Рябь
Оригинал взят у ir_ingr в Рябь
***
Он проснулся уже в хорошем настроении. Сразу с ощущением счастья. Так бывало не очень уж и часто в последние месяцы, после возвращения. Проснулся от ласковых теплых лучей солнца, что легли ему на веки. Пели птицы и стрекотали насекомые. Небо до рези в глазах сверкало чистой абсолютной голубизной. Ветерок лениво играл с белой прозрачной тюлью. Было легко. Он быстро умылся, оделся и выбежал на улицу. Вдохнул полной грудью свежесть нового дня с остатками ночного вкусного дыма деревенских печей. Махнул радостно рукой хромому инвалиду-соседу, возвращавшемуся после ранней утренней прогулки с собакой. Завел машину и довольно прослушал симфоническое урчание очнувшегося и греющегося сложного дородного мотора. Приятно пахло бензином, щекотало наздри и напоминало о принадлежности к цивилизации. Включил музыку, радостную, спокойную, годов 70-х. Улыбнулся просто так, взъерошил волосы и дружески потер щетину рукой. Выехал на дорогу и чуть-чуть стал уже нажимать на педаль и набирать скорость, как вдруг его взгляд выцепил на асфальте молодую улитку, пересекающую этим ранним божьим утром в тишине мироздания свою дорогу. Улитка шла медленно и открыто, сильно вытягиваясь из ракушки и смешно топорща рожки. Время и скорость машины не складывались в везение. Черное резиновое с уже неглубокими бороздками колесо наехало на улитку. Ему показалось, что он услышал треск и физически почувствовал, как разламывается раковина и лопается тело улитки, но это только показалось. Многотонная машина стремительно и без угрызений механической совести плавно шла дальше по полотну. Он чертыхнулся, убавил звук музыки и поменял альбом на что-то более современное. Более динамичное и приземленное. Выехал на трассу и молча дожал до 160 км в час. Усилием воли он не давал чему-то темному в голове и душе пробить пленку прекрасного утра и нарушить идиллию, хрупкую, редкую, счастливую. Потянуло закурить. Но на скорости он не стал рисковать, а сосредоточился на виражах. Ранним часом на дороге не было никого и он мчался в своё удовольствие, стирая километрами дороги ничтожную мелкую смерть какой-то там улитки с шин авто. На въезде в город он стал притормаживать и вид десятка хаотично стоявших машин на круге вдруг холодно ощутимо больно резанул по сердцу. Небо как выключил тиран. Он сбавил скорость до минимума и подъехал к машинам. Остановился. На его полосе невыспавшийся старый полицейский в плохо отглаженной женой форме аккуратно и грустно накрывал рваной рогожкой тело. Из-под тела уже натекло. Набухла большая, показавшаяся просто огромной, лужа крови, которая сверкала на солнце и давала блики, пускала зайчиков по лобовым стеклам. Она набухала нелепой разнообразной формой на сером асфальте, пуская щупальца, судорогами и толчками, наплывами цепляясь за мир, за землю, просачивалась в трещины и уходила по микро-наклонам. Человек был мертв. Человек, финально лежавший на дороге, не контролировал поток своей (своей теперь?) крови, истекающей из лежавшего бессмысленного навсегда тела. Он не стал рассматривать ту чужую помятую машину, выбитую ударом обувь на обочине, какую-то дырявую и драную в лоскуты одежду и золотую скромную тонкую цепочку на запястье под рогожкой, не стал вглядываться в толпу зевак и слушать тяжелое мрачное молчание недавно проснувшихся сильных людей. Он не воспринимал звуки мчавшейся к месту трагедии машины скорой помощи. Он лишь тупо и завороженно смотрел на расползающуюся лужу густой крови, в которой уже переворачивались какие-то веточки, иголочки и камушки с дороги, и которая на глазах покрывалась песком и пылью, он лишь неотрывно наблюдал, как ветер еле-еле но колышет поверхность этого кровавого пятна, видел микро-рябь на луже того, что когда-то было внутри безымянного мертвого теперь человека, видел, как мир играет этой тюлью ушедшей в ничто человеческой жизни, и в этот момент все темное, что он так долго удерживал где-то на периферии души и мозга все эти месяцы после возвращения, вдруг цинично и нагло с воем и бешеной энергией ворвалось и затопило всего его. Все лики войны, все городские улицы, заваленные трупами, все эти кусты и обочины с торчащими окоченелыми конечностями в камуфляже, все эти задранные на женских изуродованных агонией телах грязные юбки в канавах, все эти дети без лиц, завернутые в рубашки или бело-желтое исподнее отцов и матерей, все эти пятна крови, которую никто не будет смывать с асфальта или присыпать опилками или песком, все эти скелеты сожженных людей, все эти уродливо и в разнос торчащие кости, напоминающие белые обугленные ветки в костре. Всё это мгновенно и разом отразилось в луже крови на асфальте и промелькнуло в вызванной утренним свежим ветром ряби, всё это навалилось на него черной темью на контрасте с теплым хорошим солнцем и загасило потушило весь его нарождающийся мир. «Ёбаная, ёбаная сраная улитка» - подумал он. Он отъехал на соседнюю улицу. Закурил. Набрал номер человека, который даст ему новый контракт. Вернуться не получилось. Который раз.
***
Он проснулся уже в хорошем настроении. Сразу с ощущением счастья. Так бывало не очень уж и часто в последние месяцы, после возвращения. Проснулся от ласковых теплых лучей солнца, что легли ему на веки. Пели птицы и стрекотали насекомые. Небо до рези в глазах сверкало чистой абсолютной голубизной. Ветерок лениво играл с белой прозрачной тюлью. Было легко. Он быстро умылся, оделся и выбежал на улицу. Вдохнул полной грудью свежесть нового дня с остатками ночного вкусного дыма деревенских печей. Махнул радостно рукой хромому инвалиду-соседу, возвращавшемуся после ранней утренней прогулки с собакой. Завел машину и довольно прослушал симфоническое урчание очнувшегося и греющегося сложного дородного мотора. Приятно пахло бензином, щекотало наздри и напоминало о принадлежности к цивилизации. Включил музыку, радостную, спокойную, годов 70-х. Улыбнулся просто так, взъерошил волосы и дружески потер щетину рукой. Выехал на дорогу и чуть-чуть стал уже нажимать на педаль и набирать скорость, как вдруг его взгляд выцепил на асфальте молодую улитку, пересекающую этим ранним божьим утром в тишине мироздания свою дорогу. Улитка шла медленно и открыто, сильно вытягиваясь из ракушки и смешно топорща рожки. Время и скорость машины не складывались в везение. Черное резиновое с уже неглубокими бороздками колесо наехало на улитку. Ему показалось, что он услышал треск и физически почувствовал, как разламывается раковина и лопается тело улитки, но это только показалось. Многотонная машина стремительно и без угрызений механической совести плавно шла дальше по полотну. Он чертыхнулся, убавил звук музыки и поменял альбом на что-то более современное. Более динамичное и приземленное. Выехал на трассу и молча дожал до 160 км в час. Усилием воли он не давал чему-то темному в голове и душе пробить пленку прекрасного утра и нарушить идиллию, хрупкую, редкую, счастливую. Потянуло закурить. Но на скорости он не стал рисковать, а сосредоточился на виражах. Ранним часом на дороге не было никого и он мчался в своё удовольствие, стирая километрами дороги ничтожную мелкую смерть какой-то там улитки с шин авто. На въезде в город он стал притормаживать и вид десятка хаотично стоявших машин на круге вдруг холодно ощутимо больно резанул по сердцу. Небо как выключил тиран. Он сбавил скорость до минимума и подъехал к машинам. Остановился. На его полосе невыспавшийся старый полицейский в плохо отглаженной женой форме аккуратно и грустно накрывал рваной рогожкой тело. Из-под тела уже натекло. Набухла большая, показавшаяся просто огромной, лужа крови, которая сверкала на солнце и давала блики, пускала зайчиков по лобовым стеклам. Она набухала нелепой разнообразной формой на сером асфальте, пуская щупальца, судорогами и толчками, наплывами цепляясь за мир, за землю, просачивалась в трещины и уходила по микро-наклонам. Человек был мертв. Человек, финально лежавший на дороге, не контролировал поток своей (своей теперь?) крови, истекающей из лежавшего бессмысленного навсегда тела. Он не стал рассматривать ту чужую помятую машину, выбитую ударом обувь на обочине, какую-то дырявую и драную в лоскуты одежду и золотую скромную тонкую цепочку на запястье под рогожкой, не стал вглядываться в толпу зевак и слушать тяжелое мрачное молчание недавно проснувшихся сильных людей. Он не воспринимал звуки мчавшейся к месту трагедии машины скорой помощи. Он лишь тупо и завороженно смотрел на расползающуюся лужу густой крови, в которой уже переворачивались какие-то веточки, иголочки и камушки с дороги, и которая на глазах покрывалась песком и пылью, он лишь неотрывно наблюдал, как ветер еле-еле но колышет поверхность этого кровавого пятна, видел микро-рябь на луже того, что когда-то было внутри безымянного мертвого теперь человека, видел, как мир играет этой тюлью ушедшей в ничто человеческой жизни, и в этот момент все темное, что он так долго удерживал где-то на периферии души и мозга все эти месяцы после возвращения, вдруг цинично и нагло с воем и бешеной энергией ворвалось и затопило всего его. Все лики войны, все городские улицы, заваленные трупами, все эти кусты и обочины с торчащими окоченелыми конечностями в камуфляже, все эти задранные на женских изуродованных агонией телах грязные юбки в канавах, все эти дети без лиц, завернутые в рубашки или бело-желтое исподнее отцов и матерей, все эти пятна крови, которую никто не будет смывать с асфальта или присыпать опилками или песком, все эти скелеты сожженных людей, все эти уродливо и в разнос торчащие кости, напоминающие белые обугленные ветки в костре. Всё это мгновенно и разом отразилось в луже крови на асфальте и промелькнуло в вызванной утренним свежим ветром ряби, всё это навалилось на него черной темью на контрасте с теплым хорошим солнцем и загасило потушило весь его нарождающийся мир. «Ёбаная, ёбаная сраная улитка» - подумал он. Он отъехал на соседнюю улицу. Закурил. Набрал номер человека, который даст ему новый контракт. Вернуться не получилось. Который раз.