An Exercise in Agеing
Вечную любовь (Une vie d'amour) он спел как будто с ненавистью. Вообще, его возраст прошел через него как вражеская пуля, задевшая скользячкой. Нет, как-то не с той стороны начала...
Азнавур давал в Москве два концерта (в том, что нынче называется БКД -- Большой Кремлевский дворец, а раньше сокращалось как КДС), лет ему 81, петь он собирается до девяноста а умереть в сто. Пока мы не получили программку, про 90/100 мы не знали, поэтому на этот концерт вырвались как в последний раз -- кто знает... Азнавур начался для меня в детстве с голубой мягкой пластинки с четверкой песен "зарубежной эстрады", почему-то ассоциируются они со страшным фестивалем в Сопоте, но никакой гарантии того, что Азнавур спел Pour Faire une Jam именно там, нет. Это просто одна их сотен его песен, но для меня его первая. Потом прочла о том, как Пиаф подсадила французского соловья на ветку, а дальше уж он сам. А он действительно соловей -- невысокий и сухой, и из тех, редких, которые поют без усилия, музыка просто проливается через них откуда-то с небес, а голос -- просто ретранслятор, ему не нужно мешать, и не надо трогать артиста, его надо только заводить аплодисментами и цветами. Дальше больше. "Изабель", под которую сходили с ума наши родители. Ее почему-то довольно сложно найти, и он ее не включает ни в подборки хитов, ни поет так активно, как другие свои таймлесс шедевры. И правильно. "Изабель" -- песня почти неприличная. Ее он даже не поет (или не пел), он в ней достигает сексуальной разрядки. Пусть остается в редкостях.
Два дня -- два аншлага (почти), цены на билеты марсианские, вдоль аллеи Александровского сада стоит очередь на вход; васильки ("Достаем билеты заранее, показываем в развернутом виде. Видел. Проходите.") пропускают публику, делящуюся на сборных поклонников маэстро (даже молодых), армян (не всегда даже и московского разлива) и французов, через кордон-раз (билеты), кордон-два (билеты на входе в Кутафью) и кордон-три (магнитные рамки, морд-контроль и турникеты) -- на входе на мостик с болонскими бойницами от Кутафьи в Кремль. А я люблю КДС внутри, хотя он ублюдочен по происхождению и уродлив снаружи. Он уже не алобархатен сиденьями (возобладала синева), но он все так же просторен, все так же хороши его буфеты, все так же сияют зеркала, и все так же пытается выглядеть театральной публика, хотя человека в желтой непромокаемой куртке и Максима Галкина в кроссовках там тоже можно увидеть. Простим Галкину его кроссовки: за то, что он пришел на этот концерт, я его зауважала. Больше, похоже, учиться у Азнавура ремеслу эстрадника и шансонье некому. Все остальные наши деятели знают, как брать публику за жизненно важные органы, как двигаться на сцене, как одеваться, как контактировать с музыкантами, как прожить на сцене десятилетия, как посылать самолеты с лекарствами в пострадавшую от землетрясения Армению, как это -- заработать в этой самой Армении памятник при жизни, поставленный на личные пожертвования тех, кому он не просто присылал свою помощь, но до кого он доходил ногами, чтобы удостовериться в том, что помощь дошла. Лично.
А голос все тот же. Никакого усилия. На раз-два перекрывает своих девочек, каждая из которых на голову его выше, а одна и вовсе Катья Азнавур (дочь? внучка?). И, конечно, странно вот что: Азнавур не русский и не цыган, а французский армянин, но лучше него "Две гитары" никто никогда не пел. И заводит он их даже без цыганского выхода, и не утрирует ритмику, и -- сдохнуть просто. Дайте две, он дает. Сцена была черной, только желтые огоньки "свечей" возле пюпитров музыкантов (две гитары, третья -- бас, ударник, три скрипачки, одна виолончелистка, синтезатор, рояль, две девчонки на подпевках), немного элегантной подсветки -- синий, бордовый, диаволический лиловый. Сам в черном шелковом костюме, в черной шелковой же сорочке. Только белое лицо, седые волосы, белые руки, -- очень эффектно. Сценическим движением он владеет, хотя скуп и движется немного более затрудненно, но это же старая гвардия, сейчас таких не делают, "Где я -- в театре?" -- с этой фразой будут умирать все они, и не надо уходить со сцены, не надо, это нужно ему, это его движок, и это нужно нам, потому что только так и можно...
Для нас с Рю некоторые вещи Азнавура иногда ложились на целые куски жизни. Это J'en Déduis Que Je T'aime, кажется, Рю пел, когда мы сидели в темноте на каменной приступочке где-то неподалеку от бостонских рваных набережных (или как их назвать, даже не знаю), ожидая друзей. Это "Вечной любовью", еще до того как ее стали петь три милых, но все-таки не таких породистых, как хотелось бы, жеребчика из "Нотр-Дама", мы оглашали прибрежье Москвы-реки уже тут, не так далеко от дома. И многое другое, о чем уж и не скажешь.
Два отделения, каждое по часу. Без перерывов между песнями. Почти все композиции -- стоя, только на двух он присаживался на высокий стул, при этом творя пантомиму. В одной вещи -- писал грифелем на доске, во второй -- в страшной "Богеме" -- рисовал картину. В третьей -- танцевал сам с собой, и белая его рука на собственном плече была лучше партнерши. Еще в одной, по сюжету, утверждал, что он комедиант, музыкант и волшебник. Кажется, ходил по канату. Верю.
Единственное, что поразило нас почти до грани непонимания. Он не потерял голос. Он движется -- не как мальчик, но движется по сцене не как старик. Он не потерял ни слух, ни гибкость скольжения по песне, ни музыкальность. Но две-три вещи он спел совершенно мимо нот. В том числе и "Вечную любовь", в которой он, кажется, довел своих музыкантов до инфаркта: опережал их на строчку-полторы. У меня случился когнитивный диссонанс. Это не были ни петухи, ни утерянный слух, но это не были мелодии, которые сочетались бы с аккомпанементом. Было какое-то страшное впечатление, что его просто сносило боковым течением, и сносило по направлению к асфоделевым полям. Кстати, помнить все эти тексты тоже ведь надо... В одной из песен он просто завел речитативом целый рассказ, как он это умеет. Нет, хорош. Хорош.
И поэтому он, Шарль Азнавур, имел полное право объяснять нам, твердить, как заклинание, про "мои двадцать лет" и "мою глупую молодость", а кто еще тебя заставит оглянуться на них и подумать -- будет ли что вспомнить о них, достаточно ли глупой она была? "Мои двадцать лет" -- были его последними словами во вчерашнем концерте. Вот так он и останется, сколько бы ему ни было. В своих двадцати годах.
Прекрасней нет среди армян
певца, чем Шарль Азнавурян
Официальный сайт, там играет музыка, и он сидит на высоком черном табурете.
И Озон подоспел: "Charles Aznavour. Insolitement Votre. Это альбом легендарного французского шансонье Шарля Азнавура, посвященный творчеству другого великого француза - художника-импрессиониста Анри де Тулуз-Лотрека".
Азнавур давал в Москве два концерта (в том, что нынче называется БКД -- Большой Кремлевский дворец, а раньше сокращалось как КДС), лет ему 81, петь он собирается до девяноста а умереть в сто. Пока мы не получили программку, про 90/100 мы не знали, поэтому на этот концерт вырвались как в последний раз -- кто знает... Азнавур начался для меня в детстве с голубой мягкой пластинки с четверкой песен "зарубежной эстрады", почему-то ассоциируются они со страшным фестивалем в Сопоте, но никакой гарантии того, что Азнавур спел Pour Faire une Jam именно там, нет. Это просто одна их сотен его песен, но для меня его первая. Потом прочла о том, как Пиаф подсадила французского соловья на ветку, а дальше уж он сам. А он действительно соловей -- невысокий и сухой, и из тех, редких, которые поют без усилия, музыка просто проливается через них откуда-то с небес, а голос -- просто ретранслятор, ему не нужно мешать, и не надо трогать артиста, его надо только заводить аплодисментами и цветами. Дальше больше. "Изабель", под которую сходили с ума наши родители. Ее почему-то довольно сложно найти, и он ее не включает ни в подборки хитов, ни поет так активно, как другие свои таймлесс шедевры. И правильно. "Изабель" -- песня почти неприличная. Ее он даже не поет (или не пел), он в ней достигает сексуальной разрядки. Пусть остается в редкостях.
Два дня -- два аншлага (почти), цены на билеты марсианские, вдоль аллеи Александровского сада стоит очередь на вход; васильки ("Достаем билеты заранее, показываем в развернутом виде. Видел. Проходите.") пропускают публику, делящуюся на сборных поклонников маэстро (даже молодых), армян (не всегда даже и московского разлива) и французов, через кордон-раз (билеты), кордон-два (билеты на входе в Кутафью) и кордон-три (магнитные рамки, морд-контроль и турникеты) -- на входе на мостик с болонскими бойницами от Кутафьи в Кремль. А я люблю КДС внутри, хотя он ублюдочен по происхождению и уродлив снаружи. Он уже не алобархатен сиденьями (возобладала синева), но он все так же просторен, все так же хороши его буфеты, все так же сияют зеркала, и все так же пытается выглядеть театральной публика, хотя человека в желтой непромокаемой куртке и Максима Галкина в кроссовках там тоже можно увидеть. Простим Галкину его кроссовки: за то, что он пришел на этот концерт, я его зауважала. Больше, похоже, учиться у Азнавура ремеслу эстрадника и шансонье некому. Все остальные наши деятели знают, как брать публику за жизненно важные органы, как двигаться на сцене, как одеваться, как контактировать с музыкантами, как прожить на сцене десятилетия, как посылать самолеты с лекарствами в пострадавшую от землетрясения Армению, как это -- заработать в этой самой Армении памятник при жизни, поставленный на личные пожертвования тех, кому он не просто присылал свою помощь, но до кого он доходил ногами, чтобы удостовериться в том, что помощь дошла. Лично.
А голос все тот же. Никакого усилия. На раз-два перекрывает своих девочек, каждая из которых на голову его выше, а одна и вовсе Катья Азнавур (дочь? внучка?). И, конечно, странно вот что: Азнавур не русский и не цыган, а французский армянин, но лучше него "Две гитары" никто никогда не пел. И заводит он их даже без цыганского выхода, и не утрирует ритмику, и -- сдохнуть просто. Дайте две, он дает. Сцена была черной, только желтые огоньки "свечей" возле пюпитров музыкантов (две гитары, третья -- бас, ударник, три скрипачки, одна виолончелистка, синтезатор, рояль, две девчонки на подпевках), немного элегантной подсветки -- синий, бордовый, диаволический лиловый. Сам в черном шелковом костюме, в черной шелковой же сорочке. Только белое лицо, седые волосы, белые руки, -- очень эффектно. Сценическим движением он владеет, хотя скуп и движется немного более затрудненно, но это же старая гвардия, сейчас таких не делают, "Где я -- в театре?" -- с этой фразой будут умирать все они, и не надо уходить со сцены, не надо, это нужно ему, это его движок, и это нужно нам, потому что только так и можно...
Для нас с Рю некоторые вещи Азнавура иногда ложились на целые куски жизни. Это J'en Déduis Que Je T'aime, кажется, Рю пел, когда мы сидели в темноте на каменной приступочке где-то неподалеку от бостонских рваных набережных (или как их назвать, даже не знаю), ожидая друзей. Это "Вечной любовью", еще до того как ее стали петь три милых, но все-таки не таких породистых, как хотелось бы, жеребчика из "Нотр-Дама", мы оглашали прибрежье Москвы-реки уже тут, не так далеко от дома. И многое другое, о чем уж и не скажешь.
Два отделения, каждое по часу. Без перерывов между песнями. Почти все композиции -- стоя, только на двух он присаживался на высокий стул, при этом творя пантомиму. В одной вещи -- писал грифелем на доске, во второй -- в страшной "Богеме" -- рисовал картину. В третьей -- танцевал сам с собой, и белая его рука на собственном плече была лучше партнерши. Еще в одной, по сюжету, утверждал, что он комедиант, музыкант и волшебник. Кажется, ходил по канату. Верю.
Единственное, что поразило нас почти до грани непонимания. Он не потерял голос. Он движется -- не как мальчик, но движется по сцене не как старик. Он не потерял ни слух, ни гибкость скольжения по песне, ни музыкальность. Но две-три вещи он спел совершенно мимо нот. В том числе и "Вечную любовь", в которой он, кажется, довел своих музыкантов до инфаркта: опережал их на строчку-полторы. У меня случился когнитивный диссонанс. Это не были ни петухи, ни утерянный слух, но это не были мелодии, которые сочетались бы с аккомпанементом. Было какое-то страшное впечатление, что его просто сносило боковым течением, и сносило по направлению к асфоделевым полям. Кстати, помнить все эти тексты тоже ведь надо... В одной из песен он просто завел речитативом целый рассказ, как он это умеет. Нет, хорош. Хорош.
И поэтому он, Шарль Азнавур, имел полное право объяснять нам, твердить, как заклинание, про "мои двадцать лет" и "мою глупую молодость", а кто еще тебя заставит оглянуться на них и подумать -- будет ли что вспомнить о них, достаточно ли глупой она была? "Мои двадцать лет" -- были его последними словами во вчерашнем концерте. Вот так он и останется, сколько бы ему ни было. В своих двадцати годах.
Прекрасней нет среди армян
певца, чем Шарль Азнавурян
Официальный сайт, там играет музыка, и он сидит на высоком черном табурете.
И Озон подоспел: "Charles Aznavour. Insolitement Votre. Это альбом легендарного французского шансонье Шарля Азнавура, посвященный творчеству другого великого француза - художника-импрессиониста Анри де Тулуз-Лотрека".