичь экономическими методами. Разумеется, и их забывать нельзя, присовокупляя к экономическим методам - моральные: прославление тех, кто честно выполняет свой долг, и моральное давление на уклонистов. Но при всём этом ничего не подействует, если нет государственного закрепления выпускников там, где они нужны.
Если нет принуждения. По существу - крепостного права. Пускай ограниченного, не навсегда, но - крепостного. Нет его - и система подготовки специалистов крутится вхолостую, производя столичных офисных сидельцев. Поднять экономику таким способом - невозможно.
АГРОГУЛАГ И ПЛОДЫ СВОБОДЫ Ужасы «агрогулага» известны всем и многократно описаны: при Сталине крестьяне, не имевшие паспортов, не имели права уйти из колхозов-совхозов. Получили они такую возможность только при Хрущёве и широко ею воспользовались. Я не сомневаюсь в том, что жизнь в военной и послевоенной деревне была страшно трудной и скудной. Но она - была. Потом её не стало вовсе.
Лично я времён крепостного права не застала, видела лишь хрущёвскую «волю». В моё детство, в 60-70-х годах мы проводили лето в живописной деревеньке на высоком берегу Оки. Уже тогда всё сколько-нибудь активное подалось в города. В Москву просто так уехать было невозможно, так хоть в Коломну, на завод. Это гораздо легче: отстоял смену - и свободен. А в деревне ты крутишься целый день и конца этому не предвидится. Уже в те далёкие времена приокская деревушка начала неуклонно вымирать: оставались всё больше старухи да дачники. При нас закрыли начальную школу, что существовала там с «дореволюции». А нет школы - нет и деревни, это давно замечено. Недаром в Австралии и Новой Зеландии наладили дистанционное обучение детей фермеров через интернет, с эпизодическими наездами учителей. Понимают: если ребёнок уедет в город в интернат - назад он не вернётся. Это дорога с односторонним движением.
Возвращаясь к детским воспоминаниям, замечу: тогда в деревне было стадо - восемь коров и множество овец. Сейчас ни коров, ни овец нет, кур-то всего ничего. Деревня стала чисто дачной. Сельские жители, бывшие когда-то производителями, стали потребителями хлеба, мяса, молока, овощей. И по-человечески их понять можно: так легче.
Вымирание деревни - это прямой результат отмены крепостного права - его второй серии. Плоды свободы. Причём процесс прошёл изумительно быстро, буквально на жизни одного поколения. Много говорят о раскрестьянивании, об ужасах коллективизации, а вот о тихом вымирании как-то помалкивают, вроде как это объективный, природный процесс, а против природы - известно - не попрёшь. У нас в районной газете то и дело встречаются объявлении о продаже домов во Владимирской области с таким выразительным уточнением «в ДЕЙСТВУЮЩЕЙ деревне». Вот оно как: есть и бездействующие.
А ведь было по-другому - в крепостные-то времена. Я недавно, переставляя книги, случайно открыла хрестоматию с отрывком из «Василия Тёркина», где он мечтает, как покажется односельчанам с медалью. Мечтает прийти на гулянку. А вдруг придёт - и нет гулянки. «Нет гулянки? Ладно, нет. /Я в другой колхоз, я в третий - вся округа на веду/ где-нибудь да в сельсовете на гулянку попаду». Меня вдруг несказанно изумили эти немудрящие слова. Сегодня в смоленской деревне такое просто непредставимо, чтобы вот рядом, в пешеходной, как теперь говорят, досягаемости - и столько народу. Да, деревня была людной, полнокровной. Когда есть народ - можно что угодно сделать. Можно было облегчить их жизнь, улучшить, дать какие-то льготы, разрешить, наконец, частную инициативу, вплоть до малого бизнеса. Всё можно было сделать, если есть люди. Когда людей нет - и разрешать некому.
«Народы родятся в деревне и умирают в городе» - заметил знаменитый антрополог Ганс Гюнтер, и так именно оно и есть. А умирают народы - весьма нередко - от НЕСВАРЕНИЯ СВОБОДЫ.
Говорят, что рабство развращает, но не меньше развращает и свобода. Сегодня для селянина есть стандартный жизненный путь - податься в город «в охрану». Сама по себе эта охрана - могучий инструмент развращения. Говорят, в ней заняты несколько миллионов - больше, чем в армии. Вообразите: здоровые мужики сидят и НИЧЕГО, ну ровно ничего, не делают. У нас в посёлки кладбищенские привратники ещё сшибают сотенные с желающих проехать через кладбище в объезд пробки. Конечно, это легче, чем пахать - в самом прямом смысле. Так что эти граждане пахать уже не будут никогда - ни в каком смысле. И это тоже плоды свободы. Плоды того давнего «несчастья» - отмены крепостного права. ...
Такова уж наша историческая судьба. Таково наше место на земном лике.
Поэтому ликуя по поводу 150-летия отмены крепостного права, вспомним о его СОЗИДАТЕЛЬНОЙ роли. А начнём возрождаться и восстанавливаться - вспомнить придётся не только умственно, но и практически. По-другому не получится. «Народ не властен в своих учреждениях» - прав дедушка социальной психологии Густав Лебон."
*
след. стр. http://dlia-vsex.livejournal.com/29850.html
***
содержание блога dlia-vsex.livejournal.com/898.html
Татьяна Воеводина Крепостное право: вторая серия - 1 часть
"В «Литературной газете» обсуждается 150-летие отмены крепостного права. Один из авторов считает, что 1961-й год породил год 1917. Вполне вероятно. Но этим актуальность темы крепостного права не исчерпывается.
«НЕОБХОДИМОСТЬ САМОВЛАСТЬЯ И ПРЕЛЕСТИ КНУТА»
«Народ не властен в своих учреждениях», - сказал в XIX веке один умный француз, когда-то страшно популярный, а ныне совершенно у нас забытый, - Густав Лебон (Le Bon). Под «учреждениями» понимается, конечно, не контора, как в сегодняшнем языке, а государственные и общественные формы, в которых существует народ, его правовые и институты, обычаи делового оборота и т.д. Ну, примерно то, что по-английски именуется “institution”.
Если у народа есть какое-то учреждение, и оно держится - значит, не зря, значит, есть у него какой-то корень в народной жизни, и вот так взять и заменить его на что-то даже и лучшее, и прогрессивное, и более вроде бы цивилизованное - не получится. Или это новое и прогрессивное просто не привьётся, или окажется новым лишь по названию, а поскребёшь - старое. «Сколько ни реформируй партию власти, а всё КПСС получается» - с присущей ему лапидарной простотой заметил как-то В.С. Черномырдин.
Если что-то есть, и держится, и живёт - значит, некую позитивную роль оно играет. Даже если можно доказать с сорока шести точек зрения, что это глупо, тупо и нелепо, деструктивно и контрпродуктивно, и вообще ни в одной приличной стране такого нет уже триста лет, а может, и никогда не было.
Так бывает и в маленькой человеческой жизни. Посмотришь на кого-то со стороны, и думаешь: «Ну как бедственно-нелепо живёт человек! Вот я бы на его месте то изменила, это переиначила, третье переставила - и вышло бы гораздо умнее и рациональнее». И только с годами постепенно смекаешь, что никто никогда ни на чьём месте не бывает, а только на своём собственном - созданном судьбой, наследственностью, характером, изначальными обстоятельствами жизни. И если кто-то что-то в своей жизни делает - нелепое, с твоей точки зрения - значит, какую-то свою проблему он таким манером решает. Может быть, не оптимально, может, даже болезненно, с архинизким кпд, но - решает.
Ровно то же самое относится и к народу - коллективной личности.
Не может так быть, чтобы крепостное право задержалось в России по чьему-то недомыслию или злонамерению. Это ведь огромный, важнейший институт, влиявший на всю русскую жизнь, и невозможно, чтобы он был совершенно беспочвенным. Тем более, что сформировался и укрепился он тогда, когда в большинстве стран никакого крепостного права уже не было - при Борисе Годунове. А потом крепостное право только крепло и матерело.
Екатерина II - уж на что была вольтерьянка, а крепостное право не тронула. И Радищева загнобила, который против писал. При этом переписывалась с Вольтером и Дидро насчёт «вольности и прав».
«Messieurs, им возразила
Она, - vous me comblez», (вы меня восхищаете) -
И тотчас прикрепила украинцев к земле». (А.К. Толстой).
Какая же роль - позитивная, созидательная роль была у крепостного права? Мы, воспитанные на оде «Вольность» и стихотворении «Деревня» про «рабство тощее», которое «влачится по браздам» - как-то не привыкли к такой постановке вопроса. А зря. Смысл в крепостном праве был. Дурно исполненный, искажённый этим дурным исполнением, но был. В чём он?
Вся история русского народа прошла под знаком освоения огромного пространства. Николай Бердяев даже говорил о «власти пространства над русской душой»: русский человек в своих хороших и плохих качествах - это человек, выросший в большой, очень большой стране. Где две недели скачи - ни до какого государства не доскачешь. И в широте нашей натуры, и в нашем разгильдяйстве, и в нашем свинстве - во всём запечатлелись эти просторы.
Такова народная судьба, такова воля исторического рока - чтобы русские имели это огромное пространство. Оно попало нам не случайно, а как задание его освоить. И на протяжении веков русские это задание выполняли. (От него отступилось только наше поколение, на излёте 20-го века, и за это ещё понесёт свою расплату, но сейчас я не о том).
Чтобы освоить огромное пространство, его надо заселить, надо, чтобы люди жили и работали, чтоб пахали землю. Русский человек вообще-то по природе турист. Он ни к чему не привязан, ничего толком не ценит и по-настоящему не уважает, ничем не дорожит, не укоренён в своём быту: есть - ну спасибо, нет - обойдёмся. Кто жил среди западноевропейцев - поймёт, о чём я. Там люди врастают в быт, в его детали. Они уважают свое социальное положение, гордятся своими житейскими достижениями, готовы их защищать. Нам всё это кажется недостойными внимания мещанскими пустяками. По-итальянски даже слово есть - campanilismo - привязанность к родной колокольне, если буквально. У нас этого нет - ни слова, ни чувства, мы - странники, перекати поле, калики перехожие. Не только географические странники, но и, главным образом, социальные, душевные и духовные. Это ощущение странничества поддерживалось нашей природой и географией. Русскому человеку сняться с места нетрудно: просторы неоглядные, избу срубить тоже есть из чего. Это не европейский каменный дом - умаешься, пока сложишь. Так что проблема «закрепления кадров» стояла всегда остро. Она у нас в крови.
Второй фактор - огромное централизованное государство. Управлять из центра всей жизнью огромной страны - невозможно. Это и сегодня-то невозможно, а века назад? Сама жизнь сформировала ответ на запрос жизни. Поместье - в замысле - было маленьким государством со своими подданными-крестьянами и правителем-отцом - помещиком. Это не феодальное европейское поместье - это своего рода филиал царской власти на местах. Поместье мыслилось как центр жизни: административный, политический, культурный. То есть, попросту говоря, управление было спущено «на низы». Да, было: «закон - моё желание, кулак - моя полиция». Но у такого положения не было альтернатив: государство не имело возможности содержать администрацию и создать какие-то культурные ячейки на местах. В этой роли мыслилось поместье. Это было самодержавие на местах.
Впрочем, «мыслилось» - возможно, не слишком удачное слово, чересчур рациональное. Многое в жизни, любого уровня, - семьи, государства, компании - существует на полурациональном уровне, пристраиваясь к потребностям живой практики. Весьма часто, и это типичный случай, сами участники процесса не осознают, почему они делают нечто, какое это имеет значение и даже не только ПОЧЕМУ, но и даже ЧТО они делают. Так формируются броделевские «структуры повседенвности» - на грани органического и социального.
Многие помещики пытались, стремились быть отцами своим крестьянам. Вообще, отношения высших с низшими у нас очень часто строятся по типу семьи. Иногда семьи благостно-патриархальной, иногда - самодурственной, но семьи, а не холодного «общественного договора» или иного какого правового конструкта. С.Г. Кара-Мурза даже считает, что русским свойственна семейственность государственного быта, что и советское государство с его традиционным патернализмом - это аналог семьи, в то время как западные демократии - это аналог рынка. Некая истина в этом рассуждении, безусловно, схвачена.
Так было всегда. И оброк, и барщина - всё это было. Но, по свидетельству того же Пушкина в его знаменитом разговоре с англичанином, они не были особо обременительными, кроме как рядом со столицами, где баре были развращены роскошью - тогдашним «гламуром». А в глубинке жили попросту, увлекаясь, как г-н Скотинин, разведением свиней, не сильно удаляясь от своих «холопов».
Да, крестьян били, секли на конюшне, но это совершенно не противоречит патернализму: и детей били, такая была социальная норма. Вспомните, c чего начинается «Детство Тёмы»: любящий отец сечёт сына за сломанный цветок. Причём это не шлепок под горячую руку, а хладнокровная экзекуция, которую сам родитель полагает полезной и необходимой для воспитания.
Так что в замысле, в духе, в общем жизненном ощущении это было именно так: помещик - организатор жизни и отец крестьянам. Такое было их задание, их жизненное место, их роль в мироздании, миссия, если угодно (ненавижу это слово, особенно в корпоративно-коммерческом обиходе).
Другое дело, что задание это благородные дворяне с треском провалили. Главное начальство, российское самодержавие, не сумело «построить» свой руководящий класс, указать им задачи, приставить к делу и строго спросить за исполнение. Это пытался сделать Пётр I: он, собственно, и создал слой служилого дворянства, своего рода «номенклатуры». Но его наследники дворянство распустили, позволили ему расслабляться и бездельничать. «Указ о вольности дворянской», в нашем обиходном сознании прочно связанный с Екатериной II, на самом деле был подготовлен её злополучным супругом, т.е. дело к тому шло. Благородные дворяне были освобождены от обязательной службы и вообще ото всех обязательств.
В результате помещики засели в своих усадьбах и практиковали самую разнузданную обломовщину: могли служить, могли не служить, хозяйством они тоже особо не заморачивались. Господ Простаковых автор всё-таки наказал: их имение берётся в опеку (во внешнее государственное управление), но сколькие избегли этой участи. Заниматься хозяйством, повышать урожайность - всё это было как-то неинтересно: нешто мы немцы? «Сословья благородные у нас труду не учатся» - с полным знанием дела говорит помещик из «Кому на Руси жить хорошо». «У нас дворянам работать не полагается», - вторит ему щедринский «Мальчик без штанов».
По отсутствию практического дела, помещики развлекались всяк на свой образец: кто конституционными фантазиями, кто крепостными театрами, кто, как Петрашевский, заведением фаланстера в собственном имении. Все эти занятия нас учили беспрекословно уважать, совершенно не обращая внимания на то, что помещики не исполняли своей главной задачи, своего долга землевладельцев.
А задачей помещиков было организовать, направить и возглавить народную работу, придать ей смысл и толк. Но именно этого-то никогда и не было: ни ДО отмены крепостного права, ни ПОСЛЕ того. Нерв проблемы состоял не в тех или иных организационных формах, даже не в распределении земли, а в том, чтобы повысить производительность. А повысить её можно было, только интенсифицируя труд, привнеся в него разум и культурность, которой не было у крестьян, но было (или могло быть) у помещиков. Но они изменили своему сословному долгу. Ведь изменить долгу может не только отдельный человек, но и целый класс людей и даже целый народ.
Когда крепостное право отменили, произошёл ли прогресс в сельском хозяйстве? Да нет, не произошёл. Произошёл даже откат. Культура земледелия и землепользования не повысилась, а понизилась. Загляните в какой-нибудь музей-заповедник, представляющий собой старинную усадьбу, например в Кузьминки. Там в подробностях расскажут, как пало и захирело хозяйство после «несчастья», по словцу чеховского героя, т.е. воли. Баре растерялись и совсем опустили руки, распродавали поместья под дачи, а народ, лишённый руководства, колупался, как мог. Нечто подобное наблюдаем через сто с лишком лет после роспуска колхозов-совхозов.
То и другое отчётливо показало (только никто не захотел увидеть): дело не в организационных формах, а в том, что руководящий класс не выполнил своего долга - руководить народным трудом. У нас был тип «кающегося барина» - специфически наш, русский, тип; на Западе его не было и не могло быть: там собственник владеет собственностью с гордостью и сознанием правоты. А наш барин каялся, что-де живёт за счёт труда крепостных «душ», что несправедливо и аморально. Не в том каялся барин! Каяться надо было в безделье и пустопорожности. Работать надо было, а не каяться, выполнять свою задачу. Но каяться, конечно, легче. И приятнее.
Перечитайте под этим углом зрения хоть «Анну Каренину» - и вам откроется любопытнейшая картина. Помещик Левин - работает. Это нечто редкое и удивительное: землевладелец занимается сельским хозяйством - экое диво! Он думает об удоях, о вывозе удобрений на поля, лично руководит работами, за что в своём кругу слывёт чудаком. Стива Облонский, состоящий, как полагается приличному нормальному человеку, на казённой службе в департаменте, подтрунивает над своим чудаком-приятелем. Принято умиляться сценой косьбы Левина - наша учительница, помнится, с придыханием читала нам это вслух. Считалось, что тем самым он продемонстрировал свою склонность к труду и пресловутую близость к народу. А не коси он - что бы изменилось? Его тогда не следовало бы уважать? А ведь его задача - радикально другая: организовать и внести разум в народную работу, сделать её более производительной. Вот с этой-то работай помещичье сословие и не справилось. Помещик Энгельгардт, так сказать, Левин в жизни, автор знаменитых «Писем из деревни», верно писал: несчастье России в том, что тот, кто имеет знания, не работает, а кто работает - знаний не имеет. Оттого и результаты были соответствующие.
«В преданиях и усадьбах старых русских бар встретим следы приспособлений комфорта и развлечения, но не хозяйства и культуры; из них можно составить музей праздного баловства, но не землевладения и сельского управления», - писал В.О. Ключевский в 1890 г. Безделье и никчёмность землевладельцев - вот истинная причина бедственного положения, а не те или иные организационные формы, хотя, конечно, и организационные формы следовало совершенствовать. Умнейшие люди России понимали это сто и более лет назад. Сергей Булгаков настаивал, что истинная проблема России - не распределительная, а производительная. Нужен рост качества и производительности труда, а не «чёрный передел». Но эти голоса не были услышаны - просто по русской склонности к простым решениям и «одноходовкам». А медленная, ежедневная, капиллярная работа - это у нас во все времена мало кого прельщало. То ли дело трах-бах - и вот оно счастье. Отнять землю у помещиков, распустить колхозы, запретить КПСС - всё это меры из одного ряда, при всей их внешней непохожести.
Автор статьи в ЛГ пишет, что Октябрьская революция - отдалённое следствие отмены крепостного права в том виде, в каком это было произведено. Можно и так сказать. Но главное - это следствие невыполнения руководящим классом общества своего долга.
Вообще, все несчастья, как в отдельной человеческой жизни, так и в жизни больших сообществ людей, в жизни целых народов - проистекают от неосознания и невыполнения своего долга. От своего рода дезертирства. Естественно, больший и труднейший долг лежит на высших классах: кому много дано, с того много и спросится. Невыполненный долг очень часто всплывает через многие годы, но расплата наступает всегда. Она наступает и в маленькой частной жизни, и в большой народной. Самая тяжкая расплата - революция вместе со всеми ужасами, которые сопровождают любую революцию, даже и вполне мирную по внешнему виду.
Ж. де Местр считал революцию прямым наказанием за грехи прошлого. Наказанием всему народу. Лео Токвилль в своей знаменитой истории Великой Французской революции проводит ту же мысль о неисполненном долге. В истории нашей Октябрьской революции виден тот же неисполненный долг. И дворянства, и интеллигенции, и буржуазии, и, разумеется, самодержавия. Отрёкся царь - «крестьяне в солдатских шинелях» сочли себя свободными от присяги, данной государю, и массово повалили домой. И то сказать: ему можно дезертировать, а мне почему нельзя? И, разумеется, невыполненный долг по отношению к крестьянству, к организации народного труда. «Дворяне благородные» отлынивали от этого и до и после отмены крепостного права. Ну и получили по полной."
domestic-lynx.livejournal.com/44151.html
Татьяна Воеводина Крепостное право - вторая серия - часть 2
"«ВСЁ ДОЛЖНО В ПРИРОДЕ ПОВТОРИТЬСЯ» Вспоминая об отмене крепостного права, нельзя не вспомнить о его второй серии в ХХ веке. Когда отгремела революция и потребовалось «строить и месть в сплошной лихорадке буден» - крепостное право было возрождено. Или введено заново - это уж как кому угодно считать. Возрождено потому, что по-другому не получалось, потому что это соответствует нашей земле и нашему положению в мире. Возрождено оно было в форме таких главнейших институтов как прикрепление крестьян к колхозам-совхозам, института прописки, распределения после учебных заведений, отчасти - обязательности общественно-полезного труда и трудности увольнения с предприятий.
Мы привычно относим всё перечисленное к ужасам сталинизма, а к ужасам известно какое отношение: ах-ах, главное - не допустить повторения. При таком отношении к делу сваливается в одну нерасчленимую кучу и головотяпство исполнения, и прямое предательство, и правильные по существу меры, вытекающие из объективных исторических, географических, геополитических и психологических особенностей нашего народа. На самом деле многое из того, что мы привычно причисляем к «ужасам», - это просто техническая необходимость и больше ничего. Ужасы сталинизма, конечно, были, но не надо забывать, что живём мы сегодня на том, что было создано при ужасах и благодаря ужасам - такая вот неприятность. Тем ещё заделом живём и его проматываем. К тому же, вполне вероятно, те ужасы отвратили от нас ещё большие ужасы - полного распада и уничтожения. К чему весьма часто ведёт безбрежное человеколюбие и вполне искреннее стремление никого не задеть и не обидеть.
Мои читатели подозревают меня почти в родственной привязанности к тов. Сталину, но это не так, родственные чувства у меня скорее противоположного свойства: я - внучка репрессированного и погибшего в ту эпоху. Так что nothing personal, only business. Так вот о бизнесе. Когда начинаешь заниматься бизнесом, на многое, в том числе и в истории, смотришь по-другому: не с позиции абстрактного человеколюбия, а практически, с позиции достижения цели - в тех условиях и с тем человеческим материалом. И тут начинаешь понимать всё: и уголовную ответственность за двадцатиминутное опоздание на работу, и «закон о трёх колосках». А что прикажете делать, если опаздывают все и всегда? И воруют, как заводные… И заменить их некем: все такие. Бизнес вообще воспитывает прямой взгляд на вещи.
Бизнес тов. Сталина был успешен - под «бизнесом» я разумею то, что первоначально это слово и значило: дело, занятие. В Северном речном порту в Москве на стене элегантного здания Речного вокзала, ныне изрядно обшарпанного, висит табличка, извещающая, что канал им. Москвы был сооружён в 1934-1937 г.г. Однажды я оказалась там с отцом, старым инженером. Поглядев на табличку, он задумчиво проговорил, что в наши дни столько времени потратили бы на согласование документации. Не на изготовление - на согласование. Было это давно - ещё в 80-х годах. Сегодня за такие дела просто не берутся, сегодня такое и помыслить нельзя, поэтому говорить о сроках просто бессмысленно.
Вернёмся к крепостному праву - к его второй серии. Разумеется, никакой генетической связи с тем, первым, крепостным правом у сталинской политики не было. Просто перед страной стояли определённые задачи - и их надо было решить - в сжатые сроки с ограниченными ресурсами. Попросту говоря, требовалось в кратчайшие сроки провести индустриализацию и подготовиться к большой войне. И для решения стоящих перед страной задач потребовались меры очень похожие на крепостное право. По сути это и было крепостное право. Что и позволяет считать его делом естественным и эффективным - в наших условиях. Вытекающим из этих условий.
ПРОПИСКА: ГДЕ РОДИЛСЯ, ТАМ И ПРИГОДИЛСЯ Наша территория не просто велика - она крайне неравноценна по условиям проживания. И неприятность состоит в том, что осваивать её надо всю: природные богатства сосредоточены не в курортных местах. Сибирь надо осваивать, Север осваивать тоже надо. А любые земли можно считать в полной мере принадлежащими данному народу и государству только в том случае, когда они этим народом заселены. Русский народ находил нетривиальные способы освоения данной Богом и судьбой территории. В.О. Ключевский подробно рассказывает, какую роль сыграли т.н. «пустынные» монастыри в деле освоения «северов».
Да что там «северА» - даже и на исконных-то территориях сохранить население и то задача. Если население есть - можно говорить о каком-то развитии, нет населения - всё пустые слова. Дай населению неограниченную свободу передвижения и выбора места жительства - оно утечёт в большие города или уж прямо в Москву. Потому что в большом городе жить не приятнее, а проще, легче. Прибыток на единицу усилия несравненно выше, чем в маленьком городке, а паче того - на селе. И так повсюду в мире. Недаром и в Европе разного рода турки-арабы-негры кучкуются в больших городах и вовсе не стремятся в сельскую местность или даже в маленькие городки.
Вот именно такую функцию - удержания народа на местах и прикрепления к тем местам, в которых этого населения не хватает, - и взяла на себя проклятая, всеми ненавидимая прописка. Точнее, было у неё две функции: закрепление людишек на местах и за ними неусыпный контроль. Всё было про всех известно: кто живёт, откуда приехал, где работает, в чём замечен. А вы думаете почему, можно было романтически гулять до рассвета? Вот поэтому и можно было: ничего из ничего не получается. Помню, в детстве (в 60-е годы) мы в Егорьевске первоклассницами ходили с подружкой пешком в загородный коллективный сад за яблоками, где у её дедушки был участок. Вот так выходили из дома да и шли себе потихоньку, километра два-три. Можете такое себе представить? Сегодня ребёнка в школу по соседству провожают. Но контроль - это несколько иная тема.
Поговорим о закреплении.
Нельзя было вот так взять и уехать по своему почину куда глаза глядят. Вернее так: можно было уехать в худшие условия: в деревню, на север, из большого города в маленький, а наоборот - нельзя. Можно было уехать учиться, по оргнабору - возможности переменить место жительства, а с ним и судьбу, конечно, кое-какие были, но вот так взять и утечь туда, где легче, - было нельзя. И большинство жило на своём месте, работало на соседней фабрике, приводило детей в школу, где учились сами.
На первый взгляд, кажется, что такое положение выгодно государству, а для человека - тяжко и угнетательно. На самом деле, и для самого человека это полезно и благотворно. В прикреплённости к своему месту есть большой смысл. Если ты знаешь, что тебе здесь жить если не до конца дней, то неограниченно долго - ты так или иначе в это место вкладываешься. Ты стремишься его улучшить, украсить или уж, во всяком случае, не гадить там. Потому что это твоё место, в какой-то мере - часть тебя самого. Помню, когда-то на школьных тетрадках печатали цитату из Чехова: «Если б каждый на своём клочке земли сделал всё, что может, как прекрасна стала бы наша земля» (цитирую по памяти). И это чистая правда, в суете забытая нами.
Иное дело, если пред тобой, что называется, открыт весь мир. На первый взгляд, кажется, что такое положение несравненно лучше и счастливее. Иди куда сам знаешь, живи где хочешь. Не понравилось тут - езжай в Москву, не сложилось в Москве - попробуй за границу. В интернете не прекращаются обсуждения: свалить из Рашки или покуда остаться в «этой стране», сейчас как раз в ЖЖ печатаются мудрые советы и впечатления тех, кто «свалил» или кто по тем или иным причинам остался. Такое положение вещей считается необычайно прогрессивным, и не моги против слова молвить - сейчас прослывёшь сталинистом, фашистом или, по меньшей мере, заскорузлым совком.
На самом деле возможность «свалить» пагубна и, как теперь принято выражаться, контрпродуктивна. Пагубно это для страны, для народа и для самих героев. Пагубно для тех, кто уезжает, для тех, к кому он приезжает, и для тех, кто остаётся тоже пагубно. Уезжая, человек годами, а то и десятилетиями, живёт на два дома, не пойми как, не прикипая душой ни к одному из мест. От старого места он оторвался (это провинция, «дыра», никаких перспектив, нечего ловить - он это место презирает), а на новом месте - презирают его. Тут он провинциал, «понаехали тут». Новое место тоже ощущается как враждебное, не своё.
В Тульской области мне рассказывали: из сёл народ утекает в райцентры, а исконные жители райцентров стараются перебраться в Тулу, а туляки в свою очередь, понятно, в Москву. Живут часто в уродских условиях, но - в Москве. Поскольку квартира съёмная и перспективы туманны - своим местом они не считают ни Тулу, ни Москву. А коли так, они - социальная пыль, носимая ветром. Вся их жизнь - временная и случайная, любить и украшать землю такой человек никогда не будет. Недаром на вокзале, какой он ни есть распрекрасный, господствует атмосфера временности и неуюта, находиться там больше необходимого не хочется.
Но этим дело не исчерпывается. Самая возможность вот так сняться и уехать - разъедает души и тех, кто никуда не уедет. Большинство ведь всё-таки никуда не уезжает, а так и проживает жизнь в своём углу. Но самая возможность уехать в какие-то богатые и счастливые земли, где жить легче, где и работать-то почти не нужно, - всё это действует разлагающе и деморализует. Человек раздумывает и примеривается, собственная жизнь кажется ему малоценной и неуважаемой, вкладывать труд в её улучшение он не будет: что в нашей дыре может быть приличного, пора валить отсюда, только вот надо решить, куда. Очень часто решение затягивается, порой до пенсии, но человек этот - ни в городе Богдан, ни в селе Селифан - живёт с чувством временности и случайности. Как вы думаете, такой человек работник? Правильно думаете.
Вообще, нет более надёжного средства стать хроническим неудачником, чем считать свою теперешнюю жизнь временной и случайной, только лишь подготовкой к какой-то новой замечательной жизни, которая откроется там, за горизонтом. В принципе, это всем известно, но многие, очень многие раз за разом повторяют эту классическую жизненную ошибку. Так вот химера отъезда - премного тому способствует. И, напротив, зная твёрдо, что тебе здесь жить - поневоле будешь об этом месте заботиться. Полюбишь его, потому что любим мы то, во что вложен собственный труд. Сама по себе местность или населённый пункт ни хорош, ни плох: таким или иным его делают люди - своим трудом, мечтами и мифами.
Сегодня таких неудачников бродит по нашей земле несчитано: в их орбиту их неудачничества втянут весь мир. Теперь вот и Болонский процесс подоспел: наши дипломы будут якобы котироваться повсюду, так что теоретически можно будет пристроиться сидеть в офисе где-нибудь на другом конце вселенной. А вы говорите Одоев или Усть-Каменогорск - да плевать мы хотели на этот провинциальный «ацтой»! Большинство, конечно, во всю жизнь никуда не тронется, но тоска по несбыточному будет глодать неотступно, мешая наладить жизнь в родном углу.
Советская прописка - так, как она была замыслена, - давала внятные ориентиры: ты по своему почину можешь уехать туда, где труднее, где хуже, а туда, где легче и лучше, - не можешь. Хочешь улучшать жизнь там, где труднее - пожалуйста. А приспосабливаться, искать лёгкой жизни - не выйдет. Недаром было такое осудительное советское словцо - «приспособленец», «искатель лёгкой жизни». Сегодня такой человек называется «успешным», «реализованным» и «состоявшимся», но это так, к слову. Таков был замысел, реализация, разумеется, далеко не всегда отвечает замыслу, но для того, чтобы реализовалось что-то достойное, должен быть адекватный задаче и внятно изложенный замысел. В эпоху наибольших успехов Советского Союза - он был.
НЕПЕРЕВОДИМОЕ СЛОВО «РАСПРЕДЕЛЕНИЕ» Когда-то в юности столкнулась: не могу выразить по-иностранному советское понятие «распределение», т.е. посылка окончивших учебные заведения туда, куда требуется народному хозяйству. Мои родители, выпускники технического вуза 50-х годов, рассказывали: распределение было законом; не поедешь - разыщут и водворят на место работы с милицией. И это действовало: квалифицированные рабочие, инженеры и техники не оседали в больших городах, где учились, а отправлялись туда, где в них была нужда, где строились промышленные предприятия. Только такой подход к делу позволял максимально использовать те человеческие ресурсы, которые были в стране. Когда давление ослабло, когда насильно распределять перестали, всё тут же пошло неперекосяк: в больших городах выпускники не могут найти работу, а в глубинке хронически не хватает специалистов. Мы ностальгически умиляемся: вот в 50-е годы какая замечательная была советская школа: приезжали ребята из Тьмутаракани и поступали в МГУ. Вот как замечательно учили! Учили, да, потому что было, кому учить. Выпускники педвузов ехали по распределению, куда посылали. Уже в 70-е годы, когда я кончала школу, у многих выпускников провинциальных школ был прочерк в аттестате по тому или иному предмету: не было учителя. Вот не было и всё тут. Хотя совокупное количество выпускников педвузов было колоссальное. Просто они оседали по конторам в крупных городах, а не ехали к месту распределения.
То же самое было и с инженерами, и со всеми другими так называемыми «молодыми специалистами».
Это было практическое последствие «отмены крепостного права».
Нужно же заинтересовать, создать условия, действовать экономическими методами! - так говорят прогрессивные и либеральные. Разумеется, создавать условия, лучшие условия, всё более замечательные условия - необходимо. Тут нечего и говорить. Но сделать так, чтобы люди сами бежали из больших городов, от привычной, налаженной жизни, - в Тьмутаракань - этого экономическими методами достичь нельзя. Невозможно этого достичь экономическими методами! Просто потому, что туда должны сначала приехать люди и создать эти самые условия. И люди там должны постоянно находиться, чтобы эти условия поддерживать.
Вообще, экономические методы не универсальны, как мнится многим неофитам «экономикса», вовсе не всего и не везде можно достичь экономическими методами. Разумеется, и их забывать нельзя, присовокупляя к экономическим методам - моральные: прославление тех, кто честно выполняет свой долг, и моральное давление на уклонистов. Но при всём этом ничего не подействует, если нет государственного закрепления выпускников там, где они нужны.
Если нет принуждения. По существу - крепостного права. Пускай ограниченного, не навсегда, но - крепостного. Нет его - и система подготовки специалистов крутится вхолостую, производя столичных офисных сидельцев. Поднять экономику таким способом - невозможно.
АГРОГУЛАГ И ПЛОДЫ СВОБОДЫ Ужасы «агрогулага» известны всем и многократно описаны: при Сталине крестьяне, не имевшие паспортов, не имели права уйти из колхозов-совхозов. Получили они такую возможность только при Хрущёве и широко ею воспользовались. Я не сомневаюсь в том, что жизнь в военной и послевоенной деревне была страшно трудной и скудной. Но она - была. Потом её не стало вовсе.
Лично я времён крепостного права не застала, видела лишь хрущёвскую «волю». В моё детство, в 60-70-х годах мы проводили лето в живописной деревеньке на высоком берегу Оки. Уже тогда всё сколько-нибудь активное подалось в города. В Москву просто так уехать было невозможно, так хоть в Коломну, на завод. Это гораздо легче: отстоял смену - и свободен. А в деревне ты крутишься целый день и конца этому не предвидится. Уже в те далёкие времена приокская деревушка начала неуклонно вымирать: оставались всё больше старухи да дачники. При нас закрыли начальную школу, что существовала там с «дореволюции». А нет школы - нет и деревни, это давно замечено. Недаром в Австралии и Новой Зеландии наладили дистанционное обучение детей фермеров через интернет, с эпизодическими наездами учителей. Понимают: если ребёнок уедет в город в интернат - назад он не вернётся. Это дорога с односторонним движением.
Возвращаясь к детским воспоминаниям, замечу: тогда в деревне было стадо - восемь коров и множество овец. Сейчас ни коров, ни овец нет, кур-то всего ничего. Деревня стала чисто дачной. Сельские жители, бывшие когда-то производителями, стали потребителями хлеба, мяса, молока, овощей. И по-человечески их понять можно: так легче.
Вымирание деревни - это прямой результат отмены крепостного права - его второй серии. Плоды свободы. Причём процесс прошёл изумительно быстро, буквально на жизни одного поколения. Много говорят о раскрестьянивании, об ужасах коллективизации, а вот о тихом вымирании как-то помалкивают, вроде как это объективный, природный процесс, а против природы - известно - не попрёшь. У нас в районной газете то и дело встречаются объявлении о продаже домов во Владимирской области с таким выразительным уточнением «в ДЕЙСТВУЮЩЕЙ деревне». Вот оно как: есть и бездействующие.
А ведь было по-другому - в крепостные-то времена. Я недавно, переставляя книги, случайно открыла хрестоматию с отрывком из «Василия Тёркина», где он мечтает, как покажется односельчанам с медалью. Мечтает прийти на гулянку. А вдруг придёт - и нет гулянки. «Нет гулянки? Ладно, нет. /Я в другой колхоз, я в третий - вся округа на веду/ где-нибудь да в сельсовете на гулянку попаду». Меня вдруг несказанно изумили эти немудрящие слова. Сегодня в смоленской деревне такое просто непредставимо, чтобы вот рядом, в пешеходной, как теперь говорят, досягаемости - и столько народу. Да, деревня была людной, полнокровной. Когда есть народ - можно что угодно сделать. Можно было облегчить их жизнь, улучшить, дать какие-то льготы, разрешить, наконец, частную инициативу, вплоть до малого бизнеса. Всё можно было сделать, если есть люди. Когда людей нет - и разрешать некому.
«Народы родятся в деревне и умирают в городе» - заметил знаменитый антрополог Ганс Гюнтер, и так именно оно и есть. А умирают народы - весьма нередко - от НЕСВАРЕНИЯ СВОБОДЫ.
Говорят, что рабство развращает, но не меньше развращает и свобода. Сегодня для селянина есть стандартный жизненный путь - податься в город «в охрану». Сама по себе эта охрана - могучий инструмент развращения. Говорят, в ней заняты несколько миллионов - больше, чем в армии. Вообразите: здоровые мужики сидят и НИЧЕГО, ну ровно ничего, не делают. У нас в посёлки кладбищенские привратники ещё сшибают сотенные с желающих проехать через кладбище в объезд пробки. Конечно, это легче, чем пахать - в самом прямом смысле. Так что эти граждане пахать уже не будут никогда - ни в каком смысле. И это тоже плоды свободы. Плоды того давнего «несчастья» - отмены крепостного права. ...
Такова уж наша историческая судьба. Таково наше место на земном лике.
Поэтому ликуя по поводу 150-летия отмены крепостного права, вспомним о его СОЗИДАТЕЛЬНОЙ роли. А начнём возрождаться и восстанавливаться - вспомнить придётся не только умственно, но и практически. По-другому не получится. «Народ не властен в своих учреждениях» - прав дедушка социальной психологии Густав Лебон."
*
след. стр. http://dlia-vsex.livejournal.com/29850.html
***
содержание блога dlia-vsex.livejournal.com/898.html