Ч. К. Уильямс
БЕЛОСТОК, А МОЖЕТ, ЛЬВОВ
Убогий постоялый двор, вонючий самогон,
табак, завёрнут в кукурузный лист, чадит, как ладан
в церквушке, бочки втрое разведённого вина,
молитвенника полустёртые страницы,
и словно бы плывёт над всею этой гнилью
моего прадеда отрубленная голова.
Хмельной гундёж, блевотины озёра
и брани площадной моря, отметы оспы
и похоти на лицах у крестьян, тяжёлый дух
стоит колом, и злоба, скорпионьи
безжалостная злоба безысходности,
потом опять молитвы, это искажённое лицо,
застывший взгляд - и это всё, что мне досталось
от мест, откуда вышел я, откуда притекла
кровь, породившая мою, и даже этот
рассказ - не мой, а одного поэта из России,
Хаима Бялика, и моего отца ещё, который
мне говорил, что дед его погиб в трактире жалком
от, говорил он, пьяных до беспамятства казаков,
но мой отец выдумывал, так что ж,
моими предками пусть будет род поэта,
мои хотели одного: забыть о прошлом, нищете,
погромах, потому о нём молчали, вспоминая
одно названье города, утраченное имя,
и больше ничего, в моём наследстве меньше
истории, чем у собаки, лишь кабак
прадедовский и Бялика-отца, подобный хлеву,
сказал поэт, и, я добавлю, бездне молчанья,
ещё душа, сказал поэт, белее утреннего снега,
с кровавыми слезами, я добавлю, обо мне.
Перевод с английского
оригинал
Примечание переводчика: Стихотворение Хаима Нахмана Бялика (1873-1934) «Мой отец» (1932) опирается на детские воспоминания поэта об отце; в последние годы жизни Бялик-старший, прежде работавший лесником, вынужден был ради прокормления семьи держать трактир, в силу чего быстро спился и умер, когда будущему поэту было 7 лет.
Убогий постоялый двор, вонючий самогон,
табак, завёрнут в кукурузный лист, чадит, как ладан
в церквушке, бочки втрое разведённого вина,
молитвенника полустёртые страницы,
и словно бы плывёт над всею этой гнилью
моего прадеда отрубленная голова.
Хмельной гундёж, блевотины озёра
и брани площадной моря, отметы оспы
и похоти на лицах у крестьян, тяжёлый дух
стоит колом, и злоба, скорпионьи
безжалостная злоба безысходности,
потом опять молитвы, это искажённое лицо,
застывший взгляд - и это всё, что мне досталось
от мест, откуда вышел я, откуда притекла
кровь, породившая мою, и даже этот
рассказ - не мой, а одного поэта из России,
Хаима Бялика, и моего отца ещё, который
мне говорил, что дед его погиб в трактире жалком
от, говорил он, пьяных до беспамятства казаков,
но мой отец выдумывал, так что ж,
моими предками пусть будет род поэта,
мои хотели одного: забыть о прошлом, нищете,
погромах, потому о нём молчали, вспоминая
одно названье города, утраченное имя,
и больше ничего, в моём наследстве меньше
истории, чем у собаки, лишь кабак
прадедовский и Бялика-отца, подобный хлеву,
сказал поэт, и, я добавлю, бездне молчанья,
ещё душа, сказал поэт, белее утреннего снега,
с кровавыми слезами, я добавлю, обо мне.
Перевод с английского
оригинал
Примечание переводчика: Стихотворение Хаима Нахмана Бялика (1873-1934) «Мой отец» (1932) опирается на детские воспоминания поэта об отце; в последние годы жизни Бялик-старший, прежде работавший лесником, вынужден был ради прокормления семьи держать трактир, в силу чего быстро спился и умер, когда будущему поэту было 7 лет.