Разговор со Вселенной (часть VI)
Пророк Мухаммед поднял голову. Наряд бедуина с ниспадающим платком Арафата играл атласным муаром богатых одежд. Его глаза, запрятанные под раскидистыми бровями сверкали. «В расход, собаку!» - молвил величайший из пророков неожиданно добрым голосом. Выражаясь словами древних святителей, у Германа случился когнитивный диссонанс с явными симптомами энуреза. Генерал в предчувствиях неизбежного зажмурился. «Под насыпь его!» Герман вздрогнул и впал в онемение. «Не велите казнить! - послышалось совсем рядом. - Ислам - будущее России! Могущественный из султанов, всемилостивейший Абу-Бакр, да пребудет его имя в веках, повелел донести, - Исламское Государство - это возрождённый Советский Союз - могильщик Мордора!» Герман открыл глаза. На полу у подмостков стола в тени высокого собрания ползал на коленях некто в чёрных одеждах и чёрной же повязке на лбу, испещрённой белой вязью. К нему уже спешили казаки с шашками наголо.
Между тем Мухаммед отклеил бороду и усы, снял тюрбан и, завернув его в платок Арафата, брезгливо швырнул за спину. «Следующий!» - повелительно произнёс он голосом учителя младших классов. Пока согбённую фигуру в чёрном волокли на выход, на сцену перед собравшимися взошёл истукан с острова Пасхи.
«Руку сломаешь!» - пискнула Люська. Герман, придя в себя ослабил судорожную хватку, освободив ладонь супруги. Истукан нёс что-то невразумительное, пока глаза генерала пожирали экс-Мухаммеда. Он никак не мог вспомнить, где видел этого господина с коротенькими усиками фельдфебеля, добрыми глазами и залысинами, обрамляющими смоляную волнистую чёлку. «Может, Емельян Пугачёв из учебника по истории? - размышлял он, пока истукан распинался о чём-то о своём. - Нет, скорее генерал Лебедь, но тот ликом на лохань с опарой смахивает, а этот - фигуристый - как с иконы сполз. Ежели жена его не угомонится - то округлостями в Будду пойдёт».
Размышления генерала прервал возмущённый возглас: «Ты о чём речи завёл, семит гольштейнский? Какая сделка? Какая хасидская лихва, какие фифти-фифти? Что значит заслужили земли по правую руку от Чуйского тракта? За что? Говоришь, бессмертное учение Маха и Овербаха нам подарили. А мы вам - Гогу и Магогу, если что…»
Гневная реплика господина с чубчиком не смутила семита-очкарика. Закинув на затылок соболий штраймл, которым он так напоминал истукана с Пасхи, семит, угрожающе тряся пейсами, продолжил однотонно нудеть:
- Ви тольки представьте: Мордор нас предал… Кибуцы в запустении… У малых детишек от форшмака животики пучат - до цинги доходит… Стену, где мы плачем, неверные «факами» исписали, а ещё эти сарацины с их «касамами», что через заборы к нам швыряют… Уже и самонаводящиеся рогатки из Мордора не помогают…
- Мне-то какое дело до ваших сарацинов? - прервал выступающего Чубчик.
- Таки я о том же, - продолжил не мало не смутившийся потомок халдеев. - Исход на носу, а ви, уважаемый жопитесь парочку полянок на бережку Чуи-реченьки будущим беженцам выделить.
- Нам своих айнов некуда девать. Только и могут, что нырять и выныривать, а где на всех тёплой воды наберёшься?
- Наши не в пример трудолюбивы и рачительны. Ну, таки что? Две полянки и горочку-другую, что промеж ними… По рукам?
- Горочку, говоришь… И это всё, хасидская морда?
- Нет, уважаемый, таки и половинки не сказав…
- Заканчивай, не томи!
- Степь под Кош-Агачем!
- Дудки!
- Ни тебе - ни мне: половинку степи…
- За что же, прикажешь, щедростью мучиться?
- За протекцию, дрожайший, за протекцию. Наших в Мордоре немерено! Как клопики в каждой щели сидят, да с тех щелей Мордорией правят. Что наши святые коэны скажут , то и сделают. Не тот правит, кто на троне сидит, а тот, кто его кусает.
- Мудро завернул!
- А то ж! Ваша воля будет - и айнам споможем за толику малую…
- Не мне решать, пейсатый. Не холопское это дело с Иудеей сделки визировать.
- Так ты не главным будешь?
- Нет, покамест…
- Кого порекомендуешь?
- К Самодержцу стучись…
- Так я мухой до Царя!
«Может, и его в расход? - поинтересовался стрелец, нагнувшись к уху Чубчика. - На чугунке под насыпью места немерено…» «Цыц, каналья! У тебя не заржавеет и меня под насыпью упокоить… А это кто там с бабой босой стоит? По шевронам - дроздовец… Эй, ваша благородь, а ну мысью сюда!» Герман не стал ждать второго приглашения. Приблизился. Свита Чубчика загудела: «Вальяжный… По роже - кровушки солдатской не мало испил… Ишь, петухом вырядился, наш-то не в пример скромнее будет». Не обращая внимания на ропот, генерал приосанился и спокойно взглянул в глаза атамана. Минута прошла.
- Здравия желаю, - выдавил хозяин.
- С кем имею честь? - откликнулся генерал.
- Добрыня, сын Никиты меня кличут. В Миру - Сигизмуздычем… С каких фронтов прибыли?
- С Туркестанского…
- Михаила Дроздовского знавали?
- В юнкерах на вольтижировке в товарищах числились… Задирист и вспыльчив был, каналья…
- «Святой Анны» в Жапанскую удостоился…
Герман как бы невзначай распахнул шинель, блеснув металлом наград. В ответ свита обнажилась Георгиями. «Будет уже цацками мериться… - урезонил собравшихся Добрыня сын Никиты. - Надолго ль в столицу и чьи хоромы осчастливите присутствием?» «Царские!» Помещение вспыхнуло обнажёнными лысинами суровых вояк из окружения. Пока присягнувший люд мял в руках армяки, фуражки и картузы, в бархатной темноте замироточил портрет Императора. Сигизмундыч крякнул и наклонился к генералу. «Дело имею-с! - доверительно сказал Добрыня, - Малаша! - крикнул он в темноту, - а ну неси «Донос»!» Из-за кулис белой лебедью, вихляя бёдрами, выплыла напомаженная девица в соломенном кокошнике и розовом бомбере с логотипом Императорской студи грамзаписи «Dojj Records». «Читай, Мелания!» Женщина в кокошнике высоко воздела руки и, распустив свиток, с усердием аниматора на детском утреннике, принялась декламировать: «Всеподданнейший донос! (пауза) Всемилостивейший Государь, не вмени в вину моё дерзкое обращение к Тебе. Руководствуясь не токмо верноподданническим долгом и любовью к Тебе, а равно и трону Царьграда, но большею частию сверяя свои разумения с горестными и тревожными значениями совершающихся ноне событий…»
«Никитич, тебе борщ с пампушками подавать?» - прервала декламаторшу высокая модельная особа в переднике с аппликациями амуров и сердечек, зашедшая в тыл к вождю. Никитич вздрогнул и завертел головой. Углядев знакомую тень, он расплылся в улыбке и горловым тенором пропел: «С сухариками, милая, да, и шкварок не жалей!» «Уи, мон женераль!.. Укропу крошить али чебреца?» «Укропу! Да погуще, чтоб дурные газы не заводились». Добрыня в лучшем расположении духа подмигнул генералу и доверительно похлопал его по плечу:
- Понесла!
- Что, не понял?
- Жёнушка понесла! И дня со свадьбы не прошло, как понесла.
- Борщ?
- Эко ж вы, ваше сиятельство, скудны на догадки. Что можно три месяца носить?
- Вареники?
- Да-да, с галушками! - с сарказмом попытался завершить диалог Атаман. - Именно их и ровно три месяца!
- Так что же, я не понял, требует столь долгого и кропотливого ношения?
- Не что, а кого!.. Проехали, ваше превосходительство.
Герман почувствовал болезненный удар пяткой по стопе. Снизу вверх на него смотрела изумлённая Люся. «Вот я всегда думала, ты на самом деле такой тугодум, или только прикидываешься? Теперь же всё стало ясно!» Удручённый супруг постеснялся спросить, что ей вдруг стало ясно. «Таки вернёмся к Доносу, Добрыня Никитич, - перевёл разговор генерал в новое русло. - Есть ли в нём чем утешить Государя?» Не дожидаясь отмашки, дама в соломенном кокошнике приняла выгодную позу и продолжила чтение. Путаясь в словесном политесе, Герман лишь уловил перечень окольничьих, целовальников, стряпчих и даже бояр, подлежащих утилизации под насыпью у чугунки. «Предатели и мерзавцы! - устно дополнил содержание документа раскрасневшийся Добрыня. - Да, Малаша, допиши ещё двоих, того кто вечно лыбится и рожей с небритой печной заслонкой схожесть имеет, и этого ещё, как его, беса… Ладно, сходишь к Антиквару, у него весь список перемётчиков подымешь.
«Позвольте откланяться!» - чопорно возвестил свой отход Герман, ухватив под руку жену. «Постойте, ваше сиятельство, - остановил его Добрыня, - презетником осчастливлю!» Вскоре дама в кокошнике вынесла короб с вензелями и с поклоном передала его Люсе. Счастливая босячка, открыв, презентацию, взвизгнула от восторга! «Черевички!» - с радостным блеском в глазах подтвердил Атаман. «Отбили жапанский конвой. Товар сиротам раздали, а эти приберегли. Сказывали супружница самого Свиномато-сана на них виды имела». Люся, тряся рубищами, примерила подарок. «Как с моей ноги тачали! - воскликнула она. - Ты же, Гера, мне только домашние тапочки, сколько помню, дарил. Бери пример с Добрыни!» Люся и дама в кокошнике склонились в глубоком поклоне, а привстав, обменялись взглядами гремучих змей.
На выходе Герман оглянулся. Высокое собрание вновь вернулось к рассадке, зафиксированной Леонардо да Винчи в «Тайной вечере». Портрет Государя был сух. «Утёрли! - констатировал генерал. - Но до чего же они все чудные! - подумал он, обозревая в последний раз разношерстное ополчение. - Будто всех с рождественской ярмарки свезли. Будет ли толк?» С этим вопросом на устах он повернулся и… был сбит с ног телегой. Телега перевернулась. На генерала посыпались банки консервов. Вскоре он был буквально погребён под склянками и жестянками с наклейками времён Наполеоновских войн, Дунайской кампании, осады Севастополя. Консервы времён Жапанского конфликта блистали неповреждёнными ржой боками. Вокруг перевёрнутой телеги и разбросанного провианта, заламывая руки суетился чернявый грек с вызывающей горбинкой на носу, приросшему к переносице. «Батюшки светы! - кудахтал он, - Ещё покойный дедушка собирал на чёрный день, и надо - такой конфуз!» Грек помог выбраться генералу из завалов и даже попытался вытереть его шинель от кильки в томатном соусе из разбитой склянки. «Довольно! - отстранился от его услуг Герман и в свою очередь взялся помогать незадачливому негоцианту. - Куда товар везёшь? - спросил он Грека». «Добрыне Никитичу! Вспомоществование… Личные запасы… Поди не забудет… Саммерсомадисом меня звать… - продолжал он сыпать словесами, непрерывно шмыгая своим породистым носом. - Я айнов люблю… Песни их тягучие слушаю… В моём роду их нет. Да и откуда! На Пелопоннесе ахейцы есть, козы есть, бараны. Встречаются львы и леопарды… В Греции всё есть! А вот айнов так и не вывели!» Герман с удивлением смотрел на словоохотливого купца, положительно не зная как его остановить. А Грек уже тараторил о своём внучатом племяннике по материнской линии, спутавшемся с бритой танцовщицей из Самарии. Не зная чем и закончить, генерал просто повернулся и, выходя на морозный воздух, услышал далёкое греческое: «Я по тебе, батюшка Сорокоуст во здравие закажу!», и затем - пророческое: «Запасайся, мил человек, чем можешь запасайся! Червонцу конец! Скупай мордорские реалы!»
На дворе их ждал конный экипаж, на котором они за четверть часа добрались до вершины Царьграда. В приёмной Самодержца было людно. Ходоки с челобитными сидели на струганых скамьях. Царские хоромы охраняла величественного вида секретарша, способная сокрушить не последнего борца сумо. Очередь посетителей застыла, как МКАД на Пасху. Рядом с Германом сидели: Люся, вечный студент Влад и профессор Мышкин. Профессор и студент спорили. Вдруг в приёмную, звеня замороженными пейсами, влетел тот самый очкастый Хасид, что пудрил мозги Добрыне Никитичу. Скрипнув туфлями на резинке, он резко повернулся к сидельцам. «Кто тут будет Царь?» - бесцеремонно спросил Хасид. Герман с удивлением разглядывал его коротенькие брюки, заправленные в полосатые носки. Когда же перевёл взгляд на чёрный пояс-гартл, фигуру иудея в собольей шапке заслонила другая фигура. Вторая фигура обхавтив первую за гартл, вдруг заорала истошным голосом студента Влада: «Борька! Как ты сюда попал, вражина немецкая!» По паркету покатилась форменная фуражка студенческого корпоратива Киевского Политехнического института, нарезая круги вокруг монументальной меховой башни хасидского штраймла.
Продолжение (или окончание) следует.
Между тем Мухаммед отклеил бороду и усы, снял тюрбан и, завернув его в платок Арафата, брезгливо швырнул за спину. «Следующий!» - повелительно произнёс он голосом учителя младших классов. Пока согбённую фигуру в чёрном волокли на выход, на сцену перед собравшимися взошёл истукан с острова Пасхи.
«Руку сломаешь!» - пискнула Люська. Герман, придя в себя ослабил судорожную хватку, освободив ладонь супруги. Истукан нёс что-то невразумительное, пока глаза генерала пожирали экс-Мухаммеда. Он никак не мог вспомнить, где видел этого господина с коротенькими усиками фельдфебеля, добрыми глазами и залысинами, обрамляющими смоляную волнистую чёлку. «Может, Емельян Пугачёв из учебника по истории? - размышлял он, пока истукан распинался о чём-то о своём. - Нет, скорее генерал Лебедь, но тот ликом на лохань с опарой смахивает, а этот - фигуристый - как с иконы сполз. Ежели жена его не угомонится - то округлостями в Будду пойдёт».
Размышления генерала прервал возмущённый возглас: «Ты о чём речи завёл, семит гольштейнский? Какая сделка? Какая хасидская лихва, какие фифти-фифти? Что значит заслужили земли по правую руку от Чуйского тракта? За что? Говоришь, бессмертное учение Маха и Овербаха нам подарили. А мы вам - Гогу и Магогу, если что…»
Гневная реплика господина с чубчиком не смутила семита-очкарика. Закинув на затылок соболий штраймл, которым он так напоминал истукана с Пасхи, семит, угрожающе тряся пейсами, продолжил однотонно нудеть:
- Ви тольки представьте: Мордор нас предал… Кибуцы в запустении… У малых детишек от форшмака животики пучат - до цинги доходит… Стену, где мы плачем, неверные «факами» исписали, а ещё эти сарацины с их «касамами», что через заборы к нам швыряют… Уже и самонаводящиеся рогатки из Мордора не помогают…
- Мне-то какое дело до ваших сарацинов? - прервал выступающего Чубчик.
- Таки я о том же, - продолжил не мало не смутившийся потомок халдеев. - Исход на носу, а ви, уважаемый жопитесь парочку полянок на бережку Чуи-реченьки будущим беженцам выделить.
- Нам своих айнов некуда девать. Только и могут, что нырять и выныривать, а где на всех тёплой воды наберёшься?
- Наши не в пример трудолюбивы и рачительны. Ну, таки что? Две полянки и горочку-другую, что промеж ними… По рукам?
- Горочку, говоришь… И это всё, хасидская морда?
- Нет, уважаемый, таки и половинки не сказав…
- Заканчивай, не томи!
- Степь под Кош-Агачем!
- Дудки!
- Ни тебе - ни мне: половинку степи…
- За что же, прикажешь, щедростью мучиться?
- За протекцию, дрожайший, за протекцию. Наших в Мордоре немерено! Как клопики в каждой щели сидят, да с тех щелей Мордорией правят. Что наши святые коэны скажут , то и сделают. Не тот правит, кто на троне сидит, а тот, кто его кусает.
- Мудро завернул!
- А то ж! Ваша воля будет - и айнам споможем за толику малую…
- Не мне решать, пейсатый. Не холопское это дело с Иудеей сделки визировать.
- Так ты не главным будешь?
- Нет, покамест…
- Кого порекомендуешь?
- К Самодержцу стучись…
- Так я мухой до Царя!
«Может, и его в расход? - поинтересовался стрелец, нагнувшись к уху Чубчика. - На чугунке под насыпью места немерено…» «Цыц, каналья! У тебя не заржавеет и меня под насыпью упокоить… А это кто там с бабой босой стоит? По шевронам - дроздовец… Эй, ваша благородь, а ну мысью сюда!» Герман не стал ждать второго приглашения. Приблизился. Свита Чубчика загудела: «Вальяжный… По роже - кровушки солдатской не мало испил… Ишь, петухом вырядился, наш-то не в пример скромнее будет». Не обращая внимания на ропот, генерал приосанился и спокойно взглянул в глаза атамана. Минута прошла.
- Здравия желаю, - выдавил хозяин.
- С кем имею честь? - откликнулся генерал.
- Добрыня, сын Никиты меня кличут. В Миру - Сигизмуздычем… С каких фронтов прибыли?
- С Туркестанского…
- Михаила Дроздовского знавали?
- В юнкерах на вольтижировке в товарищах числились… Задирист и вспыльчив был, каналья…
- «Святой Анны» в Жапанскую удостоился…
Герман как бы невзначай распахнул шинель, блеснув металлом наград. В ответ свита обнажилась Георгиями. «Будет уже цацками мериться… - урезонил собравшихся Добрыня сын Никиты. - Надолго ль в столицу и чьи хоромы осчастливите присутствием?» «Царские!» Помещение вспыхнуло обнажёнными лысинами суровых вояк из окружения. Пока присягнувший люд мял в руках армяки, фуражки и картузы, в бархатной темноте замироточил портрет Императора. Сигизмундыч крякнул и наклонился к генералу. «Дело имею-с! - доверительно сказал Добрыня, - Малаша! - крикнул он в темноту, - а ну неси «Донос»!» Из-за кулис белой лебедью, вихляя бёдрами, выплыла напомаженная девица в соломенном кокошнике и розовом бомбере с логотипом Императорской студи грамзаписи «Dojj Records». «Читай, Мелания!» Женщина в кокошнике высоко воздела руки и, распустив свиток, с усердием аниматора на детском утреннике, принялась декламировать: «Всеподданнейший донос! (пауза) Всемилостивейший Государь, не вмени в вину моё дерзкое обращение к Тебе. Руководствуясь не токмо верноподданническим долгом и любовью к Тебе, а равно и трону Царьграда, но большею частию сверяя свои разумения с горестными и тревожными значениями совершающихся ноне событий…»
«Никитич, тебе борщ с пампушками подавать?» - прервала декламаторшу высокая модельная особа в переднике с аппликациями амуров и сердечек, зашедшая в тыл к вождю. Никитич вздрогнул и завертел головой. Углядев знакомую тень, он расплылся в улыбке и горловым тенором пропел: «С сухариками, милая, да, и шкварок не жалей!» «Уи, мон женераль!.. Укропу крошить али чебреца?» «Укропу! Да погуще, чтоб дурные газы не заводились». Добрыня в лучшем расположении духа подмигнул генералу и доверительно похлопал его по плечу:
- Понесла!
- Что, не понял?
- Жёнушка понесла! И дня со свадьбы не прошло, как понесла.
- Борщ?
- Эко ж вы, ваше сиятельство, скудны на догадки. Что можно три месяца носить?
- Вареники?
- Да-да, с галушками! - с сарказмом попытался завершить диалог Атаман. - Именно их и ровно три месяца!
- Так что же, я не понял, требует столь долгого и кропотливого ношения?
- Не что, а кого!.. Проехали, ваше превосходительство.
Герман почувствовал болезненный удар пяткой по стопе. Снизу вверх на него смотрела изумлённая Люся. «Вот я всегда думала, ты на самом деле такой тугодум, или только прикидываешься? Теперь же всё стало ясно!» Удручённый супруг постеснялся спросить, что ей вдруг стало ясно. «Таки вернёмся к Доносу, Добрыня Никитич, - перевёл разговор генерал в новое русло. - Есть ли в нём чем утешить Государя?» Не дожидаясь отмашки, дама в соломенном кокошнике приняла выгодную позу и продолжила чтение. Путаясь в словесном политесе, Герман лишь уловил перечень окольничьих, целовальников, стряпчих и даже бояр, подлежащих утилизации под насыпью у чугунки. «Предатели и мерзавцы! - устно дополнил содержание документа раскрасневшийся Добрыня. - Да, Малаша, допиши ещё двоих, того кто вечно лыбится и рожей с небритой печной заслонкой схожесть имеет, и этого ещё, как его, беса… Ладно, сходишь к Антиквару, у него весь список перемётчиков подымешь.
«Позвольте откланяться!» - чопорно возвестил свой отход Герман, ухватив под руку жену. «Постойте, ваше сиятельство, - остановил его Добрыня, - презетником осчастливлю!» Вскоре дама в кокошнике вынесла короб с вензелями и с поклоном передала его Люсе. Счастливая босячка, открыв, презентацию, взвизгнула от восторга! «Черевички!» - с радостным блеском в глазах подтвердил Атаман. «Отбили жапанский конвой. Товар сиротам раздали, а эти приберегли. Сказывали супружница самого Свиномато-сана на них виды имела». Люся, тряся рубищами, примерила подарок. «Как с моей ноги тачали! - воскликнула она. - Ты же, Гера, мне только домашние тапочки, сколько помню, дарил. Бери пример с Добрыни!» Люся и дама в кокошнике склонились в глубоком поклоне, а привстав, обменялись взглядами гремучих змей.
На выходе Герман оглянулся. Высокое собрание вновь вернулось к рассадке, зафиксированной Леонардо да Винчи в «Тайной вечере». Портрет Государя был сух. «Утёрли! - констатировал генерал. - Но до чего же они все чудные! - подумал он, обозревая в последний раз разношерстное ополчение. - Будто всех с рождественской ярмарки свезли. Будет ли толк?» С этим вопросом на устах он повернулся и… был сбит с ног телегой. Телега перевернулась. На генерала посыпались банки консервов. Вскоре он был буквально погребён под склянками и жестянками с наклейками времён Наполеоновских войн, Дунайской кампании, осады Севастополя. Консервы времён Жапанского конфликта блистали неповреждёнными ржой боками. Вокруг перевёрнутой телеги и разбросанного провианта, заламывая руки суетился чернявый грек с вызывающей горбинкой на носу, приросшему к переносице. «Батюшки светы! - кудахтал он, - Ещё покойный дедушка собирал на чёрный день, и надо - такой конфуз!» Грек помог выбраться генералу из завалов и даже попытался вытереть его шинель от кильки в томатном соусе из разбитой склянки. «Довольно! - отстранился от его услуг Герман и в свою очередь взялся помогать незадачливому негоцианту. - Куда товар везёшь? - спросил он Грека». «Добрыне Никитичу! Вспомоществование… Личные запасы… Поди не забудет… Саммерсомадисом меня звать… - продолжал он сыпать словесами, непрерывно шмыгая своим породистым носом. - Я айнов люблю… Песни их тягучие слушаю… В моём роду их нет. Да и откуда! На Пелопоннесе ахейцы есть, козы есть, бараны. Встречаются львы и леопарды… В Греции всё есть! А вот айнов так и не вывели!» Герман с удивлением смотрел на словоохотливого купца, положительно не зная как его остановить. А Грек уже тараторил о своём внучатом племяннике по материнской линии, спутавшемся с бритой танцовщицей из Самарии. Не зная чем и закончить, генерал просто повернулся и, выходя на морозный воздух, услышал далёкое греческое: «Я по тебе, батюшка Сорокоуст во здравие закажу!», и затем - пророческое: «Запасайся, мил человек, чем можешь запасайся! Червонцу конец! Скупай мордорские реалы!»
На дворе их ждал конный экипаж, на котором они за четверть часа добрались до вершины Царьграда. В приёмной Самодержца было людно. Ходоки с челобитными сидели на струганых скамьях. Царские хоромы охраняла величественного вида секретарша, способная сокрушить не последнего борца сумо. Очередь посетителей застыла, как МКАД на Пасху. Рядом с Германом сидели: Люся, вечный студент Влад и профессор Мышкин. Профессор и студент спорили. Вдруг в приёмную, звеня замороженными пейсами, влетел тот самый очкастый Хасид, что пудрил мозги Добрыне Никитичу. Скрипнув туфлями на резинке, он резко повернулся к сидельцам. «Кто тут будет Царь?» - бесцеремонно спросил Хасид. Герман с удивлением разглядывал его коротенькие брюки, заправленные в полосатые носки. Когда же перевёл взгляд на чёрный пояс-гартл, фигуру иудея в собольей шапке заслонила другая фигура. Вторая фигура обхавтив первую за гартл, вдруг заорала истошным голосом студента Влада: «Борька! Как ты сюда попал, вражина немецкая!» По паркету покатилась форменная фуражка студенческого корпоратива Киевского Политехнического института, нарезая круги вокруг монументальной меховой башни хасидского штраймла.
Продолжение (или окончание) следует.