Мир моего детства
Этот пост я посвящаю своему доброму другу и чудесной женщине Ире kislitsina, которая приютила у себя маленького вороненка. Превыше всего я ценю людей, умеющих сопереживать и проявляющих любовь ко всему живому. Поэтому рассказ может оказаться излишне сентиментальным для моих друзей-мужчин. Но что поделать, к хорошим женщинам я испытываю более трепетные чувства. Заодно хотел бы продемонстрировать всем, что "кровавая гэбня" в детстве мало чем отличается от обычных людей.
Итак,
Город Омск. 1961 год. Советский Союз проложил дорогу в космос. Страна подымается, зализывая нанесенные войной раны. Мы рвемся вперед, но почва уходит из-под ног. Не на что опереться. Большинство населения еще живет в условиях конца XIX века. Омск - не исключение. Это всего лишь большая полумиллионная деревня, рассеченная уродливыми корпусами оборонных заводов. В лаптях уже не ходят, но сапоги все еще в моде.
Во время войны в Омск были эвакуированы десятки заводов и сотни тысяч специалистов со всей европейской территории СССР. За считанные годы патриархальный городок превратился в нечто, напоминающее огромного промышленного колоса, одетого в телогрейку и кирзовые сапоги. Это сейчас он расцвел, а в те годы даже асфальтированные улицы были редкостью. Наша семья жила в центре, на улице Рабиновича (бывшая Воздвиженская), недалеко от чуть ли ни единственного действующего в городе Крестовоздвиженского храма. Если бы не заводские трубы, возвышающиеся на горизонте и два кирпичных дома, венчающие наш квартал, иллюзия деревни была бы полной. Даже звуки на улице Рабиновича были патриархальными: блеяли козы, орали петухи и хрюкали свиньи. Редкие машины оставляли за собой клубы пыли, распугивали суматошных куриц, будили понурых собак и нарушали строй неспешно марширующих гусей.
По праздникам окрестности нашего квартала оглашали колокольные звоны, однако стержнем звукового оформления моего детства был "трубный глас" заводского гудка, призывавший все трудоспособное население занять места у станков. Он же с неумолимостью циклопического метронома синхронизировал все жизненные ритмы района.
В нашем дворе, огороженном от внешнего мира высоким глухим забором с массивными воротами, было три дома. Два - с крошечными палисадниками и наш - с большим подворьем. Моя семья жила в просторном рубленном доме. За домом - огород, колодец, огромный двухэтажный сарай и скотный двор. Это и был мир моего детства.
Наши соседи держали голубей и я с их сыном, моим сверстником, часами сидел на крыше, наблюдая за их полетом. Сосед же пристрастил меня к ловле птиц, которых он ловил самыми разнообразными способами. От продажи пойманных птиц мы имели неплохой доход. Синица на рынке стоила 10-15 копеек, снегирь - почти полтинник, а свиристелей можно было продать и по рублю. Мы кормили голубей коноплей, которая росла в наших дворах повсеместно. Чистили и чинили клетки и садки. Но шкурный интерес к орнитологии был своевременно пресечен родителями, которые вовремя заметили рост благосостояния своего отпрыска. Деньги были изъяты, и я дал торжественное обещание впредь не заниматься стяжательством, а без этого порока ловля птиц уже не представляла никакого интереса.
После сворачивания бизнеса я всецело отдался заботам о недавно приобретенном вислоухом друге (см. предыдущий рассказ "Щенок"). Если бы мне вздумалось написать рассказ о своей собаке, я бы, наверное, начал с сакраментальных слов из украинского мультфильма "Жил-был пес…" Более беспородной псины было трудно придумать. К его внешнему виду даже как-то не подходил кинологический термин "экстерьер". Как и всякая дворняга, Бобка был хитрым, пакостливым и шелудивым. Несколько раз его обрабатывали какими-то порошками от блох, но, видимо, он и сам не желал расставаться с насекомыми, или же просто ему нравилось разводить их от скуки.
Бобик любил только меня и себя. Домашнюю живность презирал. Особенно не любил кур, как и птиц вообще. По радиусу цепи его будку окружала траншея, за которую вход для птиц был заказан. Полоса отчуждения была вырыта самим Бобкой, который, лежа на вытянутой цепи, скреб лапами, пытаясь достать пробегающую рядом дичь. Куры и воробьи после нескольких пограничных инцидентов с трагическим исходом, начали с уважением относиться к территориальной целостности собачьего анклава. Исключение составляли вороны. Эти наглые птицы доводили моего пса до исступления.
Бобик после голодного детства, из которого я его вызволил, уже через год после прописки в нашем дворе разъелся не в меру, приобрел вихляющую походку топ-модели и грациозность молодого бегемота. Центр тяжести пса располагался у его кормы, поэтому любой резкий поворот приводил или к заносу, или к его опрокидыванию. Ну а что вороны? Вороны, как это не было для меня обидно, проявляли чудеса интеллекта, недоступного моему питомцу. Я вообще отношу этих птиц к категории разумных тварей. Не сотвори Бог людей - быть им властителями мира. Даже собаки по сравнению с ними - неисправимые кретины. В детстве я думал, что если взять желторотого вороненка в дом и основательно заняться его образованием, то уже через год-другой его можно будет подготовить к школе. Вороны - самые счастливые птицы. Они живут играючи и в свое удовольствие. Они как дети: могут сорить, пакостить и воровать, не задумываясь о последствиях. Наконец, они могут летать. Эти серые ангелы, счастливы, на столько, насколько несчастлив человек. Вороны - те же цыгане, только пернатые. И у тех и у других все мыслительные процессы заточены на пакости. Вот эти самые пернатые цыгане и затерроризировали моего пса.
В гости к Бобику они слетались компанией до десяти особей. Сначала изучали обстановку, поглядывая в мою сторону, в то время как я замирал на крыльце, наблюдая за спектаклем. Когда на скотном дворе появлялись вороны, пёс издавал стон и забирался к себе в будку. Вороний табор, ритмично качая головами, сходился к собачьей государственной границе. Пес нервничал, стуча хвостом по стенам своего жилища, и настороженно поглядывая на миску с остатками обеда.
Вот первая птица нарушает границу и, пританцовывая, движется к посуде. Бобик прядет ушами и поджимает лапы. Серая бестия уже стучит клювом по миске богатого соседа. Хозяин сжимается в пружину. Вдруг одна или две товарки взлетают на будку и тоже начинают стучать клювами, но уже по ее крыше. Пернатый табор вероломно пересекает границу на всем его протяжении и занимает позиции на флангах. Собака готова к прыжку. Вдруг та, что возле посуды, прыгает на край миски, опрокидывает ее чуть ли не на себя, но не взлетает, а валится на бок, откинув крыло и суча ногами. "Все!" - решает про себя пес, - "Сломалась старая хрычовка", - и с грохотом сорвавшегося якоря, влетает на театр боевых действий. Притворщица, изящно подобрав крыло, одним подскоком выходит из под удара и в небрежном реверансе пребольно вонзает стальной клюв в собачий круп. Бобик заливается лаем, переходящим в хрип. С изгороди срывается еще одна птица и на бреющем полете выщипывает у несчастного животного клок шерсти. Бобик отчаянно визжит, пытаясь лапами прибить хоть одну пернатую стерву. Однако его внимание отвлекают те, что сидели на будке. Спланировав вниз, они фланируют у ее входа, имитируя попытку утащить из его дома подстилку. Дворняга, скребя всеми лапами, мчится обратно, опрокидывая пустую миску. Вороны взлетают, обдавая псину облаком пыли. Однако вскоре вся воронья компания возвращается к первоначальной диспозиции. Сцена, наполняясь новыми еще более обидными для моего друга эпизодами, повторяется. Ошалевшая собака, потеряв самообладание, мечется в ограниченном корабельной цепью секторе, нанося удары жирным телом по площадям. Скоро воронам игра приедается. Они снимаются с места и взлетают на крышу дома. Уставшая собака, скуля от обиды, скрывается в конуре, оставив наружи широко раскрытую пасть с безвольно отвалившимся языком. Однако на этом пернатые не останавливаются. Начинается новая игра. Вороны, как дети, опершись на хвост и раскинув по сторонам крылья, съезжали одна за другой с конька крыши нашего дома. Скользя до самого водостока, вороны взлетали и вновь возвращались на место. Пес, словно зритель воздушного парада над Красной Площадью, оглашает своими воплями окрестности, пока моя рассерженная мать ни обдает его из помойного ведра.
Во дворе было еще одно ненавистное для моей собаки существо. Кот Василий. Он считался ничейным, а потому был бит поленом, шпарен кипятком и щеголял обрубком хвоста, купированным с помощью двери в антисанитарных условиях. Его терпели только потому, что он был непревзойденный охотник на мышей и кротов.
Васька был гражданином мира, то есть ходил куда хотел и когда хотел. Когда мой друг был еще щенком, Васька самым изощренным образом его унижал, наотмашь бил когтистой лапой, шипением загонял в будку, а когда щенок превратился во взрослого кобеля, кот изводил его демонстративным призрением, играя полузадушенной мышью у демаркационной линии.
В разное время в нашем домашнем хозяйстве жили не только пернатые и хвостатые, но даже… рыбы. Рыбы в аквариуме - это понятно и привычно, но когда они живут в обычной бочке под водостоком - это совсем другое дело. Содержать аквариумных рыбок в те годы отважилась не каждая семья. Среди моих друзей аквариумистов не было. Зато все считали себя рыбаками. Поэтому, возвратившись с ними с рыбалки, я тут же пополнял деревянный аквариум. Вода в нем не зацветала, так как часто пополнялась дождевой водой. Рыбки жили долго, почти до середины зимы, после чего аквапарк закрывался, а его уснувшие обитатели пополняли рацион домашних животных.
Не мудрено, что, общаясь с обитателями нашего двора, я вскоре почувствовал себя настоящим натуралистом. Мне даже посчастливилось провести ряд экспериментов с животными. Толчок к научному творчеству дали родители. Они не без основания полагали, что первейшим средством от любого заболевания является клизма. Стоило мне заболеть, как чудодейственное средство впивалось резиновым концом в мое мягкое место. Проводя процедуру, мама и папа сопровождали ее бесхитростными сентенциями типа "После клизмы - хоть на горшок, хоть на трон, - везде царем будешь!" К трону я не примеривался, а на горшке точно - без дела не сидел. Вот и решил я применить родительский метод на домашних животных. Остановился на цыплятах.
Я развел теплой воды с марганцовкой, загнал всех цыплят в отдельный вольер и начал сеанс профилактического лечения. Птенцы оказались пациентами покладистыми, но особой радости от процедуры не проявляли. Когда я отпустил первого пролечившегося, тот, сделав пару шагов, застыл, даже глаза прикрыл от блаженства, потом ка-а-ак пырснет! И что удивительно - полетел! Сначала на реактивной тяге, а затем - с помощью крыльев. Если бы отец вовремя не пресек эксперименты, все цыплята смогли бы познать прелесть свободного полета. Слава Богу, после этого случая родители охладели к своей методике лечения и резиновая груша вскоре затерялась среди ненужного хлама в сенцах нашего дома.
Вообще, весь этот уютный мирок нашего двора оставил у меня самые теплые и трогательные воспоминания. Добрый и динамичный, наполненный немудреной живностью, огороженный от внешнего мира, двор моего детства привил мне умение созерцать и размышлять, сопереживать и понимать жизнь во всех ее проявлениях.