А. Б. Зубов - о Н. К. Гаврюшине
Андрей Зубов
НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ ГАВРЮШИН
Вчера, когда мы возвращались в Москву из путешествия на Оркнейские острова, сын, посмотрев ленту ФБ сказал мне - вот ужас, умер Николай Константинович.
Для меня, да и для Даниила это известие было и неожиданным и безмерно тягостным.
Как давно я знал его - более тридцати лет. Знакомство с Николаем Константиновичем было знаменьем новой, наступавшей в конце 1980-х эпохи. И я и мои друзья, молодые христиане, чувствовали, что мир вокруг нас не изменяясь пока внешне, меняется внутренно. Свобода входила во все поры, сила говорить, просвещать, объяснять - удваивалась. Тогда Алексей Салмин, Леон Тайванс и я создали альманах "Ретроспективная и сравнительная политология", чтобы рассказывать о религиозном измерении политической науки. Мы решили, по совету С.С.Аверинцева, впервые перевести и издать некоторые произведения Максима Исповедника. В качестве переводчика и комментатора выбрали нашего единомышленника, научного сотрудника Института Мировой литературы Алексея Ивановича Сидорова. Познакомились с ним ближе. Помню, Алексей, ставший вскоре знаменитейшим российским патрологом, обедал у меня дома. Была весна 1988 года. Мы с Ольгой рассказывали о наших последних изысканиях в области древних представлений о монархии. Я прочел кусок моей тогда написанной в стол (она вышла в журнале Восток в 1995 г.) статьи "Харисма власти". И вдруг Алексей, внимательно посмотрев на меня сказал - "Вот Вы-то нам и нужны". Он объяснил, что уже год преподает в Московской Духовной Академии, что ее новый ректор архиепископ Александр ищет преподавателя истории религий - православного ученого. И ему, Алексею, кажется, что я бы подошел. Но он не до конца уверен. Есть более опытный преподаватель МДА и богослов - Николай Константинович Гаврюшин. Вскоре мы встретились у него, вновь беседа - разговор о многом. Я не скрывал своих взглядов, и тогда либеральных, хотя и сильно отличающихся от нынешних. Но время и вообще было либеральное.
Признаться, я очень боялся идти в МДА. Я успешно работал в Институте востоковедения АН, моя докторская диссертация была готова и то самое либеральное время открывало возможность ее защиты. Я уже собирал документы для Института Стран Азии и Африки. Зная отношение советской власти к религии, предполагал, что, если я стану преподавать в МДА, из института меня выгонят и защиту запретят. Но духовник сказал мне - "Это твой путь", а Николай и Алексей заверили, что всё изменилось, и за совместительство с духовной школой светской работы я не лишусь. Так и оказалось.
Я очень волновался. Трудиться для Церкви было моей мечтой, но смогу ли я. Историей Религий я никогда до этого не занимался, а лекций вообще не читал. Но Николай Константинович очень тактично и внимательно отнесся ко мне. Первый раз, когда я приехал в Лавру на встречу с владыкой Александром, Николай встретил меня у ворот монастыря. Мы вдвоем прошли в Троицкий собор, молились у мощей преподобного Сергия, а потом отправились в Академию. Разговор с архиепископом был с глазу на глаз - как исповедь. Но Николай ждал в приемной. В тот день, да и на всю жизнь он стал моим Вергилием на пути в Духовные школы Русской Церкви - этот скромный, небольшого роста, чуть сутулый "очкарик" с окладистой бородой.
Я был принят, и потом так часто мы встречались в "профессорской" за чаем и обедом, беседовали, спорили и друг с другом, и с другими преподавателями и студентами - время, как я уже говорил, было либеральное.
Николай Константинович всецело вошел в корпорацию Академии, был там совершенно своим. Он усвоил привычки и навыки старого, дореволюционного профессора МДА и действительно встал в меру с ним. Он преподавал отечественную и западную философию, читал свои лекции спокойным голосом, прерывая чтение забавными историями и глубокими пояснениями. Студенты его очень любили, ходили за ним по пятам.
Для себя Николай Константинович исследовал самые глубокие уровни философии и богословия. Не в шутку был увлечен русским космизмом, европейскими мистиками 17-19 веков - Юнгом-Штиллингом, Фенелоном, Яковом Бёме. Много занимался изучением масонства. В самые глубокие тайники своей мысли он меня не допускал, но и того, что приоткрывал было более чем достаточно, чтобы понять, какой глубокой внутренней жизнью он жил.
Без устали Николай Константинович издавал антологии русских богословов - главным образом преподавателей духовных школ дореволюционной России - "Смысл жизни", "Православная антропология", "Православная философия искусства". В 2001 г. он издал свое потрясающее по красоте и мудрости эссе - "Юнгов остров" - о русских последователях западных мистиков 18-го века. Его дарственная надпись на этом издании сейчас перед моими глазами.
Но совершенно особенно, не умом но делом показал Николай Гаврюшин себя и мистиком и христианином осенью 1994 г. Сменился ректор. По доносу одного из монашествующих студентов, некоего Березовского (имя не помню, а донос мне показали), что я своими идеями развращаю учащихся, меня в день уволили из Академии. Было это 15 октября. Как сейчас помню. Травмирован я был чрезвычайно и только потом понял, что эта беда Богом была обращена во благо. Но тогда мне было очень тяжко. И Николай Константинович буквально не отходил от меня. Пол года, год он приезжал ко мне выпить чайку два-три раза в неделю. Успокаивал, отвлекал. А ведь был он чрезвычайно занятым человеком. Порой он приезжал вечером с женой Элей (Елизаветой), которую нежно и беззаветно любил всю жизнь. Мой маленький сын Даниил, по простительной для трехлетнего ребенка простоте говорил ему "Дядя Гаврик, сними очки" - маститый профессор с добрейшей улыбкой снимал их и щурился на нас близорукими глазами.
А потом, как больно это сказать, наши взгляды стали расходиться всё больше. Какое-то время мы избегали говорить на вызывающие разногласия темы, а потом умолчания становились длиннее, и в те проклятые 2008-2014 мы перестали встречаться.
Но недавно мы вдруг нашли друг друга в ФБ. И не только мы, но и Даниил Николая Константиновича. Взгляды остались взглядами, но любовь вновь взяла верх над ними. Мы переписывались, обнимали друг друга виртуально, Николай Константинович не пропускал без лайка ни одной картины Даниила, ни одного его эссе. И такой любовью были полны его "комменты". А сердце звало к новой встрече в яве, через столько лет, - к встрече с моим Вергилием на пути в Духовные школы. К встрече с дядей Гавриком, который с готовностью снимал очки по просьбе трехлетнего пупса.
И как больно было узнать о смерти Эли, которую Николай внешне перенес мужественно, но внутренно, это было видно по мелочам, всё обрушилось в нём.
И нашей встрече не суждено было быть. А наступило 13 августа 2019 - "Папа, Николай Константинович умер сегодня утром на даче. Какой ужас..."
Царство Небесное, Тебе, дорогой Друг. И прости меня. Мне есть за что просить у Тебя прощения. У Тебя, и у Твоей Эли. Простите меня...
***
выживали А. Зубова из Академии молодые (тогда) лаврские иеромонахи Климент Березовский (ныне в Ростовской-на-Дону епархии) и Симеон Гаврильчик.
***
Basil Lourié :
как всё сплетается. откомментирую мемуаром такую фразу:
"По доносу одного из монашествующих студентов, некоего Березовского (имя не помню, а донос мне показали), что я своими идеями развращаю учащихся, меня в день уволили из Академии. "
речь идет об иеромонахе Клименте (Березовском), бывшем Валере, который учился вместе в Vladimir Emelianov и дрр. на восточном факультете СПбГУ в конце 80-х, а потом был аспирантом в нашем Ин-те востоковедения у покойного ассириолога В.А. Якобсона (1930-2015). я с ним познакомился как раз тогда, когда он дописывал у него диссертацию про что-то связанное с культом Астарты. познакомился на филфаке в какой-то кучке народа, вроде очереди, где он стоял передо мной и слышал мой разговор, который касался чего-то религиозно-фанатического, как я люблю. год шел 1989 или самое начало 1990. он живо подключился, и мы почти сразу подружились на почве общего мракобесия.
дело было где-то зимой. к весне он, видимо, как-то обострился (это я задним числом так думаю). тут как раз в конце весны ему стало негде жить, и наша подружка Марина (не буду тегить, т.к. она все равно не читает фб) пустила его пожить одного в квартиру, в которую хозяева пустили пожить ее одну, а сама она уехала на сколько-то дней. потом приехала -- и видит, что по всей приличной квартире приличных людей летают черные хлопья. -- это Валера сжег свою написанную диссертацию. он решил, что православному не следует писать об Астарте, потому что Астарта плохая. даже если предположить, что он хорошо поступил с Астратой (хотя я никогда не понимал такого обращения с дамами), зачем же было пачкать чужую приличную квартиру, которая еще и не под твою ответственность отдана хозяевами? впрочем, он жег диссертацию не прямо на паркете, и спасибо уже за это.
в общем, Марине пришлось поработать -- поубирать, но она была добрая и на Валеру не обиделась. у нее тоже был некоторый градус и религиозного фанатизма, и востоковедения (позже она закончила Лувенский университет по эфиопистике -- но из профессии выпала, увы).
Валера тем же летом поступил в МДА, куда прошел на ура. он учился не в том знаменитом классе, где были будущий епископ Диомид Дзюбан и о. Андрей Кураев (а также наш покойный епископ Амвросий), но где-то рядом (если я не путаю).
поступая в МДА, он постарался скрыть знание еврейского и арабского и просил его не выдавать, тк. не хотел делать карьеру при начальстве. так там и не знали об этих его способностях.
мы продолжали с ним дружить. однажды я ездил к нему в Загорск и даже остался ночевать в спальне семинаристов в монастырской стене. помню до сих пор, как меня поражала подчеркнутая взаимная вежливость и предупредительность всех со всеми: тяжелых бурсацких нравов при таком кратком пребывании совершенно не было заметно.
к нему ездили и товарищи по учебе, как рассказывал Vladimir Emelianov . разумеется, он стал монахом, а в начале 90-х примкнул к самому консервативному крылу. мы тут даже немножко разошлись, т.к. моя позиция образца условного 1994 года -- это все-таки МПшное православие с подобием человеческого лица. отчасти она была эксплицирована в нашей с о. Кураевым брошюре против Шамбезийской унии. стиль Валеры-Климента к тому времени стал слегка, как сказали бы мы сегодня, прото-диомидовским.
в 1990-е годы генсек Всемирного совета церквей посещал Лавру, и некоторые монахи, в том числе Климент, выразили ему свое "фэ" как экуменисту. начальство их ругало, но не очень.
смутно помню, что он успел еще узнать в 1997 г., что я отпал от (его) церкви в "раскол" РПЦЗ -- зарубежной церкви. кажется, это и было причиной полного разрыва общения между нами, хотя общения и так уже не было.
потом что-то (конкретное, но я не знаю, что именно) произошло, и о.Климент уехал из Лавры навсегда по скорой -- в психиатрическую больницу. дальше его следы теряются. некоторые ревнители МПшного православия зачислили его в списки лаврских монахов, которые стали жертвами карательной психиатрии. увы: все, насельники ТСЛ, про кого мне доводилось узнать, что они стали жертвами, -- нуждались в психиатрической помощи по-настоящему, не только Валера.
так что да: мемуар А.Б. Зубова вполне вписывается в портрет.
***
Из комментариев:
"Подлинная история удаления А. Зубова из Академии такова:
В начале 90-х годов академическое начальство предупредило "пиджачников", что они не должны представляться членами корпорации МДАиС на научных и иных конференциях, если на участие в таковых не было получено формального благословения руководства духовных школ. Зубов это требование демонстративно игнорировал и на многочисленных политологических собраниях заявлял себя "профессором МДА". Дело кончилось тем, что в 1994 году А.Б. отправился в Молдавию на очередное политбдение по приглашению своего приятеля (и, кажется, соученика по МГИМО), происходившего из среды молдавской номенклатуры. На это "мероприятие" была приглашена и официальная делегация МП во главе с тогдашним председателем ОВЦС митрополитом Кириллом. Едва ли не на планерном заседании наш "профессор" (верно, от большого ума) вступил в бурную полемику с "умнейшим мужем РПЦ", чувствительно углубив его понимание церковно-политических процессов, происходивших на просторах СНГ...
По возвращении в Москву, Зубов приехал в Академию на свою лекцию. В конце второго часа "профессора" пригласили к ректору (тогда им был Филарет Карагодин) и сообщили, что в его услугах более не нуждаются.
Меня изумляет людская наивность: неужели кто-то всерьез полагает, что по "сигналу" Березовского администрация Академии уволила бы одного из членов преподавательской корпорации? "
НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ ГАВРЮШИН
Вчера, когда мы возвращались в Москву из путешествия на Оркнейские острова, сын, посмотрев ленту ФБ сказал мне - вот ужас, умер Николай Константинович.
Для меня, да и для Даниила это известие было и неожиданным и безмерно тягостным.
Как давно я знал его - более тридцати лет. Знакомство с Николаем Константиновичем было знаменьем новой, наступавшей в конце 1980-х эпохи. И я и мои друзья, молодые христиане, чувствовали, что мир вокруг нас не изменяясь пока внешне, меняется внутренно. Свобода входила во все поры, сила говорить, просвещать, объяснять - удваивалась. Тогда Алексей Салмин, Леон Тайванс и я создали альманах "Ретроспективная и сравнительная политология", чтобы рассказывать о религиозном измерении политической науки. Мы решили, по совету С.С.Аверинцева, впервые перевести и издать некоторые произведения Максима Исповедника. В качестве переводчика и комментатора выбрали нашего единомышленника, научного сотрудника Института Мировой литературы Алексея Ивановича Сидорова. Познакомились с ним ближе. Помню, Алексей, ставший вскоре знаменитейшим российским патрологом, обедал у меня дома. Была весна 1988 года. Мы с Ольгой рассказывали о наших последних изысканиях в области древних представлений о монархии. Я прочел кусок моей тогда написанной в стол (она вышла в журнале Восток в 1995 г.) статьи "Харисма власти". И вдруг Алексей, внимательно посмотрев на меня сказал - "Вот Вы-то нам и нужны". Он объяснил, что уже год преподает в Московской Духовной Академии, что ее новый ректор архиепископ Александр ищет преподавателя истории религий - православного ученого. И ему, Алексею, кажется, что я бы подошел. Но он не до конца уверен. Есть более опытный преподаватель МДА и богослов - Николай Константинович Гаврюшин. Вскоре мы встретились у него, вновь беседа - разговор о многом. Я не скрывал своих взглядов, и тогда либеральных, хотя и сильно отличающихся от нынешних. Но время и вообще было либеральное.
Признаться, я очень боялся идти в МДА. Я успешно работал в Институте востоковедения АН, моя докторская диссертация была готова и то самое либеральное время открывало возможность ее защиты. Я уже собирал документы для Института Стран Азии и Африки. Зная отношение советской власти к религии, предполагал, что, если я стану преподавать в МДА, из института меня выгонят и защиту запретят. Но духовник сказал мне - "Это твой путь", а Николай и Алексей заверили, что всё изменилось, и за совместительство с духовной школой светской работы я не лишусь. Так и оказалось.
Я очень волновался. Трудиться для Церкви было моей мечтой, но смогу ли я. Историей Религий я никогда до этого не занимался, а лекций вообще не читал. Но Николай Константинович очень тактично и внимательно отнесся ко мне. Первый раз, когда я приехал в Лавру на встречу с владыкой Александром, Николай встретил меня у ворот монастыря. Мы вдвоем прошли в Троицкий собор, молились у мощей преподобного Сергия, а потом отправились в Академию. Разговор с архиепископом был с глазу на глаз - как исповедь. Но Николай ждал в приемной. В тот день, да и на всю жизнь он стал моим Вергилием на пути в Духовные школы Русской Церкви - этот скромный, небольшого роста, чуть сутулый "очкарик" с окладистой бородой.
Я был принят, и потом так часто мы встречались в "профессорской" за чаем и обедом, беседовали, спорили и друг с другом, и с другими преподавателями и студентами - время, как я уже говорил, было либеральное.
Николай Константинович всецело вошел в корпорацию Академии, был там совершенно своим. Он усвоил привычки и навыки старого, дореволюционного профессора МДА и действительно встал в меру с ним. Он преподавал отечественную и западную философию, читал свои лекции спокойным голосом, прерывая чтение забавными историями и глубокими пояснениями. Студенты его очень любили, ходили за ним по пятам.
Для себя Николай Константинович исследовал самые глубокие уровни философии и богословия. Не в шутку был увлечен русским космизмом, европейскими мистиками 17-19 веков - Юнгом-Штиллингом, Фенелоном, Яковом Бёме. Много занимался изучением масонства. В самые глубокие тайники своей мысли он меня не допускал, но и того, что приоткрывал было более чем достаточно, чтобы понять, какой глубокой внутренней жизнью он жил.
Без устали Николай Константинович издавал антологии русских богословов - главным образом преподавателей духовных школ дореволюционной России - "Смысл жизни", "Православная антропология", "Православная философия искусства". В 2001 г. он издал свое потрясающее по красоте и мудрости эссе - "Юнгов остров" - о русских последователях западных мистиков 18-го века. Его дарственная надпись на этом издании сейчас перед моими глазами.
Но совершенно особенно, не умом но делом показал Николай Гаврюшин себя и мистиком и христианином осенью 1994 г. Сменился ректор. По доносу одного из монашествующих студентов, некоего Березовского (имя не помню, а донос мне показали), что я своими идеями развращаю учащихся, меня в день уволили из Академии. Было это 15 октября. Как сейчас помню. Травмирован я был чрезвычайно и только потом понял, что эта беда Богом была обращена во благо. Но тогда мне было очень тяжко. И Николай Константинович буквально не отходил от меня. Пол года, год он приезжал ко мне выпить чайку два-три раза в неделю. Успокаивал, отвлекал. А ведь был он чрезвычайно занятым человеком. Порой он приезжал вечером с женой Элей (Елизаветой), которую нежно и беззаветно любил всю жизнь. Мой маленький сын Даниил, по простительной для трехлетнего ребенка простоте говорил ему "Дядя Гаврик, сними очки" - маститый профессор с добрейшей улыбкой снимал их и щурился на нас близорукими глазами.
А потом, как больно это сказать, наши взгляды стали расходиться всё больше. Какое-то время мы избегали говорить на вызывающие разногласия темы, а потом умолчания становились длиннее, и в те проклятые 2008-2014 мы перестали встречаться.
Но недавно мы вдруг нашли друг друга в ФБ. И не только мы, но и Даниил Николая Константиновича. Взгляды остались взглядами, но любовь вновь взяла верх над ними. Мы переписывались, обнимали друг друга виртуально, Николай Константинович не пропускал без лайка ни одной картины Даниила, ни одного его эссе. И такой любовью были полны его "комменты". А сердце звало к новой встрече в яве, через столько лет, - к встрече с моим Вергилием на пути в Духовные школы. К встрече с дядей Гавриком, который с готовностью снимал очки по просьбе трехлетнего пупса.
И как больно было узнать о смерти Эли, которую Николай внешне перенес мужественно, но внутренно, это было видно по мелочам, всё обрушилось в нём.
И нашей встрече не суждено было быть. А наступило 13 августа 2019 - "Папа, Николай Константинович умер сегодня утром на даче. Какой ужас..."
Царство Небесное, Тебе, дорогой Друг. И прости меня. Мне есть за что просить у Тебя прощения. У Тебя, и у Твоей Эли. Простите меня...
***
выживали А. Зубова из Академии молодые (тогда) лаврские иеромонахи Климент Березовский (ныне в Ростовской-на-Дону епархии) и Симеон Гаврильчик.
***
Basil Lourié :
как всё сплетается. откомментирую мемуаром такую фразу:
"По доносу одного из монашествующих студентов, некоего Березовского (имя не помню, а донос мне показали), что я своими идеями развращаю учащихся, меня в день уволили из Академии. "
речь идет об иеромонахе Клименте (Березовском), бывшем Валере, который учился вместе в Vladimir Emelianov и дрр. на восточном факультете СПбГУ в конце 80-х, а потом был аспирантом в нашем Ин-те востоковедения у покойного ассириолога В.А. Якобсона (1930-2015). я с ним познакомился как раз тогда, когда он дописывал у него диссертацию про что-то связанное с культом Астарты. познакомился на филфаке в какой-то кучке народа, вроде очереди, где он стоял передо мной и слышал мой разговор, который касался чего-то религиозно-фанатического, как я люблю. год шел 1989 или самое начало 1990. он живо подключился, и мы почти сразу подружились на почве общего мракобесия.
дело было где-то зимой. к весне он, видимо, как-то обострился (это я задним числом так думаю). тут как раз в конце весны ему стало негде жить, и наша подружка Марина (не буду тегить, т.к. она все равно не читает фб) пустила его пожить одного в квартиру, в которую хозяева пустили пожить ее одну, а сама она уехала на сколько-то дней. потом приехала -- и видит, что по всей приличной квартире приличных людей летают черные хлопья. -- это Валера сжег свою написанную диссертацию. он решил, что православному не следует писать об Астарте, потому что Астарта плохая. даже если предположить, что он хорошо поступил с Астратой (хотя я никогда не понимал такого обращения с дамами), зачем же было пачкать чужую приличную квартиру, которая еще и не под твою ответственность отдана хозяевами? впрочем, он жег диссертацию не прямо на паркете, и спасибо уже за это.
в общем, Марине пришлось поработать -- поубирать, но она была добрая и на Валеру не обиделась. у нее тоже был некоторый градус и религиозного фанатизма, и востоковедения (позже она закончила Лувенский университет по эфиопистике -- но из профессии выпала, увы).
Валера тем же летом поступил в МДА, куда прошел на ура. он учился не в том знаменитом классе, где были будущий епископ Диомид Дзюбан и о. Андрей Кураев (а также наш покойный епископ Амвросий), но где-то рядом (если я не путаю).
поступая в МДА, он постарался скрыть знание еврейского и арабского и просил его не выдавать, тк. не хотел делать карьеру при начальстве. так там и не знали об этих его способностях.
мы продолжали с ним дружить. однажды я ездил к нему в Загорск и даже остался ночевать в спальне семинаристов в монастырской стене. помню до сих пор, как меня поражала подчеркнутая взаимная вежливость и предупредительность всех со всеми: тяжелых бурсацких нравов при таком кратком пребывании совершенно не было заметно.
к нему ездили и товарищи по учебе, как рассказывал Vladimir Emelianov . разумеется, он стал монахом, а в начале 90-х примкнул к самому консервативному крылу. мы тут даже немножко разошлись, т.к. моя позиция образца условного 1994 года -- это все-таки МПшное православие с подобием человеческого лица. отчасти она была эксплицирована в нашей с о. Кураевым брошюре против Шамбезийской унии. стиль Валеры-Климента к тому времени стал слегка, как сказали бы мы сегодня, прото-диомидовским.
в 1990-е годы генсек Всемирного совета церквей посещал Лавру, и некоторые монахи, в том числе Климент, выразили ему свое "фэ" как экуменисту. начальство их ругало, но не очень.
смутно помню, что он успел еще узнать в 1997 г., что я отпал от (его) церкви в "раскол" РПЦЗ -- зарубежной церкви. кажется, это и было причиной полного разрыва общения между нами, хотя общения и так уже не было.
потом что-то (конкретное, но я не знаю, что именно) произошло, и о.Климент уехал из Лавры навсегда по скорой -- в психиатрическую больницу. дальше его следы теряются. некоторые ревнители МПшного православия зачислили его в списки лаврских монахов, которые стали жертвами карательной психиатрии. увы: все, насельники ТСЛ, про кого мне доводилось узнать, что они стали жертвами, -- нуждались в психиатрической помощи по-настоящему, не только Валера.
так что да: мемуар А.Б. Зубова вполне вписывается в портрет.
***
Из комментариев:
"Подлинная история удаления А. Зубова из Академии такова:
В начале 90-х годов академическое начальство предупредило "пиджачников", что они не должны представляться членами корпорации МДАиС на научных и иных конференциях, если на участие в таковых не было получено формального благословения руководства духовных школ. Зубов это требование демонстративно игнорировал и на многочисленных политологических собраниях заявлял себя "профессором МДА". Дело кончилось тем, что в 1994 году А.Б. отправился в Молдавию на очередное политбдение по приглашению своего приятеля (и, кажется, соученика по МГИМО), происходившего из среды молдавской номенклатуры. На это "мероприятие" была приглашена и официальная делегация МП во главе с тогдашним председателем ОВЦС митрополитом Кириллом. Едва ли не на планерном заседании наш "профессор" (верно, от большого ума) вступил в бурную полемику с "умнейшим мужем РПЦ", чувствительно углубив его понимание церковно-политических процессов, происходивших на просторах СНГ...
По возвращении в Москву, Зубов приехал в Академию на свою лекцию. В конце второго часа "профессора" пригласили к ректору (тогда им был Филарет Карагодин) и сообщили, что в его услугах более не нуждаются.
Меня изумляет людская наивность: неужели кто-то всерьез полагает, что по "сигналу" Березовского администрация Академии уволила бы одного из членов преподавательской корпорации? "