(no subject)
“Интересно, о чем думали режиссеры этого фильма?” - это думала я, когда отплевывалась от пыли, плетясь по дороге от железнодорожной станции.
Этот город слеплен из песка и слепящего неба. “Вот мы и посмотрим, как ты ищешь свои клады на этом забытом богом чердаке Творения… Хи-хи-хи!“ - а это пищали опальные ангелы мне в уши. Вот терпеть не могу, когда издеваются.
Первое, что я вижу, подойдя к грязноватой забегаловке - распахнутый багажник старого форда, полный репчатого лука. Луковицы толкаются, норовят вылиться вон, спеть блюз... глотнуть виски, в конце концов.
Одновременно со мной в прилавок тыкается толстый молодой ковбой в замызганных джинсах. Его кобура съехала на бок, а шляпа сидит на лысом черепе, как муха на футбольном мяче. Не успеваю я рта раскрыть, как этот раздавшийся Джеймс Дин начинает голосить, хватаясь за грудь, как актер в трагедии Еврипида. Он обращается не ко мне, как мне с перепугу показалось, а к хозяину таверны, смуглому парню в майке, по имени Мики:
"За что?! За чтооо? Скажи мнее... за что лишаешь меня заработка?!"
И глаза закатывает для пущей убедительности, как бы изображая, как он, гроза луковых прерий, хоронит свою верную кобылу, издохшую от голода.
Я таращу глаза и закрываю рот обеими руками, чтобы не прыснуть. У Мики сантиментов меньше: он хохочет, показывая зубы - единственное белое пятно на загорелом североафриканском теле:
"О боже! Как драматично!" - кричит он и неожиданно добавляет, - "Ты не в Габиме, приятель!"
Мики делает жест рукой, и толстяк начинает, пыхтя, таскать ящики с луком на кухню. Я наконец позволяю себе рассмеяться, и, утирая слезу, бормочу:
"Как у вас тут все … трогательно..."
“Да”, - говорит Мики. -”Видала? У нас в Техасе бизнес - это бизнес, не то, что у вас в...”
А заканчивает вот как: "А ведь это был вполне шекспировский монолог!”
Тут женское сердце не выдерживает, я восхищенно срываю с головы чепчик и немедленно заказываю большущий кусок мяса с рисом и зеленым горошком.
А поезд полз и полз, удаляясь, по зеленым полям, любуясь миндальными гроздьями.
В Габиму, что ли, сходить.
Этот город слеплен из песка и слепящего неба. “Вот мы и посмотрим, как ты ищешь свои клады на этом забытом богом чердаке Творения… Хи-хи-хи!“ - а это пищали опальные ангелы мне в уши. Вот терпеть не могу, когда издеваются.
Первое, что я вижу, подойдя к грязноватой забегаловке - распахнутый багажник старого форда, полный репчатого лука. Луковицы толкаются, норовят вылиться вон, спеть блюз... глотнуть виски, в конце концов.
Одновременно со мной в прилавок тыкается толстый молодой ковбой в замызганных джинсах. Его кобура съехала на бок, а шляпа сидит на лысом черепе, как муха на футбольном мяче. Не успеваю я рта раскрыть, как этот раздавшийся Джеймс Дин начинает голосить, хватаясь за грудь, как актер в трагедии Еврипида. Он обращается не ко мне, как мне с перепугу показалось, а к хозяину таверны, смуглому парню в майке, по имени Мики:
"За что?! За чтооо? Скажи мнее... за что лишаешь меня заработка?!"
И глаза закатывает для пущей убедительности, как бы изображая, как он, гроза луковых прерий, хоронит свою верную кобылу, издохшую от голода.
Я таращу глаза и закрываю рот обеими руками, чтобы не прыснуть. У Мики сантиментов меньше: он хохочет, показывая зубы - единственное белое пятно на загорелом североафриканском теле:
"О боже! Как драматично!" - кричит он и неожиданно добавляет, - "Ты не в Габиме, приятель!"
Мики делает жест рукой, и толстяк начинает, пыхтя, таскать ящики с луком на кухню. Я наконец позволяю себе рассмеяться, и, утирая слезу, бормочу:
"Как у вас тут все … трогательно..."
“Да”, - говорит Мики. -”Видала? У нас в Техасе бизнес - это бизнес, не то, что у вас в...”
А заканчивает вот как: "А ведь это был вполне шекспировский монолог!”
Тут женское сердце не выдерживает, я восхищенно срываю с головы чепчик и немедленно заказываю большущий кусок мяса с рисом и зеленым горошком.
А поезд полз и полз, удаляясь, по зеленым полям, любуясь миндальными гроздьями.
В Габиму, что ли, сходить.