Цитируя Уве Топера_2
"..., вопрос, вынесенный в заглавие (Когда возникла Библия?), ставит
перед нами новую, никогда всерьез не рассматривавшуюся проблему: в какой
мере церковь нас провела? Почему мы не заметили мошенничества?
Но тем не менее этот грандиозный хронологический обман по-прежнему не осознан в подобающей мере. Я еще
раз со всей ответственностью заявляю: Хелианд, Евангельская гармония на немецком языке, написанная предположительно незадолго до 1000 года, - это один из древнейших текстов Нового Завета. Евангельские гармонии -
суть прообразы нынешних Евангелий.
Вильгельм Каммайер четко сформулировал следующее положение: солнечное затмение или землетрясение во время казни Иисуса («храмовый занавес оказался разорванным в середине, сверху донизу») представляют собой символические театральные кулисы, а не действительные, имевшие место природные события. Библия создавалась с вполне определенной целью: не как опора для памяти и не как справочник для помощи в трудных жизненных ситуациях. Об исторической достоверности этого сборника сказок о чудесах не может быть и речи.
«Главной движущей силой и целью всего колоссального предприятия было желание инициаторов создать для жреческой касты замаскированный под историю документ, гарантирующий священникам их „конюшню" для деятельности в будущем. Все остальные замыслы и планы были подчинены этой генеральной цели. Так как само собой разумелось, что церковный „божественный" кодекс изложен „основателем" новой религии и, следовательно, отдельные положения должны исходить от самого Иисуса, - было выбрано соответствующее историческое облачение. Вымышленная
зачинщиками авантюры новая философская религия (философия, задрапированная религиозными понятиями) была преподнесена поэтому, как история Иисуса из Назарета. Историческое обрамление подходило для цели
создателей как нельзя лучше: то, что заявлено как „факт", трудно оспорить; история в высшей степени доходчиво представляет новую форму законодательства, к тому же главным действующим лицом этой истории
является Бог, более того, сын Бога.
Разумеется, Святое Писание должно естественно восприниматься и с чисто исторической точки зрения; в нем как в непосредственном рассказе о событиях должны присутствовать доказательства, представляющие Христа как
«историческое» лицо. Евангелие должно было провозгласить учение именно в исторической форме. Для каждого отдельного положения священнического свода законов была придумана своя маленькая история. Четырехкратно
воспроизведенные в Евангелиях в соответствии с топографо-хронологическими данными, маленькие истории эти вплетались затем в сюжетную нить большой поэтики Христовых действий и поступков».
...
Если Иисус, как принято считать или внушать, говорил на арамейском, то образованные иудеи - на греческом: ведь Тору в синагогах читали в греческой версии Септуагинты. Таким образом, налицо языковая лакуна.
Одним из первых исследователей этой проблемы стал бывший студент-богослов, обучавшийся при евангелическом монастыре в Тюбингене, Давид Штраусс. «Сегодня мы интересуемся Библией только с исторической
точки зрения. Интерес этот не имеет ничего общего с поисками истины», - пишет он в предисловии (1864). Но все мы - крайне политизированы и предвзяты. «Если кто-то пишет о властителях Ниневии или о египетских
фараонах, то им вполне может двигать чисто историческая заинтересованность. Однако христианство - настолько живой организм и такая мощная общественная сила, а ответ на вопрос об обстоятельствах его
возникновения может вызвать настолько серьезные последствия, что только тупоумный исследователь будет заниматься одним лишь историческим аспектом постановки вопроса о возникновении христианства».
Штраусс, в принципе, распознал, в какую игру здесь играют, и представлял себе масштабы фальсификации.
«Во втором веке до новой эры некий александрийский иудей, Аристобул,
якобы собрал стихотворения древнейших греческих поэтов (или сам сочинил
эти стихи за них), причем эти поэты не просто высказывали идеи в духе
монотеизма, но даже сочувственно выражались по конкретным вопросам
еврейских религиозных положений. Удивляет наглость этою начетчика, с
которой Аристобул, развивая свою теорию греко-иудейских связей, подобрал
и подделал фрагменты из древнейших греческих поэтов таким ловким
образом, что выходило, будто Орфей рассуждал об Аврааме, Моисее и десяти
заповедях, а Гомер - о седьмом дне творения и святой субботе. При этом
ему пригодилось не только тщеславие его единоверцев, безоговорочно
принявших эту теорию, но и то, что ему поверили и на него ссылались даже
прославленные и образованные отцы христианской церкви. Климент
Александрийский и Евсевий Кесарийский полностью поверили в
сконструированные Аристобулом последовательности доказательств».
Штраусс продолжает: «Вопиющий пример - переписка Христа с царем Эдессы
Абгаром. С этой „редкостной" находкой из эдесского архива нас познакомил
Евсевий, причем он же сделал перевод с сирийского оригинала».
Содержание писем Христа этому сирийскому царю, жившему пятьюстами годами
позже, чем Иисус, настолько наглое, что может вызвать у любого
слабонервного современного богослова приступ головной боли. В этих
«письмах» Иисус ссылается на сочинения своего апостола Иоанна (IX, 39;
XX, 29 и др.), написанные гораздо позже. Такого рода цитирование
библейских отрывков с целью доказать раннее возникновения Евангелия нам
знакомо уже с XVI века. Штраусс приходит к именно такому выводу.
В общем, авторы, писавшие Евангелия, не имели представления о
действительной истории и образе жизни людей древней Палестины. Не были
они знакомы и с реконструкциями историков эпохи Возрождения. Итак,
верхняя и нижняя границы времени написания Евангелий обозначились:
«выше» поздней античности и «ниже» Ренессанса. Мое первичное подозрение
падает на эпоху от X до XIV веков.
После попыток перепроверить евангельские цитаты в произведениях
средневековых авторов, я вынужден с сожалением констатировать, что, в
основном, встречается либо не совсем внятное цитирование, либо цитата
стоит в тексте, который, судя по впечатлению, написан или, по меньшей
мере, переписан лишь в эпоху Возрождения.
В многочисленных
противоречиях Евангелий и Посланий отражаются дискуссии находящейся в
процессе становления господствующей церкви, выросшей из различных
противоборствующих духовных течений. Иногда одни послания Павла
комментируют другие послания Павла (Детеринг, 1995), причем и те и
другие написаны не им. Три так называемых «пасторальных послания» (два -
к Тимофею и одно - к Титу) принадлежат еще одному автору, который не
знает ни жизненных обстоятельств вымышленного персонажа по имени Павел,
ни прежних его вероучительных высказываний. Первоначально, скорее всего,
они задумывались для других целей, а не для фальсификации «Посланий»
Павла.
Сведение текстов Нового Завета в единый Канон должно было удовлетворить
обе партии: последователей Петра и последователей Павла. То есть в него
на общих основаниях, без расстановки приоритетов, вошли все важнейшие
положения обеих сторон. В этом-то и состояла цель канонизации: создать
сложные, таинственные, не поддающиеся интерпретации (и, стало быть,
интерпретируемые богословами каким угодно образом) тексты трудно
определимого авторства. Для утверждения и окончательной правки Канона
средневековая церковь создала ересиологические сочинения (например,
Иринея), в которых явно отражаются позднейшие теологические дискуссии.
Если мы обратимся к аргументам дискутирующих сторон, то нам (с
удивлением) придется признать, что темы дискуссии никак не могли
принадлежать - как это утверждается - античности: они возникли только во
втором тысячелетии.
http://www.ucmoku.ru/articles/topper/great_fraud/default.php
перед нами новую, никогда всерьез не рассматривавшуюся проблему: в какой
мере церковь нас провела? Почему мы не заметили мошенничества?
Но тем не менее этот грандиозный хронологический обман по-прежнему не осознан в подобающей мере. Я еще
раз со всей ответственностью заявляю: Хелианд, Евангельская гармония на немецком языке, написанная предположительно незадолго до 1000 года, - это один из древнейших текстов Нового Завета. Евангельские гармонии -
суть прообразы нынешних Евангелий.
Вильгельм Каммайер четко сформулировал следующее положение: солнечное затмение или землетрясение во время казни Иисуса («храмовый занавес оказался разорванным в середине, сверху донизу») представляют собой символические театральные кулисы, а не действительные, имевшие место природные события. Библия создавалась с вполне определенной целью: не как опора для памяти и не как справочник для помощи в трудных жизненных ситуациях. Об исторической достоверности этого сборника сказок о чудесах не может быть и речи.
«Главной движущей силой и целью всего колоссального предприятия было желание инициаторов создать для жреческой касты замаскированный под историю документ, гарантирующий священникам их „конюшню" для деятельности в будущем. Все остальные замыслы и планы были подчинены этой генеральной цели. Так как само собой разумелось, что церковный „божественный" кодекс изложен „основателем" новой религии и, следовательно, отдельные положения должны исходить от самого Иисуса, - было выбрано соответствующее историческое облачение. Вымышленная
зачинщиками авантюры новая философская религия (философия, задрапированная религиозными понятиями) была преподнесена поэтому, как история Иисуса из Назарета. Историческое обрамление подходило для цели
создателей как нельзя лучше: то, что заявлено как „факт", трудно оспорить; история в высшей степени доходчиво представляет новую форму законодательства, к тому же главным действующим лицом этой истории
является Бог, более того, сын Бога.
Разумеется, Святое Писание должно естественно восприниматься и с чисто исторической точки зрения; в нем как в непосредственном рассказе о событиях должны присутствовать доказательства, представляющие Христа как
«историческое» лицо. Евангелие должно было провозгласить учение именно в исторической форме. Для каждого отдельного положения священнического свода законов была придумана своя маленькая история. Четырехкратно
воспроизведенные в Евангелиях в соответствии с топографо-хронологическими данными, маленькие истории эти вплетались затем в сюжетную нить большой поэтики Христовых действий и поступков».
...
Если Иисус, как принято считать или внушать, говорил на арамейском, то образованные иудеи - на греческом: ведь Тору в синагогах читали в греческой версии Септуагинты. Таким образом, налицо языковая лакуна.
Одним из первых исследователей этой проблемы стал бывший студент-богослов, обучавшийся при евангелическом монастыре в Тюбингене, Давид Штраусс. «Сегодня мы интересуемся Библией только с исторической
точки зрения. Интерес этот не имеет ничего общего с поисками истины», - пишет он в предисловии (1864). Но все мы - крайне политизированы и предвзяты. «Если кто-то пишет о властителях Ниневии или о египетских
фараонах, то им вполне может двигать чисто историческая заинтересованность. Однако христианство - настолько живой организм и такая мощная общественная сила, а ответ на вопрос об обстоятельствах его
возникновения может вызвать настолько серьезные последствия, что только тупоумный исследователь будет заниматься одним лишь историческим аспектом постановки вопроса о возникновении христианства».
Штраусс, в принципе, распознал, в какую игру здесь играют, и представлял себе масштабы фальсификации.
«Во втором веке до новой эры некий александрийский иудей, Аристобул,
якобы собрал стихотворения древнейших греческих поэтов (или сам сочинил
эти стихи за них), причем эти поэты не просто высказывали идеи в духе
монотеизма, но даже сочувственно выражались по конкретным вопросам
еврейских религиозных положений. Удивляет наглость этою начетчика, с
которой Аристобул, развивая свою теорию греко-иудейских связей, подобрал
и подделал фрагменты из древнейших греческих поэтов таким ловким
образом, что выходило, будто Орфей рассуждал об Аврааме, Моисее и десяти
заповедях, а Гомер - о седьмом дне творения и святой субботе. При этом
ему пригодилось не только тщеславие его единоверцев, безоговорочно
принявших эту теорию, но и то, что ему поверили и на него ссылались даже
прославленные и образованные отцы христианской церкви. Климент
Александрийский и Евсевий Кесарийский полностью поверили в
сконструированные Аристобулом последовательности доказательств».
Штраусс продолжает: «Вопиющий пример - переписка Христа с царем Эдессы
Абгаром. С этой „редкостной" находкой из эдесского архива нас познакомил
Евсевий, причем он же сделал перевод с сирийского оригинала».
Содержание писем Христа этому сирийскому царю, жившему пятьюстами годами
позже, чем Иисус, настолько наглое, что может вызвать у любого
слабонервного современного богослова приступ головной боли. В этих
«письмах» Иисус ссылается на сочинения своего апостола Иоанна (IX, 39;
XX, 29 и др.), написанные гораздо позже. Такого рода цитирование
библейских отрывков с целью доказать раннее возникновения Евангелия нам
знакомо уже с XVI века. Штраусс приходит к именно такому выводу.
В общем, авторы, писавшие Евангелия, не имели представления о
действительной истории и образе жизни людей древней Палестины. Не были
они знакомы и с реконструкциями историков эпохи Возрождения. Итак,
верхняя и нижняя границы времени написания Евангелий обозначились:
«выше» поздней античности и «ниже» Ренессанса. Мое первичное подозрение
падает на эпоху от X до XIV веков.
После попыток перепроверить евангельские цитаты в произведениях
средневековых авторов, я вынужден с сожалением констатировать, что, в
основном, встречается либо не совсем внятное цитирование, либо цитата
стоит в тексте, который, судя по впечатлению, написан или, по меньшей
мере, переписан лишь в эпоху Возрождения.
В многочисленных
противоречиях Евангелий и Посланий отражаются дискуссии находящейся в
процессе становления господствующей церкви, выросшей из различных
противоборствующих духовных течений. Иногда одни послания Павла
комментируют другие послания Павла (Детеринг, 1995), причем и те и
другие написаны не им. Три так называемых «пасторальных послания» (два -
к Тимофею и одно - к Титу) принадлежат еще одному автору, который не
знает ни жизненных обстоятельств вымышленного персонажа по имени Павел,
ни прежних его вероучительных высказываний. Первоначально, скорее всего,
они задумывались для других целей, а не для фальсификации «Посланий»
Павла.
Сведение текстов Нового Завета в единый Канон должно было удовлетворить
обе партии: последователей Петра и последователей Павла. То есть в него
на общих основаниях, без расстановки приоритетов, вошли все важнейшие
положения обеих сторон. В этом-то и состояла цель канонизации: создать
сложные, таинственные, не поддающиеся интерпретации (и, стало быть,
интерпретируемые богословами каким угодно образом) тексты трудно
определимого авторства. Для утверждения и окончательной правки Канона
средневековая церковь создала ересиологические сочинения (например,
Иринея), в которых явно отражаются позднейшие теологические дискуссии.
Если мы обратимся к аргументам дискутирующих сторон, то нам (с
удивлением) придется признать, что темы дискуссии никак не могли
принадлежать - как это утверждается - античности: они возникли только во
втором тысячелетии.
http://www.ucmoku.ru/articles/topper/great_fraud/default.php