Разговор со Вселенной (часть VII. Окончание)
Когда корпоративный картуз преодолел тяготение массивного головного убора и выкатился на периферию царской приёмной, профессор Мышкин неспешно встал, поднял его и водрузил на голову вечного студента. Приёмная одобрительно загудела. Вслед за Мышкиным поспешил и Герман, который поднял монументальный хасидский штраймл, намереваясь прикрыть им смоляные вихры владельца. Приёмная негодующе зашумела: «Жидовский прихвостень! Шабесгой!», но была остановлена властным окриком очкарика Бориса: «Цыц, шлемазлы! Чтоб ваши рты торчали сзади!» Ропот прервался на полуслове. Генерал недоумевал: услужливый и приниженный у Добрыни Никитича, иудей вдруг охамел в царских палатах. «Не по сезону шуршите, убогие. Курите носки, пока дешёвые!» - издевательски произнёс Борис в полной тишине и, удовлетворившись покорно склонёнными головами посадского люда, принял из рук генерала символ своего превосходства. Внезапно оробевший Герман по военной склонности к центровке головных уборов, попытался найти кокарду в меховом изделии, для чего дважды провернул его на голове хама. «Резьбу не сорви!» - молвил Борис, отстраняясь от его услуг, после чего повернулся и направился к царским покоям. Секретарша, шурша целлюлитом, попыталась преградить дорогу, но стоило иудею произнести: «Гонец из Галилеи!» - женщина сдулась, как монгольфьер, напоровшийся на скалу. Массивная дверь в покои бесшумно закрылась. Посадские давились обидой, а трое мужчин склонили головы, обсуждая увиденное. Люся вертела башкой, примечая изъяны в нарядах посетителей приёмной.
- Трахтенгольд лоханулся! - пересказывал свой краткий диалог с Борисом вечный студент, - Лоханулся как последний поц! Я ж ему, Гера, твой эксперимент обрисовал, а про формовку забыл. Вот он и сунул неотформатированный пси-генератор к виску, отчего мгновенно запутался в наш с тобой квантовый клубок. Дух вышибло сразу. Оболочка спала и он полетел… В пути узнал, что не русский он немец, а обычный еврей из Питера.
- Какая же сволочь ему об этом напела? - вырвалось у Германа.
- Говорит, ихний Б-г по пути перехватил…
- Кто такой бэ-гэ?
- Бог Адонай.
- Это кто ещё такой?
- Ха-Шем и Элохим.
- Так у них там что, стадо?
- Один он… Ты ж не удивляешься, что у нас Троица: Бог Сын, Бог Отец и…
- Без тебя знаю. Но нашего по квантовой теории на счёт раз на три половинки разложить можно.
- Так вот, продолжаю. Подплыл, значит, к Борьке в темноте, которую и мы с тобой пролетали, здоровенный такой такой айсберг.
- Завкафедорой? - переспросил недоумевающий профессор Мышкин, которого тарабарщина посланцев из других миров довела чуть ли не до заворота мозгов.
- Какой ещё завкафедрой? - недовольно отреагировал студент.
- Нашей кафедры физики и метеорологии - Леопольд Викентьевич Вайсберг.
- Айсбер, айсберг, уважаемый Николай Павлович. Льдина такая, только вязкая и склизкая как медуза. Размерами с нашу подлодку серии «Борей».
Профессор Мышкин в бессилии откинулся назад. Если бы не дивные знания в области естествознания, которые продемонстрировал час назад этот необычный студент в стенах его родной Сельхозакадемии, он бы с полным правом счёл его сумасшедшим. Влад между тем продолжил: «Втянул тот айсберг Бориса в себя, а через мгновение выплюнул. И стал наш Борька не простым физиком из Кёльна, а посланцем Самого!.. Там у богов свои тёрки. Борькин - наглый, нахрапистый, циничный. У них это за добродетель почитают. Даже слово придумали - хуцпа. Наш - добрый, слезливый, покорный и милосердный, как Пьеро. Вечно ему достаётся. А тут ещё Аллах борзеть начал. У обоих паству отгрызает… Не говорю уже о двуликом Махе и Овербахе, которые «Даз Капитал» сочинил. Сочинил, да и крестит им заблудшие души… »
Подробный пересказ минутного общения Влада и его друга прервала секретарша: «Профессор Мышкин и сопровождающие лица, Его Императорское Величиство изволит принять вас!» Трое мужчин вскочили и, преисполненные раболепием, засеменили в покои. «Люся!» - вспомнил генерал и не по сану резво бросился назад. Люся, забыв всё на свете с упоением стрекотала с благообразной инокиней, перетряхивая грязное бельё всего царского двора.
Профессор и души здравствующих землян торчали в царских чертогах, будто четыре последних зуба во рту больного цингой. Царь и Борис Трахтенгольд беседовали, не обращая внимания на вошедших. Трахтенгольд сидел, вальяжно облокотившись о трон, а Его Императорское Величество, нервно жестикулируя, суетилось, хаотично перемещаясь по широтам золочёных полатей.
- …Значит, разблокировать счета Вротэберга, - перечислял сановные имена Пуэбло, - переместить авуары Профурсенко из Кипра на Кайманы…
- Не много ли будет, Ваша Величество? - прервал царя бесцеремонный Борька. - И мошну этих бездельников за Кемску волость?
- Ну почему же, Борис Борисович, Алтай прирежем, Кёнигсбергом поделимся… Не за себя, за друзей, за лучших людей Царьграда хлопочу.
- Понятно… - протянул Борис. - А что с Жапанией делать будем? Мордор настаивает на целостности. Чёрный Саурон нервничает, бананы есть перестал… Да и наши в Мордоре негодуют. Сахалин отдаёте?
- Ни тебе, ни мне, Боренька… Половинку! Бери половинку. К остальной мост приладим, казино откроем для айнов. Мало? Так пенькой и мёдом зазор наполним. Можем пушниной и воском порадовать. Так и передай нашим партнёрам в Иудее и Мордоре. Ну, как, Боренька, по рукам?!
Император споро достал из стола тиснёный пергамент, окунул гусиное перо в китайскую тушь и первым проставил императорский вензель под заранее заготовленным текстом, затем передал бумагу Трахтенгольду. Высокие договаривающиеся стороны ещё источали протокольные улыбки, когда благолепие дипломатических таинств нарушил истошный Люськин визг. «Ты что, плешивый, землями раскидываешься. У меня под Кемью сестра живёт, на Алтае золовка поросят разводит. Я верно толкую, Гера? А ещё - какие пол Сахалина? Я там в стройотряде два сезона поварихой работала. Ни одного узкоглазого свидомита не видала? Сахалин наш!»
Герман спешно закрыл ладонью хлебала своей ветреной кровинушке.
- Не слушай её Царь-батюшка! Не ведает женщина, что глаголет. Смилуйся над ней, неразумной! Кришнаиты с родноверами разум ей помутили.
- Верно говоришь, служивый, - ответил Царь, - баб слушать - себя не уважать. Прощаю твою зазнобу… Где служить изволишь?
- Под Самаркандом
- На повышение пойдёшь, на Кавказ! - всё ещё находясь в благодушном состоянии, - витийствовал Пуэбло. - Наш партнёр из Галилеи за тебя хлопотал. Есть в тех краях мой верный абрек. Умом не богат, но трону верен. Дорого казне обходится, зато на хозяина не рычит. Приглядывать за ним будешь, да умасливать изредка, когда звериный взгляд углядишь. Таких с руки кормить надобно, чтоб с голодухи с цепи не сорвались.
- Так точно, Ваше Императорское Величество! - рявкнул генерал, щёлкнув каблуками и скосив глаза на партнёра из Галилеи, ковыряющего грязным ногтём между зубами… Выждав паузу, генерал заговорил вновь. - Депешу до вас, Ваше Императорское Величество имею, от ратника Добрыни Никитича. Верен он вам пуще моего. Просит дозволения Сахалин от жапанцев очистить. По примеру Ермака Тимофеевича, что пращуры ваши изволили провиантом и доспехами снабдить, в бой за крест Царьградский рвётся. «Донос» от него имею, - закончил он речь, протягивая свиток.
- И читать не намерен! - в гневе воскликнул Царь. - Смутьян и карбонарий! Себя выше престола возомнил! Весь мой хитрый план к свиньям собачьим сломал. Мы за вечный мир с Мордором боремся. Я друга и партнёра Саурона в гости зазываю, уже и моркови с отрубями закупил, бананы ошкурил, а он всё не едет. Этот же - за войну православных мутит. Вот схлынет народ у дома купца Аладушкина, закую его в крепость, али в солдаты забрею, да на Кавказ! Всем газетам наказал имя его забыть. Верных псов пустил на травлю. Лазутчиков послал, чтобы в оба глядели, да козни ему строили. Агриппина, канцлер земель германских наказала отозвать его с Сахалина, противно кареты рессорные ко двору поставлять запретит. Что ж мне, на бричке прикажете по Царьграду кататься?
- Как знаете, Ваше Величество, - обескураженно ответил старый солдат.
- Какие иные вопросы имеете, господа? - снова войдя в благодушное состояние, спросил Царь. - Если нет, нам с товарищем Трахтенгольдом надо ещё вопрос обсудить.
- Да не один, - откликнулся Борька, запуская клешню за пазуху и расчёсывая давние опрелости. - Сегодня же решим, когда заложить у Спасских ворот памятник жертвам резни в Египте, кто поставит оперу о жертвенной борьбе иудеев против тирана Владимира Мономаха. Наметить бы надобно скорбные дни по памяти моим соотечественникам, павшим от рук кровавого Ивана Четвёртого. Наказать Сытину издать «Азбуковник» с наставлениями для учителей и школяров чтить светлую память невинно изгнанных из… - Трахтенгольд минуты две перечислял страны и места, откуда свирепая чернь изгоняла иудейских агнцев. Наконец он завершил категоричным тоном, - Наделить привилегиями моих земляков в избрании профессий дохтуров, лечьцов, зубодёров, глазников, кровопусков и бабичьих дел мастеров. Допустить в императорские театры наших паяцев, в ведомостные газеты - колумнистов, обзорщиков, папарацциев. Банки очистить от православных, количество синагог удесятерить!
Борькины друзья стояли в полном оцепенении. Царь морщился, но смиренно внимал заморскому гостю. Тягостные минуты прервала секретарша. «К Вам Патриарх Всея Царьграда!» Вслед за ней, стуча посохом взошёл Патриарх, утёр куколью разгорячённое лицо и, поправив панагию, плюхнулся на кресло, рядом с иудеем. «А, и божий народ Царю присягает! - добродушно молвил он, ласково окинув взглядом величественного хасида. - Как там, Царь-батюшка со сметой? Укладываемся? Ещё пару сотен храмов одолеем выстроить? - и получив утвердительный кивок, продолжил, - Академии строптивость проявляют, не желают наши кафедры открывать! Это как понимать, мы православная страна или басурмане?» Но этот вопрос повис без ответа. В дверях раздался бас секретарши: «Гонец от Султана!» «Эмира, - дура!» - послышалась сзади неё. «Эмира!» - поправилась секретарша. «Ё., твою мать! - не выдержал Царь. - Проси!»
В палаты ворвался давнишний гость Добрыни в чёрных одеждах. Ещё не закончив торможение, посланец Султана запел: «Хвала Аллаху, о великий Царь, хвала Господу людей и джиннов, Господу всего сущего! Мир и благословение Аллаха господину всех посланников Пророку Мухаммаду и его роду! Поклон тебе от Эмира и благословение!» «Да говори уже, не томи!» - не выдержал Царь. «Доношу, о всемогущий! Слышен ропот среди пролетариев Востока, верных учению Маха и Овербаха. Приумножая твою державу, раболепные трудящиеся исламских государств взывают к твоей милости!» «Дальше!» - сучил ногами всемогущий Император. «Не стало уж мест, где черноглазые рабы твои могли бы возвысить молитвы во славу Аллаху. Церквы теснят минареты! Мармоны возводят дворцы, католиков расплодилось как цесарок на птичьем дворе у Эмира. Легионы правоверных готовы по зову сердца, перейти границы и трудовым фронтом встать на защиту твоей Державы!» «Ну и что ты предлагаешь? - не выдержал Царь, испытывая нестерпимый зуд в чреслах. «Новых строек, Государь! Триста мечетей в этом году и четыреста - в будущем!» «Будет тебе триста, будет и четыреста, а теперь оставьте нас с гонцом из Галилеи». Челобитные люди вышли.
«Что вы про университеты не спросили? - накинулся Влад на профессора Мышкина, - Сами же рассказывали, что живёте аки мыши церковные!» «Не дело академикам привилегии выбивать, - ответил удручённый профессор. - Наука с державы кормится. Какая держава - такова и наука… Пойду я, наверное, Владислав. Сегодня полнолуние. Посмотрю как мои весы повернутся в потоке лучистой энергии, излучаемом ночным светилом. Это ж надо, вместо исследований дармовой энергии, даруемой нам природой, собираю по осени паутинки, чтобы править свои крутильные весы. Эх, Расея! Никогда ты не будешь богатой! Ну, прощайте, господа!» Исполненный печали, профессор удалился.
- Так, Гера, спускаемся вниз, к саням и берём по оглобле, - взял быка за рога неугомонный студент.
- Зачем? - в растерянности спросил генерал.
- Борьку бить будем! Христопродавец! Родину Мордору продал.
- Погоди, может, лукавит. План какой хитрый за душой имеет. Не всё царям многоходовые стратегии выстраивать. У каждого смерда свой резон имеется.
- Да какой резон?! У тебя, что ли, малахольного, резон отыщется. Тебе бы всё «Есть! Никак нет! Так точно, ваше благородие, да «Гип-гип Ура!» орать, когда со своими нажрёшься. Знаю я вас, служак. От усердия грыжей страдаете. Своего манёвра без указивки сверху ни в жисть не спланируете.
- Будет уже! - примирительно закончил разговор Герман.
Внизу организовали засаду. Распрячь лошадь не дал кучер Никодим, с усмешкой наблюдавший за приготовлениями землян. В урочный час ворота скрипнули и православное воинство напало на иудея. Расправа была недолгой. «Баре, народа бы постыдились! - прервал баталию Никодим. - Не в чести у православных вдвоём одного мутузить, пускай он хоть и мразь изрядная. Разойдитесь, прошу, народ уж собирается…» Забияки, сопя разбитыми носами, расступились. «Ну, вот, миром кончать надо, да и в путь обратный пора. Господь вам литеру на обратную дорогу выписал. Садитесь с Богом. Дома разберётесь».
Обратный путь был скучен и уныл. Одна лишь Люська приставала ко всем с вопросами, чтобы по возвращении, на свежую память, огорошить приключениями свою злопамятную соседку. Закончились деревеньки и повозка рухнула в бездну. Ещё некоторое время Никодим прокладывал лоцию, но когда миновали бранящихся хохлов, оставил летящих в чёрной бездне души землян. Влад и Борька ещё бранились, когда внизу расступилась панорама Москвы. «Я тебя хер пейсатый завтра же в церковь поведу, - вопил Влад, уворачиваясь от шпиля Останкинской башни, - Я тебе Адония с Элохимом из башки твоей повыбиваю. Вместе креститься будем! Нет у нас другой защиты. Попы - не вера. Вера в душе». Герман, нагой и озябший от сырой погоды с трудом выруливал к дому. Предвкушая воссоединение души с плотью, он оглянулся на Люсю, надеясь насладиться её наготою, но жены и след простыл.
Дома было тихо и постыло. Тикали именные ходики. Соседи наверху бранились. Где-то внизу стучал перфоратор. Герман в тоске закурил сигарету. «Хотя бы Марат Тормозитыч заглянул», - уныло подумал он. В дверь позвонили. «Опять эта соседка!» - выругался в сердцах Герман и поплёлся с прихожую, шлёпая разношенными тапками. За дверями стояла Люся. Сердце Германа сжалось и остановилось. Когда оно заработало вновь, Люся уже выгружала огромные сумки, полные снеди и каких-то женских причиндалов. «Где была?» - строго спросил ликующий муж. «У мамы. Ты же знаешь, ей операцию на сердце делали, вот я и просидела в реанимации… А что у тебя морда такая паскудная? Не с соседкой ли часом резвился? У вас, у мужиков, одно на уме. Жена - за дверь и уже тащите невесть кого, даже справки из Кожвена не спрашиваете». Люся горестно вздохнула и понесла тяжёлые сумки на кухню. «Исправил! Хотя бы это исправил! - ликовал Герман. - Надо было с Царём построже, глядишь и рубль не упал бы…» Забежав в спальню и поправив постель, небесный генерал как подросток поскакал на кухню. «Люся, Лю-сень-ка!!!…»
- Трахтенгольд лоханулся! - пересказывал свой краткий диалог с Борисом вечный студент, - Лоханулся как последний поц! Я ж ему, Гера, твой эксперимент обрисовал, а про формовку забыл. Вот он и сунул неотформатированный пси-генератор к виску, отчего мгновенно запутался в наш с тобой квантовый клубок. Дух вышибло сразу. Оболочка спала и он полетел… В пути узнал, что не русский он немец, а обычный еврей из Питера.
- Какая же сволочь ему об этом напела? - вырвалось у Германа.
- Говорит, ихний Б-г по пути перехватил…
- Кто такой бэ-гэ?
- Бог Адонай.
- Это кто ещё такой?
- Ха-Шем и Элохим.
- Так у них там что, стадо?
- Один он… Ты ж не удивляешься, что у нас Троица: Бог Сын, Бог Отец и…
- Без тебя знаю. Но нашего по квантовой теории на счёт раз на три половинки разложить можно.
- Так вот, продолжаю. Подплыл, значит, к Борьке в темноте, которую и мы с тобой пролетали, здоровенный такой такой айсберг.
- Завкафедорой? - переспросил недоумевающий профессор Мышкин, которого тарабарщина посланцев из других миров довела чуть ли не до заворота мозгов.
- Какой ещё завкафедрой? - недовольно отреагировал студент.
- Нашей кафедры физики и метеорологии - Леопольд Викентьевич Вайсберг.
- Айсбер, айсберг, уважаемый Николай Павлович. Льдина такая, только вязкая и склизкая как медуза. Размерами с нашу подлодку серии «Борей».
Профессор Мышкин в бессилии откинулся назад. Если бы не дивные знания в области естествознания, которые продемонстрировал час назад этот необычный студент в стенах его родной Сельхозакадемии, он бы с полным правом счёл его сумасшедшим. Влад между тем продолжил: «Втянул тот айсберг Бориса в себя, а через мгновение выплюнул. И стал наш Борька не простым физиком из Кёльна, а посланцем Самого!.. Там у богов свои тёрки. Борькин - наглый, нахрапистый, циничный. У них это за добродетель почитают. Даже слово придумали - хуцпа. Наш - добрый, слезливый, покорный и милосердный, как Пьеро. Вечно ему достаётся. А тут ещё Аллах борзеть начал. У обоих паству отгрызает… Не говорю уже о двуликом Махе и Овербахе, которые «Даз Капитал» сочинил. Сочинил, да и крестит им заблудшие души… »
Подробный пересказ минутного общения Влада и его друга прервала секретарша: «Профессор Мышкин и сопровождающие лица, Его Императорское Величиство изволит принять вас!» Трое мужчин вскочили и, преисполненные раболепием, засеменили в покои. «Люся!» - вспомнил генерал и не по сану резво бросился назад. Люся, забыв всё на свете с упоением стрекотала с благообразной инокиней, перетряхивая грязное бельё всего царского двора.
Профессор и души здравствующих землян торчали в царских чертогах, будто четыре последних зуба во рту больного цингой. Царь и Борис Трахтенгольд беседовали, не обращая внимания на вошедших. Трахтенгольд сидел, вальяжно облокотившись о трон, а Его Императорское Величество, нервно жестикулируя, суетилось, хаотично перемещаясь по широтам золочёных полатей.
- …Значит, разблокировать счета Вротэберга, - перечислял сановные имена Пуэбло, - переместить авуары Профурсенко из Кипра на Кайманы…
- Не много ли будет, Ваша Величество? - прервал царя бесцеремонный Борька. - И мошну этих бездельников за Кемску волость?
- Ну почему же, Борис Борисович, Алтай прирежем, Кёнигсбергом поделимся… Не за себя, за друзей, за лучших людей Царьграда хлопочу.
- Понятно… - протянул Борис. - А что с Жапанией делать будем? Мордор настаивает на целостности. Чёрный Саурон нервничает, бананы есть перестал… Да и наши в Мордоре негодуют. Сахалин отдаёте?
- Ни тебе, ни мне, Боренька… Половинку! Бери половинку. К остальной мост приладим, казино откроем для айнов. Мало? Так пенькой и мёдом зазор наполним. Можем пушниной и воском порадовать. Так и передай нашим партнёрам в Иудее и Мордоре. Ну, как, Боренька, по рукам?!
Император споро достал из стола тиснёный пергамент, окунул гусиное перо в китайскую тушь и первым проставил императорский вензель под заранее заготовленным текстом, затем передал бумагу Трахтенгольду. Высокие договаривающиеся стороны ещё источали протокольные улыбки, когда благолепие дипломатических таинств нарушил истошный Люськин визг. «Ты что, плешивый, землями раскидываешься. У меня под Кемью сестра живёт, на Алтае золовка поросят разводит. Я верно толкую, Гера? А ещё - какие пол Сахалина? Я там в стройотряде два сезона поварихой работала. Ни одного узкоглазого свидомита не видала? Сахалин наш!»
Герман спешно закрыл ладонью хлебала своей ветреной кровинушке.
- Не слушай её Царь-батюшка! Не ведает женщина, что глаголет. Смилуйся над ней, неразумной! Кришнаиты с родноверами разум ей помутили.
- Верно говоришь, служивый, - ответил Царь, - баб слушать - себя не уважать. Прощаю твою зазнобу… Где служить изволишь?
- Под Самаркандом
- На повышение пойдёшь, на Кавказ! - всё ещё находясь в благодушном состоянии, - витийствовал Пуэбло. - Наш партнёр из Галилеи за тебя хлопотал. Есть в тех краях мой верный абрек. Умом не богат, но трону верен. Дорого казне обходится, зато на хозяина не рычит. Приглядывать за ним будешь, да умасливать изредка, когда звериный взгляд углядишь. Таких с руки кормить надобно, чтоб с голодухи с цепи не сорвались.
- Так точно, Ваше Императорское Величество! - рявкнул генерал, щёлкнув каблуками и скосив глаза на партнёра из Галилеи, ковыряющего грязным ногтём между зубами… Выждав паузу, генерал заговорил вновь. - Депешу до вас, Ваше Императорское Величество имею, от ратника Добрыни Никитича. Верен он вам пуще моего. Просит дозволения Сахалин от жапанцев очистить. По примеру Ермака Тимофеевича, что пращуры ваши изволили провиантом и доспехами снабдить, в бой за крест Царьградский рвётся. «Донос» от него имею, - закончил он речь, протягивая свиток.
- И читать не намерен! - в гневе воскликнул Царь. - Смутьян и карбонарий! Себя выше престола возомнил! Весь мой хитрый план к свиньям собачьим сломал. Мы за вечный мир с Мордором боремся. Я друга и партнёра Саурона в гости зазываю, уже и моркови с отрубями закупил, бананы ошкурил, а он всё не едет. Этот же - за войну православных мутит. Вот схлынет народ у дома купца Аладушкина, закую его в крепость, али в солдаты забрею, да на Кавказ! Всем газетам наказал имя его забыть. Верных псов пустил на травлю. Лазутчиков послал, чтобы в оба глядели, да козни ему строили. Агриппина, канцлер земель германских наказала отозвать его с Сахалина, противно кареты рессорные ко двору поставлять запретит. Что ж мне, на бричке прикажете по Царьграду кататься?
- Как знаете, Ваше Величество, - обескураженно ответил старый солдат.
- Какие иные вопросы имеете, господа? - снова войдя в благодушное состояние, спросил Царь. - Если нет, нам с товарищем Трахтенгольдом надо ещё вопрос обсудить.
- Да не один, - откликнулся Борька, запуская клешню за пазуху и расчёсывая давние опрелости. - Сегодня же решим, когда заложить у Спасских ворот памятник жертвам резни в Египте, кто поставит оперу о жертвенной борьбе иудеев против тирана Владимира Мономаха. Наметить бы надобно скорбные дни по памяти моим соотечественникам, павшим от рук кровавого Ивана Четвёртого. Наказать Сытину издать «Азбуковник» с наставлениями для учителей и школяров чтить светлую память невинно изгнанных из… - Трахтенгольд минуты две перечислял страны и места, откуда свирепая чернь изгоняла иудейских агнцев. Наконец он завершил категоричным тоном, - Наделить привилегиями моих земляков в избрании профессий дохтуров, лечьцов, зубодёров, глазников, кровопусков и бабичьих дел мастеров. Допустить в императорские театры наших паяцев, в ведомостные газеты - колумнистов, обзорщиков, папарацциев. Банки очистить от православных, количество синагог удесятерить!
Борькины друзья стояли в полном оцепенении. Царь морщился, но смиренно внимал заморскому гостю. Тягостные минуты прервала секретарша. «К Вам Патриарх Всея Царьграда!» Вслед за ней, стуча посохом взошёл Патриарх, утёр куколью разгорячённое лицо и, поправив панагию, плюхнулся на кресло, рядом с иудеем. «А, и божий народ Царю присягает! - добродушно молвил он, ласково окинув взглядом величественного хасида. - Как там, Царь-батюшка со сметой? Укладываемся? Ещё пару сотен храмов одолеем выстроить? - и получив утвердительный кивок, продолжил, - Академии строптивость проявляют, не желают наши кафедры открывать! Это как понимать, мы православная страна или басурмане?» Но этот вопрос повис без ответа. В дверях раздался бас секретарши: «Гонец от Султана!» «Эмира, - дура!» - послышалась сзади неё. «Эмира!» - поправилась секретарша. «Ё., твою мать! - не выдержал Царь. - Проси!»
В палаты ворвался давнишний гость Добрыни в чёрных одеждах. Ещё не закончив торможение, посланец Султана запел: «Хвала Аллаху, о великий Царь, хвала Господу людей и джиннов, Господу всего сущего! Мир и благословение Аллаха господину всех посланников Пророку Мухаммаду и его роду! Поклон тебе от Эмира и благословение!» «Да говори уже, не томи!» - не выдержал Царь. «Доношу, о всемогущий! Слышен ропот среди пролетариев Востока, верных учению Маха и Овербаха. Приумножая твою державу, раболепные трудящиеся исламских государств взывают к твоей милости!» «Дальше!» - сучил ногами всемогущий Император. «Не стало уж мест, где черноглазые рабы твои могли бы возвысить молитвы во славу Аллаху. Церквы теснят минареты! Мармоны возводят дворцы, католиков расплодилось как цесарок на птичьем дворе у Эмира. Легионы правоверных готовы по зову сердца, перейти границы и трудовым фронтом встать на защиту твоей Державы!» «Ну и что ты предлагаешь? - не выдержал Царь, испытывая нестерпимый зуд в чреслах. «Новых строек, Государь! Триста мечетей в этом году и четыреста - в будущем!» «Будет тебе триста, будет и четыреста, а теперь оставьте нас с гонцом из Галилеи». Челобитные люди вышли.
«Что вы про университеты не спросили? - накинулся Влад на профессора Мышкина, - Сами же рассказывали, что живёте аки мыши церковные!» «Не дело академикам привилегии выбивать, - ответил удручённый профессор. - Наука с державы кормится. Какая держава - такова и наука… Пойду я, наверное, Владислав. Сегодня полнолуние. Посмотрю как мои весы повернутся в потоке лучистой энергии, излучаемом ночным светилом. Это ж надо, вместо исследований дармовой энергии, даруемой нам природой, собираю по осени паутинки, чтобы править свои крутильные весы. Эх, Расея! Никогда ты не будешь богатой! Ну, прощайте, господа!» Исполненный печали, профессор удалился.
- Так, Гера, спускаемся вниз, к саням и берём по оглобле, - взял быка за рога неугомонный студент.
- Зачем? - в растерянности спросил генерал.
- Борьку бить будем! Христопродавец! Родину Мордору продал.
- Погоди, может, лукавит. План какой хитрый за душой имеет. Не всё царям многоходовые стратегии выстраивать. У каждого смерда свой резон имеется.
- Да какой резон?! У тебя, что ли, малахольного, резон отыщется. Тебе бы всё «Есть! Никак нет! Так точно, ваше благородие, да «Гип-гип Ура!» орать, когда со своими нажрёшься. Знаю я вас, служак. От усердия грыжей страдаете. Своего манёвра без указивки сверху ни в жисть не спланируете.
- Будет уже! - примирительно закончил разговор Герман.
Внизу организовали засаду. Распрячь лошадь не дал кучер Никодим, с усмешкой наблюдавший за приготовлениями землян. В урочный час ворота скрипнули и православное воинство напало на иудея. Расправа была недолгой. «Баре, народа бы постыдились! - прервал баталию Никодим. - Не в чести у православных вдвоём одного мутузить, пускай он хоть и мразь изрядная. Разойдитесь, прошу, народ уж собирается…» Забияки, сопя разбитыми носами, расступились. «Ну, вот, миром кончать надо, да и в путь обратный пора. Господь вам литеру на обратную дорогу выписал. Садитесь с Богом. Дома разберётесь».
Обратный путь был скучен и уныл. Одна лишь Люська приставала ко всем с вопросами, чтобы по возвращении, на свежую память, огорошить приключениями свою злопамятную соседку. Закончились деревеньки и повозка рухнула в бездну. Ещё некоторое время Никодим прокладывал лоцию, но когда миновали бранящихся хохлов, оставил летящих в чёрной бездне души землян. Влад и Борька ещё бранились, когда внизу расступилась панорама Москвы. «Я тебя хер пейсатый завтра же в церковь поведу, - вопил Влад, уворачиваясь от шпиля Останкинской башни, - Я тебе Адония с Элохимом из башки твоей повыбиваю. Вместе креститься будем! Нет у нас другой защиты. Попы - не вера. Вера в душе». Герман, нагой и озябший от сырой погоды с трудом выруливал к дому. Предвкушая воссоединение души с плотью, он оглянулся на Люсю, надеясь насладиться её наготою, но жены и след простыл.
Дома было тихо и постыло. Тикали именные ходики. Соседи наверху бранились. Где-то внизу стучал перфоратор. Герман в тоске закурил сигарету. «Хотя бы Марат Тормозитыч заглянул», - уныло подумал он. В дверь позвонили. «Опять эта соседка!» - выругался в сердцах Герман и поплёлся с прихожую, шлёпая разношенными тапками. За дверями стояла Люся. Сердце Германа сжалось и остановилось. Когда оно заработало вновь, Люся уже выгружала огромные сумки, полные снеди и каких-то женских причиндалов. «Где была?» - строго спросил ликующий муж. «У мамы. Ты же знаешь, ей операцию на сердце делали, вот я и просидела в реанимации… А что у тебя морда такая паскудная? Не с соседкой ли часом резвился? У вас, у мужиков, одно на уме. Жена - за дверь и уже тащите невесть кого, даже справки из Кожвена не спрашиваете». Люся горестно вздохнула и понесла тяжёлые сумки на кухню. «Исправил! Хотя бы это исправил! - ликовал Герман. - Надо было с Царём построже, глядишь и рубль не упал бы…» Забежав в спальню и поправив постель, небесный генерал как подросток поскакал на кухню. «Люся, Лю-сень-ка!!!…»