Раненый светлой стрелой
Рассказ
Говорят, в женщине должна быть тайна. Но в ней никакой тайны не было. Как только я увидел ее, то сразу понял, что все про нее знаю. И то, что я знал, было прекрасным.
Ее глаза поразили меня сильнее любого нокаута. Они выпили из меня душу, отчего она стала легкой, как облачко и полетела куда-то наверх, к небу. Я беспричинно улыбался, на парах смотрел за окно и вздыхал. Ничего себе, думаю, дела! И надо же такому чуду родиться на свет! Я слышал, что девушки бывают красивыми, но чтобы такими - никогда. С этим нужно было срочно что-то делать, иначе моему бедному сердцу конец. Оно и так билось через раз, и готово было выпрыгнуть из груди, чтобы отправиться навстречу своему счастью. Я купил букет цветов и встретил ее после пар, когда она вышла из университета. Девушка меня испугалась. Но из вежливости позволила проводить, нет, не до дома конечно, а только до остановки. Для начала это было уже неплохо. В общагу я летел, как на крыльях, а потом всю ночь глядел в потолок и улыбался. Через день я снова подошел к ней в университете и куда-то пригласил. Она вежливо и твердо отказалась и сказала, что у нас ничего не получится, потому-что у нее есть парень и бла-бла-бла…. Дальше я не слушал, а просто ушел. Я твердо знал, что это не имеет никакого значения и все это временно. Она ведь не знала, что я ее полюблю. Мы с ней раньше вообще никогда не встречались. А то, что у девушки есть парень, так это нормально. Как говорится, нам есть куда двигаться. О том, что со мной что-то происходит, почувствовала даже моя мама, которая вообще-то жила в другом городе. Она позвонила моим друзьям и сказала, что всю ночь не могла из-за меня уснуть, потому что ужасно волновалась. Ох, уж эти мамы с их чутким маминым сердцем….
Девушка оказалась твердой особой. Цветы от меня не принимала, встреч избегала и вообще делала все, чтобы дать понять, что я здесь лишний. Через пару недель мне это порядком надоело, я пошел в деканат и взял у декана, с которым мы дружили, ее адрес. Потом поехал на рынок к знакомым цветочникам-азербайджанцам, у которых всегда покупал цветы. Они говорят: брат, дело важное, простые розы не подойдут. И достали букет настоящей белой иранской сирени. Сирень была что надо, словно ее только что принесли из весеннего сада. У нас за окном летел снег, и лежали сугробы, а тут живая благоухающая сирень. Я взял огромный букет и поехал к ней.
Ее квартира оказалась на третьем этаже. Надо было видеть ее глаза, когда она мне открыла! Словно чертик из шкатулки, весь засыпанный снегом с букетом сирени наперевес невинно улыбаюсь, и говорю: Стоял сейчас под твоими окнами, смотрел на свет из твоего окна и плакал от счастья, что ты есть на свете. От моих слез выросло дерево и расцвело. Я собрал цветы и принес тебе. Не оставлять же их на морозе?
Бедные девичьи ушки, сколько в этот вечер им пришлось выслушать! Сначала она сидела напротив меня на диване, широко раскрыв глаза и сжав кулачки. Потом принесла чай. После двенадцати девушка вежливо попросила маму больше к нам не заглядывать и что она сама прекрасно знает, который сейчас час. Я ушел около пяти утра и знал, что приду сюда еще. На прощанье она поцеловала меня в щеку и сказала, что я знаю о ней больше, чем ее мама. Гнев сменился на милость, но не более. Как всякая умная девушка, она решила положить всех цыплят в одну корзину, а уж потом разбираться.
Второй парень никуда не делся. Это был хороший парень. С которым они дружили больше года. Спортсмен. Высокий, сильный. Мастер спорта по греко-римской борьбе. Звали Леха. Вот мы выходим с ней из университета, идем пешком по улице. Подъезжает Леха на новеньком БМВ. Вас подвезти? У меня под мышкой газовый «Рекс». Я мило так улыбаюсь широкой улыбкой и тихо говорю, что не стоит. Он спокойно смотрит мне в глаза и уезжает. Хотя не оставляет надежды вернуться. А как иначе? Леха был хорошим спортсменом и просто так сдаваться не собирался. Только вот я был бешеной грузинской собакой. Влюбленной бешеной грузинской собакой, против которой у него не было никаких шансов. Потому что бешеные собаки не знают правил. Они живут по законам крови, где отступающих немедленно разрывают на куски и съедают. Там есть мое, снова мое и только мое, а тот, кто усомнится, сгорит в аду. Тебя этому никто не учит, это закон по которому вращается твоя вселенная. Так жил мой грузинский дед Миша, который три раза сбегал из немецкого плена и вернулся, когда война уже полгода как закончилась, а на него пришла похоронка. Он сразу же отправился к дому своей возлюбленной, моей бабушке Тамаре, чтобы ее забрать. Родители у него спрашивают: а где жить-то будете? Он им говорит: это наше дело - и забрал бабушку. Дед выкопал землянку, и пока не построил дом, они жили в землянке. В плену его за побеги пытали, и у него на обеих руках мизинцы и безымянные пальцы стали на всю жизнь парализованные. Оставшимися шестью пальцами дед рубил в лесу дрова и возил их продавать на повозке в город. У него даже кличка была такая - рак. Я тоже рак, и у меня тоже броня по пояс. Так жил мой отец, про которого говорили, что он мою маму просто украл, а потом венчался в кафедральном соборе города Тбилиси. И я тоже никому ничего уступать не собирался. И девушке пришлось выбирать. А что делать? Судьба у девушек такая, чтобы выбирать. Когда она сказала, что свой выбор сделала, то пригласила меня в одно турецкое кафе, где мы закрылись в кабинке, пили горячий шоколад, ели клубничный торт со сливками и целовались как безумные. По пояс сливками перемазались. На следующий день я подарил ей 127 ярко-бордовых роз, а через четыре месяца бросил.
До сих пор не понимаю, как это произошло. Ох уж этот юношеский максимализм, который не прощает жизни ее реалий, живет в хрустальном замке и дышит эфиром! Девушка оказалась из обеспеченной семьи, а я был голодным студентом, перебивающимся случайными заработками и имеющим весьма смутные планы на будущее. Куда я ее приведу? В общагу, где три этажа диких чеченцев, с которыми мы дрались насмерть и которые только ждали удобного случая меня уделать? Если она туфельками меня с ума сводила, о чем еще говорить? Гори они огнем, эти туфельки! Вот я приезжаю к ней домой, а там подружка из Парижа привезла две пары босоножек. Девушка говорит: выбери, какие мне лучше идут. Ну, я с серьезным видом выбираю. А потом оказывается, что она покупает обе пары, и еще две на всякий случай. Потому что босоножки красивые, только что из Парижа, а сердце не камень. Я смотрю на них и чувствую себя оскорбленным до глубины души, потому что у меня не было денег даже на ярлычок от них. А нет ничего болезненнее, чем оскорбленная голодная гордость. Спросите у Радиона Раскольникова. Ну откуда у студента могут быть деньги на французские босоножки? Даже думать об этом смешно. Это у ее папы, известного строителя элитного жилья, были на это деньги, а не у меня. И это была трагедия. Трагедией были ее норковые шубки, бриллиантовые сережки и четырехкомнатная квартира, в которой они жили. Мог ли я дать ей что-нибудь такое? Конечно, нет.
И тогда я ее бросил, как бросил университет, бросил общение с замечательным советским писателем Константином Яковлевичем Лагуновым, своим преподавателем, который хотел сделать из меня профессионального журналиста, и вообще уехал из этого города. Конечно, так поступают только слабаки и трусы, а за настоящее нужно идти до конца, на то оно и настоящее, чтобы за него бороться. Ради этого, настоящего, только и стоит жить, а все остальное подробности. Но попробуй объяснить это восемнадцатилетнему студенту, в голове которого компот из Толкиена, Дон Кихота и Акутагавы, газовый пистолет и претензии на десять жизней? Вместо того чтобы чему-то учиться, он делает одну ошибку за другой и подходит к самому краю, потому что есть только жизнь, которой на все его безумные мечты фиолетово. Солнце светит, трава зеленая и мир не будет таким, каким ты его выдумал. Мир будет вращаться по своим законам, потому что это хорошие законы, которые созданы, чтобы люди жили и радовались, а то, что ты этого не понимаешь, так это твои проблемы, а не его.
Зато ты начинаешь понимать свое сердце, и если ты честен с собой, то оно приводит тебя в храм, единственное место на земле, где можно вернуть все на свои законные места, перестать валять дурака и начать наконец-то жить. Посмотреть, что в тебе есть хорошего и начать с этого. А дальше, как Бог даст. И Он дает, иногда столько, что не унести, и все мало-помалу налаживается. Но не по взмаху волшебной палочки, а по-настоящему, с кровавыми мозолями, ошибками и слезами. Так и должно быть. Чтобы почувствовать цену счастью, его нужно прожить. Иначе это никакое не счастье, а сплошное надувательство. Ведь не случайно те, кто получают все и сразу, обычно заканчивают в психушке. Потому что всякое золото искупается, а медь сжигает мозги дотла. Закон психологии.
Конечно, тебе больно, но это неважно. Больно, значит живой. Это только у мертвых людей ничего не болит. Мертвые ходят, чтобы почувствовать себя счастливыми в бутики и гипермаркеты. А живые идут в Церковь, потому что сердечную боль лечат только там. Говорят силу врача можно оценить по болезни, которой болел, и это чистая правда. Поэтому большинство остаются здесь навсегда. Здоровые и веселые.
Через несколько лет я случайно встретил ее подружку, ту самую, из Парижа с босоножками. Подружка рассказала мне, что девушка ждала меня почти три года. Сначала ревела, как белуга и не хотела жить, а потом ничего, успокоилась. Она вышла замуж и родила сына, и все у нее замечательно. Что до меня, то и спустя двадцать лет ничего подобного я не испытывал. Зато есть повод двигаться дальше.