По разные стороны экрана
Вчера по местному телеканалу увидел репортаж, посвященный юбилею Веры Григорьевны Боярченко, как отметила журналистка, замечательного педагога, любимого школьниками, а также основательницы настоящей учительской династии. Хм…
Насчет династии комментировать особенно не стану: дочь Веры Григорьевны - Ирина Николаевна Глухова - тоже преподавала у меня в школе, кажется, обществознание. Сейчас она даже является директором гимназии №3, где я учился с первого класса и по середину десятого. Ну, поступал я, конечно, еще в обычную советскую среднюю школу (находившуюся еще в старом тесном здании на Панькова, где ныне располагается УВД Центрального района), а не в новомодную гимназию. Вроде бы кто-то из детей Ирины Николаевны, в свою очередь, тоже пошел по преподавательской стезе. Это ладно, детали.
Однако дело в том, что Боярченко стала одной из причин (пусть не единственной, но, пожалуй, как раз той самой соломинкой, что склонила чашу весов непростого решения) моего ухода из родной школы в военно-пограничный лицей. Пришла она к нам аккурат тогда, когда я перешел в десятый класс (сентябрь 1993 года). Но не прошло и четырех месяцев, как я понял, что так дальше жить нельзя. Да весь наш класс ее буквально ненавидел - явление совершенно беспрецедентное.
Вера Григорьевна преподавала у нас отечественную историю, точнее, пыталась вбивать в неокрепшие головы догмы времен очаковских и покоренья Крыма, лихо размахивая заламинированной ксерокопией газеты «Искра». Оценки в журнале целиком и полностью зависели не от знаний и уровня усвоения материала, а от согласия с преподавателем относительно роли коммунистической партии. Понятно, что роль была руководящая, спасительная и безальтернативно позитивная.
Я, до того не знавший по истории иных оценок, кроме «отлично» и «5+», скатился ниже некуда. В лучшем случае получал «четверки». В частности, как сейчас помню, за самостоятельную работу о Столыпине, где моей единственной ошибкой стали сожаления о гибели Петра Аркадьевича.
Как я уже писал, наш класс ее ненавидел - более подходящий глагол подобрать затрудняюсь. Однажды некая светлая голова вспомнила про низведение фрекен Бок из «Карлсона» - и класс нашел способ выражения протеста. Сейчас я понимаю, что это было в общем-то хулиганством. Мы тихо и нудно гудели с закрытыми ртами - все одновременно, кроме сидящих у самого учительского стола. Когда Вера Григорьевна начинала бегать по классу, те, мимо кого она шла, на время замолкали, зато подключались первые парты за спиной учительницы. Это не было шалостью от скуки - мы действительно были очень злы. Вызов директора - милейшей Любови Борисовны - не помогал. При ней мы, конечно, молчали - и доказать ничего не удавалось, хотя какие-то мелкие взыскания на класс все-таки накладывали.
Не думайте, пожалуйста, что мы одни такие плохие были. Много раньше Вера Григорьевна трудилась учителем в 78-й школе, где еще в 1960-х годах заработала говорящее прозвище «Держиморда».
На последнем для меня ее уроке истории (или уроке ее истории?) в конце декабря, когда мои документы уже находились в лицее (Боярченко об этом не знала), я позволил себе расслабиться и вступать в дискуссии, расходящиеся с генеральной линией. Боже упаси, никакого хамства не было и в помине, просто я стал говорить то, что думаю, причем строго в контексте предмета. К концу урока Вера Григорьевна одарила меня сразу тремя «колами», которые пообещала в первый же рабочий день января внести в ведомость. Как говорится, ксерокопия «Искры» ей в помощь…
Я глубоко убежден в том, что главная задача школы - научить человека думать. Если суметь запустить этот важный процесс, остальное само приложится. Догматизм же губителен, особенно для формирующихся личностей. Ей-богу, так нельзя. Говорить тут о какой-либо педагогике даже не приходится.
Зла я на Веру Григорьевну давно уже не держу. Даже рад, что она до сих пор достаточно бодра, как и рад, что она находится на пенсии. В самом деле, дай ей бог долголетия - главное только, чтобы к школьникам на пушечный выстрел не подходила.
Насчет династии комментировать особенно не стану: дочь Веры Григорьевны - Ирина Николаевна Глухова - тоже преподавала у меня в школе, кажется, обществознание. Сейчас она даже является директором гимназии №3, где я учился с первого класса и по середину десятого. Ну, поступал я, конечно, еще в обычную советскую среднюю школу (находившуюся еще в старом тесном здании на Панькова, где ныне располагается УВД Центрального района), а не в новомодную гимназию. Вроде бы кто-то из детей Ирины Николаевны, в свою очередь, тоже пошел по преподавательской стезе. Это ладно, детали.
Однако дело в том, что Боярченко стала одной из причин (пусть не единственной, но, пожалуй, как раз той самой соломинкой, что склонила чашу весов непростого решения) моего ухода из родной школы в военно-пограничный лицей. Пришла она к нам аккурат тогда, когда я перешел в десятый класс (сентябрь 1993 года). Но не прошло и четырех месяцев, как я понял, что так дальше жить нельзя. Да весь наш класс ее буквально ненавидел - явление совершенно беспрецедентное.
Вера Григорьевна преподавала у нас отечественную историю, точнее, пыталась вбивать в неокрепшие головы догмы времен очаковских и покоренья Крыма, лихо размахивая заламинированной ксерокопией газеты «Искра». Оценки в журнале целиком и полностью зависели не от знаний и уровня усвоения материала, а от согласия с преподавателем относительно роли коммунистической партии. Понятно, что роль была руководящая, спасительная и безальтернативно позитивная.
Я, до того не знавший по истории иных оценок, кроме «отлично» и «5+», скатился ниже некуда. В лучшем случае получал «четверки». В частности, как сейчас помню, за самостоятельную работу о Столыпине, где моей единственной ошибкой стали сожаления о гибели Петра Аркадьевича.
Как я уже писал, наш класс ее ненавидел - более подходящий глагол подобрать затрудняюсь. Однажды некая светлая голова вспомнила про низведение фрекен Бок из «Карлсона» - и класс нашел способ выражения протеста. Сейчас я понимаю, что это было в общем-то хулиганством. Мы тихо и нудно гудели с закрытыми ртами - все одновременно, кроме сидящих у самого учительского стола. Когда Вера Григорьевна начинала бегать по классу, те, мимо кого она шла, на время замолкали, зато подключались первые парты за спиной учительницы. Это не было шалостью от скуки - мы действительно были очень злы. Вызов директора - милейшей Любови Борисовны - не помогал. При ней мы, конечно, молчали - и доказать ничего не удавалось, хотя какие-то мелкие взыскания на класс все-таки накладывали.
Не думайте, пожалуйста, что мы одни такие плохие были. Много раньше Вера Григорьевна трудилась учителем в 78-й школе, где еще в 1960-х годах заработала говорящее прозвище «Держиморда».
На последнем для меня ее уроке истории (или уроке ее истории?) в конце декабря, когда мои документы уже находились в лицее (Боярченко об этом не знала), я позволил себе расслабиться и вступать в дискуссии, расходящиеся с генеральной линией. Боже упаси, никакого хамства не было и в помине, просто я стал говорить то, что думаю, причем строго в контексте предмета. К концу урока Вера Григорьевна одарила меня сразу тремя «колами», которые пообещала в первый же рабочий день января внести в ведомость. Как говорится, ксерокопия «Искры» ей в помощь…
Я глубоко убежден в том, что главная задача школы - научить человека думать. Если суметь запустить этот важный процесс, остальное само приложится. Догматизм же губителен, особенно для формирующихся личностей. Ей-богу, так нельзя. Говорить тут о какой-либо педагогике даже не приходится.
Зла я на Веру Григорьевну давно уже не держу. Даже рад, что она до сих пор достаточно бодра, как и рад, что она находится на пенсии. В самом деле, дай ей бог долголетия - главное только, чтобы к школьникам на пушечный выстрел не подходила.