Терпение, ещё раз терпение
"Я всегда знала, что мне нужно быть сдержанной, милой девочкой. Спокойно играть, не мешать, не кричать. Хотя мне никто об этом не говорил, во всяком случае, я этого не помню. Я откуда - то знала, что нежелательно, чтобы к нам приходили другие дети - тут всё удачно складывалось - дети не особенно рвались ко мне приходить. Я плохо помню, но мне кажется, что часто нужно было ходить с ней на работу. Там было много людей и вести себя нужно было ещё тише. Легко и быстро соглашаться делать то, что делать не хотелось, с улыбкой глотать еду, от которой тошнило.
Я старалась изо всех сил, но по тому страху, что остался в моей памяти от разговоров с ней, по тому холоду, что есть между нами сейчас, я догадываюсь, что у меня не получалось.
Во дворе меня не любили. Двор был обычный советский: резиночки, прятки. Вырываясь на двор, я хотела даже не кричать, а просто слушать свой голос. Дети не любят, когда кто-то болтает без умолку. Поэтому я громко пела, раскачиваясь на качеле. Часто и надолго уходила из двора «куда глаза глядят». Уж очень это было свободно ходить по окрестным дворам и никого там не знать.
Я хорошо помню, как мечтала о том, чтобы жить в детском доме. У меня была бы своя кровать и тумбочка. И никому уже не будет нужно меня одёргивать даже не словом, взглядом, поворотом головы. То, что там не будет её, меня совершенно не пугало. Эка невидаль.
Сейчас мне кажется, что она меня терпела. А иногда я думаю, что всё же ненавидела. Прикасаться ко мне она не могла, жалеть не умела, любить - такого вообще не припомню, чтобы я чувствовала себя любимой в её доме. Мне никогда бы не пришло бы в голову рассказывать ей о своих бедах: потерянных игрушках, оскорблениях во дворе, о том, как меня игнорировали всем классом, о том, что я до сих пор кажусь себе очень громкой, неловкой, неуместной и в обществе, словно нарочно начинаю лезть всем в глаза.
Я недавно читала Наринэ Абгарян «Люди, которые всегда со мной». Там все живые, тёплые, несмотря на постоянные лишения, которых у нас с ней не было… Это я отвлеклась. Девочка, которую все обнимают. Там есть бабушка Шушик. Она мне очень понравилась. Толковая, всё у неё спорится, застёгнутая, строгая, тихая. Сдержанная. Понимаешь, я всё ищу эту сдержанность в себе, ищу и никак не могу найти.
Так долго получалось, что я показываю людям одно, а они любят во мне совсем другое, они видят. Обижалась, уходила. Тяжело привыкала к тому, что не нужно говорить шёпотом и чайник ставить на огонь можно не так аккуратно, что если ударить чайник о решётку плиты, то ничего страшного не произойдёт. Говорят, ещё плакать можно в голос, но я пока не верю. Где - то по дороге я потеряла ту девочку, что пела в голос.
Я бы рисовала такую картину акварелью - серый дом, в нём яркие люди и только я, расплывалась бы от воды. Знаешь, вот когда воды много капнешь, и рисунок плывёт? Бывает обидно, а я бы нарочно так сделала, чтобы девочка плыла. И может быть даже не дом, а просто яркую лужайку, зелёную, как в начале лета, пахнущую и вот эту серую плывущую девочку.
А вообще смешно получилось. У меня очень тихая работа, а я на ней очень громкая, ты понимаешь. И в моей жизни нет людей, которые меня терпят, потому что я их не терплю."
Я старалась изо всех сил, но по тому страху, что остался в моей памяти от разговоров с ней, по тому холоду, что есть между нами сейчас, я догадываюсь, что у меня не получалось.
Во дворе меня не любили. Двор был обычный советский: резиночки, прятки. Вырываясь на двор, я хотела даже не кричать, а просто слушать свой голос. Дети не любят, когда кто-то болтает без умолку. Поэтому я громко пела, раскачиваясь на качеле. Часто и надолго уходила из двора «куда глаза глядят». Уж очень это было свободно ходить по окрестным дворам и никого там не знать.
Я хорошо помню, как мечтала о том, чтобы жить в детском доме. У меня была бы своя кровать и тумбочка. И никому уже не будет нужно меня одёргивать даже не словом, взглядом, поворотом головы. То, что там не будет её, меня совершенно не пугало. Эка невидаль.
Сейчас мне кажется, что она меня терпела. А иногда я думаю, что всё же ненавидела. Прикасаться ко мне она не могла, жалеть не умела, любить - такого вообще не припомню, чтобы я чувствовала себя любимой в её доме. Мне никогда бы не пришло бы в голову рассказывать ей о своих бедах: потерянных игрушках, оскорблениях во дворе, о том, как меня игнорировали всем классом, о том, что я до сих пор кажусь себе очень громкой, неловкой, неуместной и в обществе, словно нарочно начинаю лезть всем в глаза.
Я недавно читала Наринэ Абгарян «Люди, которые всегда со мной». Там все живые, тёплые, несмотря на постоянные лишения, которых у нас с ней не было… Это я отвлеклась. Девочка, которую все обнимают. Там есть бабушка Шушик. Она мне очень понравилась. Толковая, всё у неё спорится, застёгнутая, строгая, тихая. Сдержанная. Понимаешь, я всё ищу эту сдержанность в себе, ищу и никак не могу найти.
Так долго получалось, что я показываю людям одно, а они любят во мне совсем другое, они видят. Обижалась, уходила. Тяжело привыкала к тому, что не нужно говорить шёпотом и чайник ставить на огонь можно не так аккуратно, что если ударить чайник о решётку плиты, то ничего страшного не произойдёт. Говорят, ещё плакать можно в голос, но я пока не верю. Где - то по дороге я потеряла ту девочку, что пела в голос.
Я бы рисовала такую картину акварелью - серый дом, в нём яркие люди и только я, расплывалась бы от воды. Знаешь, вот когда воды много капнешь, и рисунок плывёт? Бывает обидно, а я бы нарочно так сделала, чтобы девочка плыла. И может быть даже не дом, а просто яркую лужайку, зелёную, как в начале лета, пахнущую и вот эту серую плывущую девочку.
А вообще смешно получилось. У меня очень тихая работа, а я на ней очень громкая, ты понимаешь. И в моей жизни нет людей, которые меня терпят, потому что я их не терплю."