«Затмение». Главы II. и III
Коли зашли в воскресный день, то пробежитесь глазком по двум очередным главам моей недописанной книжки. На сон грядущий хорошо расслабляет. Первую главу можно найт здесь. Критика и замечания приветствуются. Фотографии надёргал в сети, авторское право нарушил, в чём искренне раскаиваюсь.
Вертолёт
Рокот и шум сложного механизма винтокрылой машины, несущий Германа к новому месту службы, постепенно погружал его в дремотное состояние. Этот монотонный гул напомнил ему Новосибирскую консерваторию, где он в гормонально-насыщенные годы в первый и последний раз наслаждался звуками «индустриальной» музыки, сидя бок о бок с прелестной виолончелисткой в тесной каморке кружка любителей музыкального авангарда. Давали в записи какого-то знаменитого итальянца-новатора - «маэстро шума и хаоса» [Луиджи Руссоло - итальянский композитор, художник и поэт футуристического направления; родоначальник направления «музыка шумов»]. Молоденький лейтенант, завсегдатай клубных сборищ и консерваторских капустников, содрогаясь и покрываясь мурашками от сольных партий ножа по стеклу, потел от усердия, нежно окучивая предмет своего очередного увлечения.
Подключив воображение, майор, полулёжа расположившийся на собственном багаже, водруженном на вьюках трех разобранных батальонных минометов восемьдесят второго калибра, небезуспешно пытался выделить знакомые составляющие из оглушающего хаоса ревущей машины. Вот рокот прибоя… а вот - свист ветра в кровле сеновала перед грозой. Он даже смог уловить еле слышимый ритм африканского глиняного барабана «уду», который некогда слышал в гостях у своего бывшего сослуживца Сергея Горностаева.
Герман мысленно перенёсся в уютную однокомнатную квартиру старшего лейтенанта, где под перебор ладоней и пальцев её хозяина обожжённый глиняный горшок с двумя дырками издавал непривычные для слуха мистические звуки, вызывающие желание высморкаться и промочить горло. Сергей - сын генерала ГРУ - был одаренным молодым человеком, этаким зелёным ростком разветвленного древа династии советских военных разведчиков. В его доме Герман познакомился со своей женой, за что, кстати, зла на генеральского сына не держал. Разведывательный отпрыск был неутомимым выдумщиком и под звуки примитивного инструмента бесстрастно рассказывал, как, будучи с миссией в Нигерии, его отец за бивачным костром, сам того не подозревая, вкушал подрумянившуюся плоть хозяина этого барабана. Барабанщик, освежёванный накануне, чем-то не сошёлся во взглядах с офицерам-путчистами, боровшимся за торжество справедливости в этой живописной африканской стране. «А что?.. Свинина как свинина…» - бесстрастно комментировал своё повествование Сергей, не переставая извлекать причудливые звуки из глиняного музыкального инструмента…
Усилием воли прервав цепь воспоминаний, вызвавших у него легкую тошноту, Герман выудил из зубов недокуренную сигарету и, перегнувшись со своего импровизированного ложа, смачно сплюнул на пол.
«А ну, зараза, вытри за собой! - прервал его блуждания в потёмках воспоминаний раздраженный окрик одного из пилотов. - Что зенки вытаращил! К тебе обращаюсь! Ты, гнида гражданская, на борту боевого вертолёта, а не в хлеву! Гаси сигарету, кому сказал! - ещё более распаляясь, добавил человек в лётном комбинезоне».
Устыдившись, майор резво вскочил, вытер подошвой сандалий плевок и принялся оглядываться в поисках места для утилизации окурка. Пилот, виртуозно склоняя мать единственного пассажира, удалился в кабину. Окурок, предчувствуя кончину, вспыхнул искрами дешёвого пакистанского табака и покорно затих. Ближе к грузовым створкам вертолета Ми-8 на такелажных тросах была укреплена новенькая с иголочки полевая кухня, напоминавшая паровоз братьев Черепановых с оторванными передними колёсами и чем-то отдалённо - остов затонувшего океанского лайнера с пустыми глазницами иллюминаторов по периметру. В одну из таких глазниц мстительный Герман и сбросил недокуренную сигарету. В салоне стоял всё тот же надсадный гул, в котором уже не угадывались ни звуки прибоя, ни ветра и уж тем более - африканских барабанов.
«Всё не так… ну всё не так!.. - бормотал про себя уязвлённый пассажир, возвращаясь к месту лёжки. - Крысиные бега, а не война! Злоба из ушей прёт! Уже и воспоминаний не осталось от былого боевого братства! В первую командировку и страна была милее и люди добрее. Бойцов спецподразделения КГБ «Каскад» почитали за честь принять экипажи и советских и афганских вертолётов. А нынче?.. «Куда прёшь?!.. Бросай багаж, с перегрузкой не полетим… Какой туалет?!.. да хоть в штаны!..» Герман вздохнул, переводя дух. «А что ты хотел?.. - сам себе задал он вопрос. - На лбу не написано, что ты не гражданская шпана, а целый майор КГБ… К тому же твой оклад раз в двадцать больше армейского… Только вякни, что из КГБ - тут же на грубость нарвёшься. Не бить же себя в грудь, доказывая, что ты в свои тридцать три уже ветеран Афгана. Они, эти суровые вертолётчики, поди, не меньше моего лиха хлебнули. Судя по вмятинам на обшивке, ветхости внутреннего убранства машины, эти ребята - из обстрелянных…» Майор потянулся за пачкой сигарет, но вовремя спохватился. «Да и Кабул стал другим… Обыденным, скучным, лишённым прежней романтики…» Герман повернулся на бок и взялся препарировать свои впечатления о первых днях с момента возвращения в Афганистан.
Кабул
Пребывание в Кабуле было тоскливым, как соло фагота на похоронах народного артиста. Десятки недавно прибывших сотрудников КГБ нестройными рядами ходили из кабинета в кабинет своего Представительства, заполняли анкеты, вещевые и продовольственные аттестаты, получали оружие, провиант и выслушивали нескончаемые наставления и лекции об особенностях оперативной обстановки в этой Богом забытой стране. Почти всё, что им доносили отцы-командиры, было Герману известно по первой командировке, но были и новости. Новости, которые, словно кольца питона, вились вокруг единственной темы: мы здесь надолго, если не навсегда и перемен к лучшему ждать не приходится. Как представлялось начальству, всему виной была агрессивная политика американского империализма, в чём его очередной раз заверил старый кадровик, уточнявший состав семьи молодого майора.
Весомым подтверждением вмешательства американского империализма в дела суверенного Афганистана стал булыжник, брошенный в окно ведомственной гостиницы а Старом Микрорайоне. Похоже, нас не любили… и не только «ястребы» из Пентагона. Постояльцам, вернувшимся после работы, буднично сообщили о случившемся, выбитое стекло заменили, и к вечеру офицеры уже привычно расписывали «пульку», ни мало не тревожась о собственной безопасности. Да и о чём можно было беспокоиться, если весь Микрорайон до мелочей напоминал уютные окраины Москвы с их размеренной жизнью, гуляньями во дворах, детским гомоном и женскими посиделками у подъездов. В конце-концов выяснилось, что даже камень, разбивший окно, бросал не американский наймит, а досрочно откомандированный за растрату хозяйственник из военного ведомства.
Каждый день ранним утром мужская половина советской колонии, упаковав в дипломаты домашнюю снедь, рассаживалась по служебным машинам и разъезжалась по многочисленным предприятиям, школам, институтам и военным гарнизонам, где «шурави» [советские] методично и терпеливо учили «братьев по разуму» основам построения и защиты их недалёкого счастливого будущего.
По первым впечатлениям, Кабул с его ограничениями в передвижении советских граждан напоминал большую деревню, в которой все друг друга знают, или почти все… Стоило Герману появиться в Старом Микрорайоне, где проживала бо́льшая часть советской колонии, как его тут же брали в оборот давние друзья и приятели, бывшие сослуживцы и ветераны «Каскада». Встречи со знакомыми происходили ежедневно, а порой - и ежечасно. «Привет, старина! Какими судьбами в наши края?.. По распределению?.. Не повезло… но ты не расстраивайся. Афган - это всесоюзная ссылка для залётчиков и аморальных типов вроде тебя… Что, бабы? Угадал?.. Кто бы сомневался…»
Вот идёт Оскар. С ним он раскручивал дело о контрабанде в Прибалтике, сбыт которой был организован в Сибири. Хороший малый, настоящий розыскник… а какие манеры! Рафинированный интеллигент. Герман стыдливо отворачивается. Он устал. Устал от встреч, от непременных дружеских объятий, похлопываний по плечу, спорадических застолий в многочисленных кабульских харчевнях. И часа не прошло, как он завершил дружеский обед с бывшим одногруппником по высшим курсам контрразведки в Ташкенте. Вспомнили всё: и шпаргалки на экзаменах по спецкурсам, и гусарские рейды по общежитию театрального института, и приводы в милицию, и ароматные лепёшки, и ободранные колени от первого знакомства с горнолыжным спортом на Чемгане…
Отлично! Оскар, кажется, его не заметил… Уходит… А то бы пришлось воскрешать чудесное время, проведённое в Таллине, - бесцельные блуждания по узким улочкам Старого города, ароматный кофе под полотняным навесом, запах моря, божественный ликёр… а ещё обыски, выемки, аресты…
Настроение стало подниматься. Где-то недалеко барражировали вертолёты, умиротворяюще тявкали далёкие гаубицы. Для полной гармонии где-то у моста в Микрорайон суетливым дятлом простучала очередь, наполнив Германа ощущением дремотного спокойствия и оптимизма.
- Герка, ты? Сто лет - сто зим! Когда прилетел?… Снова в Джелалабад?..
Это Акбар, будь он неладен! Знал бы - окликнул Оскара. С его прибалтийской сдержанностью можно было бы отделаться парой чашек кофе с коньяком, а тут… Герман за секунду слепил на лице маску неподдельной радости и как загипнотизированный направился к капкан широко расставленных рук. Минута хрустких потных объятий, мгновенный ожёг о небритую щетину памятного по первой командировке таджика и предчувствие неизбежности потерянного вечера.
- Нет, дружище, в Файзабад, а ты что здесь потерял?
- Не потерял. Ищу…
- И что же?
- Орден «Красного Знамени».
- Выходит - потерял?
- Да нет же! Еще даже не заслужил. Вот подыскиваю, где бы его заработать. «Красную Звезду» не без твоей помощи получил, а у нас в Душанбе, сам знаешь, чем выше награда, тем круче карьера и смазливей подружки.
- А я за всё про всё только медаль «За Отвагу»… Наверное поэтому мне с бабами всегда не везёт. Помнишь «Фила», который самую масштабную операцию разработал?
- Помню.
- За «Бэ-Зэ», и то не сразу дали.
- Что, только «За Боевые Заслуги»? И это за операцию, сравнимую с Курской?
- «Фил» сказал, что ему и этой награды за глаза хватит.
- С такой висюлькой от меня бы все женщины отвернулись.
- Ну, то ж «Фил». Если ты помнишь, он вообще баб сторонился. А ты, как я помню, вроде, женат? Зачем тебе лишнее? Или ошибаюсь?
- Ну почему же… И жена-красавица и дети гладкие - как бобы из одного стручка, но, понимаешь, - солнце…
- Жарко?
- Не без того… Но, как бы это сказать… Вам, северянам не понять… Хочется!
- И мне хочется!
- Вам, бледнолицым, не так! Мне же - всегда и везде! И чтоб разнообразие как в восточном салате было… Понимаешь?
- А то!
Между тем боевые товарищи уже входили в прохладную глинобитную забегаловку, исходившую нервными повизгиваниями индийской эстрады.
- Бутылочку «Столичной» и остальное, как обычно! - ещё не оседлав стул за столом с цветастой ядовито-пахучей скатертью, скомандовал переводчик.
- Может…
- Никаких «может»! Ты мне как брат, мамой клянусь, а у братьев слово «может» - есть констатация возможности, а не сомнений, как у тебя!
- Понятно…
Герману становилось неуютно внутри наспех возводимого его другом-таджиком виртуального частокола из деталей восточного гостеприимства. Он со вздохом скосил глаз на линялую гардину, по верху которой сновала шустрая мышка, которая, балансируя хвостом, гонялась за жирными тараканами. Каждый её удачный манёвр сопровождался одобрительным смехом постояльцев, которые, как и Герман, скрашивали скуку, наблюдая за поведением крошечной твари. Акбар тщетно пытался увлечь бывшего «каскадёра» воспоминаниями о лихих днях совместного участия в боевых операциях. Его молчаливый собеседник был глух к романтическим деталям недавнего прошлого, и лишь первая «сотка» выпитого смирила его с обсуждаемой темой. После молчаливой третьей майора вдруг прорвало и он, теряя связь с реальностью, окунулся в воспоминания. Акбар, наконец получив удовольствие от общения, шумно булькал кальяном, подзуживая друга бесконечными «а помнишь!..» Друг помнил, а если что и терялось в закоулках его памяти, всё равно делал вид что помнит, подбадривая таджика отчаянными кивками головы. Вскоре глаза выпивох подёрнулись влагой, тосты расцвели витиеватыми эпитетами, а губы опухли от мужских поцелуев. Ветераны уже пресытились патокой взаимной лести, когда Акбар предложил продолжить торжества в другом месте.
- Всё, Герочка, едем к подружкам! Я такой райский уголок знаю!.. - воскликнул в алкогольной экзальтации таджик.
- Не-а!
- Да брось ты! Все мы верные до первой юбки… А мои девочки, что меня дожидаются, доложу тебе…
- Не-а!
- Ты что считаешь, что я не верный муж? Обижаешь! Я всё в дом несу жёнушкам да детишкам малым…
- У тебя что ж - не одна?
- Как бы тебе сказать… но если с «Красным Знаменем» вернусь - клянусь Аллахом, третью заведу.
- Вам можно! - с завистью промолвил Герман, которому и одной женщины как правило было много.
- Всем можно, если с умом.
- Ум похоти не товарищ!
- Это ты про меня? Это у меня похоть?
- Ну, что-то вроде того.
- Не путай похоть с природой! Мы, арийцы…
- Слушай Акбар, перестань пургу гнать! Ты себя в зеркало видел? У тебя челюсть, как у неандертальца и рожа цвета луковой шелухи! Какой ты к чёрту ариец?
Акбар вскипел. Путая русский с таджикским, он с яростью экскаватора стал вгрызаться в пласты своего древнего рода.
- Мы - памирцы-Саманиды! [Саманиды - династия, правившая в Средней Азии и Иране в 819-999 годах.] Наш первый арийский бог Ахура Мазда…
- Ты ж, вроде как, Аллахом клянёшься…
- Могу и Ахурой Маздой!
- А я всё больше - партбилетом!
- Ну и дурак!
- Сам дурак!
Не прошло и четверти часа, как боевые друзья сцепились не на шутку. Добродушные афганцы, оставив в покое мышь, с интересом наблюдали за перепалкой «старших братьев». Забыв об исламской солидарности, посетители, по какой-то только им ведомой причине, взяли сторону «бледнолицего», подбадривая его всякий раз, когда он угрожающе манипулировал кулаком у носа смуглого арийца.
В конце концов потомок Саманидов сдал позиции, хлопнул дверью и вышел вон. Раздосадованный Герман рассчитался и в дурном настроении направился в гостиницу.
Вертолёт
Рокот и шум сложного механизма винтокрылой машины, несущий Германа к новому месту службы, постепенно погружал его в дремотное состояние. Этот монотонный гул напомнил ему Новосибирскую консерваторию, где он в гормонально-насыщенные годы в первый и последний раз наслаждался звуками «индустриальной» музыки, сидя бок о бок с прелестной виолончелисткой в тесной каморке кружка любителей музыкального авангарда. Давали в записи какого-то знаменитого итальянца-новатора - «маэстро шума и хаоса» [Луиджи Руссоло - итальянский композитор, художник и поэт футуристического направления; родоначальник направления «музыка шумов»]. Молоденький лейтенант, завсегдатай клубных сборищ и консерваторских капустников, содрогаясь и покрываясь мурашками от сольных партий ножа по стеклу, потел от усердия, нежно окучивая предмет своего очередного увлечения.
Подключив воображение, майор, полулёжа расположившийся на собственном багаже, водруженном на вьюках трех разобранных батальонных минометов восемьдесят второго калибра, небезуспешно пытался выделить знакомые составляющие из оглушающего хаоса ревущей машины. Вот рокот прибоя… а вот - свист ветра в кровле сеновала перед грозой. Он даже смог уловить еле слышимый ритм африканского глиняного барабана «уду», который некогда слышал в гостях у своего бывшего сослуживца Сергея Горностаева.
Герман мысленно перенёсся в уютную однокомнатную квартиру старшего лейтенанта, где под перебор ладоней и пальцев её хозяина обожжённый глиняный горшок с двумя дырками издавал непривычные для слуха мистические звуки, вызывающие желание высморкаться и промочить горло. Сергей - сын генерала ГРУ - был одаренным молодым человеком, этаким зелёным ростком разветвленного древа династии советских военных разведчиков. В его доме Герман познакомился со своей женой, за что, кстати, зла на генеральского сына не держал. Разведывательный отпрыск был неутомимым выдумщиком и под звуки примитивного инструмента бесстрастно рассказывал, как, будучи с миссией в Нигерии, его отец за бивачным костром, сам того не подозревая, вкушал подрумянившуюся плоть хозяина этого барабана. Барабанщик, освежёванный накануне, чем-то не сошёлся во взглядах с офицерам-путчистами, боровшимся за торжество справедливости в этой живописной африканской стране. «А что?.. Свинина как свинина…» - бесстрастно комментировал своё повествование Сергей, не переставая извлекать причудливые звуки из глиняного музыкального инструмента…
Усилием воли прервав цепь воспоминаний, вызвавших у него легкую тошноту, Герман выудил из зубов недокуренную сигарету и, перегнувшись со своего импровизированного ложа, смачно сплюнул на пол.
«А ну, зараза, вытри за собой! - прервал его блуждания в потёмках воспоминаний раздраженный окрик одного из пилотов. - Что зенки вытаращил! К тебе обращаюсь! Ты, гнида гражданская, на борту боевого вертолёта, а не в хлеву! Гаси сигарету, кому сказал! - ещё более распаляясь, добавил человек в лётном комбинезоне».
Устыдившись, майор резво вскочил, вытер подошвой сандалий плевок и принялся оглядываться в поисках места для утилизации окурка. Пилот, виртуозно склоняя мать единственного пассажира, удалился в кабину. Окурок, предчувствуя кончину, вспыхнул искрами дешёвого пакистанского табака и покорно затих. Ближе к грузовым створкам вертолета Ми-8 на такелажных тросах была укреплена новенькая с иголочки полевая кухня, напоминавшая паровоз братьев Черепановых с оторванными передними колёсами и чем-то отдалённо - остов затонувшего океанского лайнера с пустыми глазницами иллюминаторов по периметру. В одну из таких глазниц мстительный Герман и сбросил недокуренную сигарету. В салоне стоял всё тот же надсадный гул, в котором уже не угадывались ни звуки прибоя, ни ветра и уж тем более - африканских барабанов.
«Всё не так… ну всё не так!.. - бормотал про себя уязвлённый пассажир, возвращаясь к месту лёжки. - Крысиные бега, а не война! Злоба из ушей прёт! Уже и воспоминаний не осталось от былого боевого братства! В первую командировку и страна была милее и люди добрее. Бойцов спецподразделения КГБ «Каскад» почитали за честь принять экипажи и советских и афганских вертолётов. А нынче?.. «Куда прёшь?!.. Бросай багаж, с перегрузкой не полетим… Какой туалет?!.. да хоть в штаны!..» Герман вздохнул, переводя дух. «А что ты хотел?.. - сам себе задал он вопрос. - На лбу не написано, что ты не гражданская шпана, а целый майор КГБ… К тому же твой оклад раз в двадцать больше армейского… Только вякни, что из КГБ - тут же на грубость нарвёшься. Не бить же себя в грудь, доказывая, что ты в свои тридцать три уже ветеран Афгана. Они, эти суровые вертолётчики, поди, не меньше моего лиха хлебнули. Судя по вмятинам на обшивке, ветхости внутреннего убранства машины, эти ребята - из обстрелянных…» Майор потянулся за пачкой сигарет, но вовремя спохватился. «Да и Кабул стал другим… Обыденным, скучным, лишённым прежней романтики…» Герман повернулся на бок и взялся препарировать свои впечатления о первых днях с момента возвращения в Афганистан.
Кабул
Пребывание в Кабуле было тоскливым, как соло фагота на похоронах народного артиста. Десятки недавно прибывших сотрудников КГБ нестройными рядами ходили из кабинета в кабинет своего Представительства, заполняли анкеты, вещевые и продовольственные аттестаты, получали оружие, провиант и выслушивали нескончаемые наставления и лекции об особенностях оперативной обстановки в этой Богом забытой стране. Почти всё, что им доносили отцы-командиры, было Герману известно по первой командировке, но были и новости. Новости, которые, словно кольца питона, вились вокруг единственной темы: мы здесь надолго, если не навсегда и перемен к лучшему ждать не приходится. Как представлялось начальству, всему виной была агрессивная политика американского империализма, в чём его очередной раз заверил старый кадровик, уточнявший состав семьи молодого майора.
Весомым подтверждением вмешательства американского империализма в дела суверенного Афганистана стал булыжник, брошенный в окно ведомственной гостиницы а Старом Микрорайоне. Похоже, нас не любили… и не только «ястребы» из Пентагона. Постояльцам, вернувшимся после работы, буднично сообщили о случившемся, выбитое стекло заменили, и к вечеру офицеры уже привычно расписывали «пульку», ни мало не тревожась о собственной безопасности. Да и о чём можно было беспокоиться, если весь Микрорайон до мелочей напоминал уютные окраины Москвы с их размеренной жизнью, гуляньями во дворах, детским гомоном и женскими посиделками у подъездов. В конце-концов выяснилось, что даже камень, разбивший окно, бросал не американский наймит, а досрочно откомандированный за растрату хозяйственник из военного ведомства.
Каждый день ранним утром мужская половина советской колонии, упаковав в дипломаты домашнюю снедь, рассаживалась по служебным машинам и разъезжалась по многочисленным предприятиям, школам, институтам и военным гарнизонам, где «шурави» [советские] методично и терпеливо учили «братьев по разуму» основам построения и защиты их недалёкого счастливого будущего.
По первым впечатлениям, Кабул с его ограничениями в передвижении советских граждан напоминал большую деревню, в которой все друг друга знают, или почти все… Стоило Герману появиться в Старом Микрорайоне, где проживала бо́льшая часть советской колонии, как его тут же брали в оборот давние друзья и приятели, бывшие сослуживцы и ветераны «Каскада». Встречи со знакомыми происходили ежедневно, а порой - и ежечасно. «Привет, старина! Какими судьбами в наши края?.. По распределению?.. Не повезло… но ты не расстраивайся. Афган - это всесоюзная ссылка для залётчиков и аморальных типов вроде тебя… Что, бабы? Угадал?.. Кто бы сомневался…»
Вот идёт Оскар. С ним он раскручивал дело о контрабанде в Прибалтике, сбыт которой был организован в Сибири. Хороший малый, настоящий розыскник… а какие манеры! Рафинированный интеллигент. Герман стыдливо отворачивается. Он устал. Устал от встреч, от непременных дружеских объятий, похлопываний по плечу, спорадических застолий в многочисленных кабульских харчевнях. И часа не прошло, как он завершил дружеский обед с бывшим одногруппником по высшим курсам контрразведки в Ташкенте. Вспомнили всё: и шпаргалки на экзаменах по спецкурсам, и гусарские рейды по общежитию театрального института, и приводы в милицию, и ароматные лепёшки, и ободранные колени от первого знакомства с горнолыжным спортом на Чемгане…
Отлично! Оскар, кажется, его не заметил… Уходит… А то бы пришлось воскрешать чудесное время, проведённое в Таллине, - бесцельные блуждания по узким улочкам Старого города, ароматный кофе под полотняным навесом, запах моря, божественный ликёр… а ещё обыски, выемки, аресты…
Настроение стало подниматься. Где-то недалеко барражировали вертолёты, умиротворяюще тявкали далёкие гаубицы. Для полной гармонии где-то у моста в Микрорайон суетливым дятлом простучала очередь, наполнив Германа ощущением дремотного спокойствия и оптимизма.
- Герка, ты? Сто лет - сто зим! Когда прилетел?… Снова в Джелалабад?..
Это Акбар, будь он неладен! Знал бы - окликнул Оскара. С его прибалтийской сдержанностью можно было бы отделаться парой чашек кофе с коньяком, а тут… Герман за секунду слепил на лице маску неподдельной радости и как загипнотизированный направился к капкан широко расставленных рук. Минута хрустких потных объятий, мгновенный ожёг о небритую щетину памятного по первой командировке таджика и предчувствие неизбежности потерянного вечера.
- Нет, дружище, в Файзабад, а ты что здесь потерял?
- Не потерял. Ищу…
- И что же?
- Орден «Красного Знамени».
- Выходит - потерял?
- Да нет же! Еще даже не заслужил. Вот подыскиваю, где бы его заработать. «Красную Звезду» не без твоей помощи получил, а у нас в Душанбе, сам знаешь, чем выше награда, тем круче карьера и смазливей подружки.
- А я за всё про всё только медаль «За Отвагу»… Наверное поэтому мне с бабами всегда не везёт. Помнишь «Фила», который самую масштабную операцию разработал?
- Помню.
- За «Бэ-Зэ», и то не сразу дали.
- Что, только «За Боевые Заслуги»? И это за операцию, сравнимую с Курской?
- «Фил» сказал, что ему и этой награды за глаза хватит.
- С такой висюлькой от меня бы все женщины отвернулись.
- Ну, то ж «Фил». Если ты помнишь, он вообще баб сторонился. А ты, как я помню, вроде, женат? Зачем тебе лишнее? Или ошибаюсь?
- Ну почему же… И жена-красавица и дети гладкие - как бобы из одного стручка, но, понимаешь, - солнце…
- Жарко?
- Не без того… Но, как бы это сказать… Вам, северянам не понять… Хочется!
- И мне хочется!
- Вам, бледнолицым, не так! Мне же - всегда и везде! И чтоб разнообразие как в восточном салате было… Понимаешь?
- А то!
Между тем боевые товарищи уже входили в прохладную глинобитную забегаловку, исходившую нервными повизгиваниями индийской эстрады.
- Бутылочку «Столичной» и остальное, как обычно! - ещё не оседлав стул за столом с цветастой ядовито-пахучей скатертью, скомандовал переводчик.
- Может…
- Никаких «может»! Ты мне как брат, мамой клянусь, а у братьев слово «может» - есть констатация возможности, а не сомнений, как у тебя!
- Понятно…
Герману становилось неуютно внутри наспех возводимого его другом-таджиком виртуального частокола из деталей восточного гостеприимства. Он со вздохом скосил глаз на линялую гардину, по верху которой сновала шустрая мышка, которая, балансируя хвостом, гонялась за жирными тараканами. Каждый её удачный манёвр сопровождался одобрительным смехом постояльцев, которые, как и Герман, скрашивали скуку, наблюдая за поведением крошечной твари. Акбар тщетно пытался увлечь бывшего «каскадёра» воспоминаниями о лихих днях совместного участия в боевых операциях. Его молчаливый собеседник был глух к романтическим деталям недавнего прошлого, и лишь первая «сотка» выпитого смирила его с обсуждаемой темой. После молчаливой третьей майора вдруг прорвало и он, теряя связь с реальностью, окунулся в воспоминания. Акбар, наконец получив удовольствие от общения, шумно булькал кальяном, подзуживая друга бесконечными «а помнишь!..» Друг помнил, а если что и терялось в закоулках его памяти, всё равно делал вид что помнит, подбадривая таджика отчаянными кивками головы. Вскоре глаза выпивох подёрнулись влагой, тосты расцвели витиеватыми эпитетами, а губы опухли от мужских поцелуев. Ветераны уже пресытились патокой взаимной лести, когда Акбар предложил продолжить торжества в другом месте.
- Всё, Герочка, едем к подружкам! Я такой райский уголок знаю!.. - воскликнул в алкогольной экзальтации таджик.
- Не-а!
- Да брось ты! Все мы верные до первой юбки… А мои девочки, что меня дожидаются, доложу тебе…
- Не-а!
- Ты что считаешь, что я не верный муж? Обижаешь! Я всё в дом несу жёнушкам да детишкам малым…
- У тебя что ж - не одна?
- Как бы тебе сказать… но если с «Красным Знаменем» вернусь - клянусь Аллахом, третью заведу.
- Вам можно! - с завистью промолвил Герман, которому и одной женщины как правило было много.
- Всем можно, если с умом.
- Ум похоти не товарищ!
- Это ты про меня? Это у меня похоть?
- Ну, что-то вроде того.
- Не путай похоть с природой! Мы, арийцы…
- Слушай Акбар, перестань пургу гнать! Ты себя в зеркало видел? У тебя челюсть, как у неандертальца и рожа цвета луковой шелухи! Какой ты к чёрту ариец?
Акбар вскипел. Путая русский с таджикским, он с яростью экскаватора стал вгрызаться в пласты своего древнего рода.
- Мы - памирцы-Саманиды! [Саманиды - династия, правившая в Средней Азии и Иране в 819-999 годах.] Наш первый арийский бог Ахура Мазда…
- Ты ж, вроде как, Аллахом клянёшься…
- Могу и Ахурой Маздой!
- А я всё больше - партбилетом!
- Ну и дурак!
- Сам дурак!
Не прошло и четверти часа, как боевые друзья сцепились не на шутку. Добродушные афганцы, оставив в покое мышь, с интересом наблюдали за перепалкой «старших братьев». Забыв об исламской солидарности, посетители, по какой-то только им ведомой причине, взяли сторону «бледнолицего», подбадривая его всякий раз, когда он угрожающе манипулировал кулаком у носа смуглого арийца.
В конце концов потомок Саманидов сдал позиции, хлопнул дверью и вышел вон. Раздосадованный Герман рассчитался и в дурном настроении направился в гостиницу.