Повесть или что-то вроде того (9)
Предыдущее:
1) http://da-fortochka.livejournal.com/109780.html
2) http://da-fortochka.livejournal.com/109926.html
3) http://da-fortochka.livejournal.com/110313.html
4) http://da-fortochka.livejournal.com/110387.html
5) http://da-fortochka.livejournal.com/110705.html
6) http://da-fortochka.livejournal.com/110975.html
7) http://da-fortochka.livejournal.com/111258.html
8) http://da-fortochka.livejournal.com/111608.html
Андрею вспомнилось: дедушкин дом… ночь… и ЭТО… висит… и мама, мама… Его стало скручивать изнутри, он снова сжал кулак… Она ведь так старалась услышать… «водички…», «окно закрою…» - а я не мог, не мог объяснить… Вот и в этом доме так же… Тоже ВИСИТ… И только Денис слышит. Но объяснить - не в его власти. И я не могу… Я слышу только немного… Я пришедший… Я в чужом доме… Я права не имею…
Денис взглядом зацепил и не отпускал взгляд Андрея. И спросил, на что-то решившись:
- А Вы кто?
…Рядом шевельнулась Арина, хотела что-то сказать, но неловко промолчала. Андрей искал ответа:
- Я…
Да что же ты так морочишься, ответь ему что-нибудь, ему же просто надо понять, откуда ты взялся, что делаешь в их доме… Но этот вопрос… Такой настоящий, что никто больше не позволит себе… Нельзя о деталях… запутаешься и расстроишься, и его расстроишь… Что же сказать, на самом деле?.. Врач? Да какой там «врач», когда для тебя вот этот… странный - кто он: аутист? невротик, вконец их любовью затравленный? или залеченный неверными препаратами? - когда вот этот стал для тебя недосягаемым учителем? Ты же больше не мыслишь, не смотришь как врач… Надо ответить - самому себе ответить - так, как тебе в детстве не ответили ни разу…
- …Я… раньше был врачом… в детской больнице… А потом я ушел… Теперь я не знаю.
Андрей услышал сам себя - и затряслись руки. Зачем же я вообще шел…? Спасать кого-то, что-то о мире прояснять?! Да как ты можешь, когда ты сам о себе только вот это и… Господи… а, может быть, вот так и приходит Лоно?..
Ему на плечо положила руку Арина:
- Вы поймете здесь. Здесь и правда проще понять. Здесь тихо. Вы услышите что-то в себе… Только не прямо сейчас. Вы успокоитесь… Я знаю, где я Вас устрою… У нас Вам… не совсем удобно будет… и мы привыкли сами… Но у меня ближе к лесу хорошая знакомая… Нина… Тетя Нина ее все зовут… Пожилая, ей нелегко самой… Вы простите… Я смотрю, Вы без вещей почти… Вы, наверное, не так, как мы тут все… Не насовсем?.. Или Вас кинуло так быстро, что…
- Я пришел… Я хотел увидеть… понять… - выдавил Андрей. - А потом вернуться… Мне нужно. Обязательно…
Он вдруг понял, что ему стыдно. Он отвечал этим людям, чтобы не обидеть и не расстроить их, но рядом сидел Денис, и при нем все произносимое звучало нелепо. А хотелось говорить именно с ним, именно для него наощупь найти слова, но на такое нужно было еще решиться, это было бы слишком необратимо, и чем больше Андрей говорил, тем прочнее застревал на стороне обычных людей.
- Вы особый, Андрей… - сказала Арина. - Дай Бог, чтоб у Вас получилось…
Арина как-то неловко сжалась и спросила тише, будто что-то не совсем дозволенное - что-то, что она сама себе разрешила с трудом:
- Скажите… а как там?..
Андрей расслышал последнее слово и растерянно поднял глаза:
- ТАМ?..
Когда об этих местах говорили «здесь», он уже почти спокойно слышал это: да, граница преодолима, и пусть даже в мире Война, пусть даже время меняет свои законы, это все равно один и тот же мир, потому что возможно перейти по Мосту, да и слов для этого всего не хватает… Пусть будет так, да, «здесь»… Но теперь те места, из которых он только что пришел, которые все-таки невозможно было от себя оторвать, в которые он надеялся вернуться, должен был вернуться, - теперь эти места оказались «там»… Значит, снова прорезалась граница, и сам он, не уходя навсегда, все же оторвался и оказался нигде… Внутри разрасталось что-то беспомощное, тот детский гул из замочной скважины… она затянет, сожмет… в ней уже весь мир… тот, за дверью… и если она затянет, то этого, здешнего мира уже никогда не будет… где же я, где всё? Что такое Здесь и Там?.. Он вдруг понял, что смотрит в глаза Денису - может быть, в них ответ? Они такие же… темнота… Кто из нас нормальный, кто из нас старше?
Денис дернулся на стуле и спросил у всего мира вокруг:
- А мы где?
Андрей замер. И услышал - рядом заговорил мягко и уверенно Михаил, Аринин муж:
- А мы просто здесь. Куда бы ни уходили - все равно… Ведь где ты сам, там и твое «здесь», так ведь? «Там» - всегда что-то чужое… «Туда» не дойдешь никогда… Мы сами себя запугали этими словами… А ведь просто всё: «здесь» - значит, «в том месте, где я». Поэтому… каждый из нас всегда здесь, ведь так выходит?
Он улыбался… Андрею показалось - даже подмигивал. Он действительно знал это. Он был здесь и не мог своего Здесь потерять.
Денис громко поставил выпитую чашку на блюдце. Вставая, бросил куда-то в угол «спасибо» и, согнувшись, вымеряя рукой расстояние, ушел в свою комнату. Чуть хлопнула дверь и скрипнула кровать.
- Спасибо, Ариш, за оладушки, - встал папа, - я… пойду почитаю в той комнате… а вы тут поговорите…
- На здоровье, папа, - хотела встать Арина, но он положил руки ей на плечи:
- Сиди. Сиди…
Медленно вышел, стараясь не причинить вреда уставшему телу и сохраниться подольше. Тихо прикрыл дверь.
- Давайте без этих «Здесь» и «Там», - заговорил Михаил. - Чтоб не смущали. Как дела в тех местах… тех, откуда Вы приехали?
Андрей дрогнул - вспомнил все, что погнало его на Дальнюю Станцию. И вдруг сам себя не понял: ему не хотелось об этом говорить. Все, что он только что считал своим «здешним», что он так стремился исправить и оживить, - оказалось вдруг неважным, не существующим в его жизни на самом деле. Важно было только то, что рядом. Вот и приехали… Туда… Кого-то спасать, куда-то возвращаться… Да нужно ли?.. Может быть, просто самому успокоиться здесь, на Дальней Станции… Ведь устраиваются же как-то люди… И я устроюсь… И чем здесь не дом?.. Здесь… Или я устал просто… А ведь все-таки эти люди… что ж во мне так восстает… ну да, Другие… потому и восстает - я заехал временно, а они УШЛИ… И они явно больше, чем я, понимают, с ними можно говорить, НУЖНО говорить…
И он все-таки ответил, вспоминая то, что чувствовал всего несколько часов назад, силясь внутри себя вернуться в ту жизнь, снова почувствовать, как важна она, как хочет он что-то успеть прояснить ради нее, - и, заговорив, снова убедил сам себя:
- Война… Война кругом, и никто не слышит… Вообще люди не слышат друг друга, и не понимают, что сами говорят… И прячемся все, кто за телефоном, кто вообще за виртуалом, чтобы даже самих себя не слышать, потому что - страшно… Да и глаза в глаза уже не видим, я вот сам… прошлой ночью… Даже прикосновений не понимаем… Потому и не кончается Война… Все медленно убиваем друг друга, и…
Он осекся. Вдруг осознал, что прячется за удобным «мы»… И что же выходит? Ты сам такой - да, ты о себе уже догадываешься… Сердечный Зав такой… И что же - вы с ним единое «мы»? И всех остальных туда же? Да откуда ты можешь знать про остальных… Ведь был же Горевич, был дедушка Димитрий, но неужели все они только были? Нет, не может быть… кто-то есть, ты просто сам не слышишь, сам не слышишь… и обвиняешь кого-то, и ненавидишь, и тебе в ответ кто-то так же, а еще хочешь, чтобы мир наступил…
- Да, пока ты там, внутри, трудно остановиться, - ответил ему Михаил. - Мы недавно с Аришей говорили… Кажется, что, если перестанешь каждый день носиться куда-то, - так сразу пропадешь. И все вокруг без тебя пропадут: ну как же иначе, ведь я зачем-то живу рядом с ними, должен же быть в этом смысл!.. Я не говорю о самых близких… Здесь жизнь уже общая… Но ведь всех подряд спасти хочется! А ты будто всесильный, и все лучше знаешь про других, чем они сами… Черттего знает… То ли нас всех воспитывали так, из поколения в поколение… У нас там один знакомый был - работали мы вместе… Ровесник Ваш примерно. Непристроенный весь какой-то, бедняга… Жена была… гражданская вроде… Не выдержала… Говорит, рыдала, но ушла… Какие-то знакомые, друзья… каждый в своей жизни… Из родных - одна бабка в доме престарелых, лет девяносто… Он бы ее туда и не сдавал, она его сама упросила - ей, мол, спокойней так, там люди знают, что делать, если что… Бабка бодрая такая, он все рассказывал, как она там старичкам… боевой дух поднимает… Он к ней часто ходит… Она ведь его от себя освободила, а он опять кувырком…
Андрей напрягся. Настолько родной была вся эта история, в такой тесный мирок снова сжалась вся Вселенная… Неужели и правда вот так, сразу, нашел он тех, о ком говорил ему Серега?.. Нет, не обрывай, дослушай… Он так скажет больше…
- Так вот, - говорил Михаил, - он все время себе какие-то баррикады находит… Вот не просит его никто, а ему надо всех спасать! Да еще и громко, чтоб видели все, какой он незаменимый! Жалко его, конечно, я все понимаю, он сам несчастный… Но как-то очень уж резануло… Мы как-то… довольно близко общались… бывал он у нас… знал, что Денис… хм… Ну, в общем, ему показалось, что нам тяжело. Мы же ему ни намеком… да и о чем намекать, живем как живем, все вместе, справляемся, жизни радуемся… А он, слышу - к начальству пошел… Там расскажет, тут расскажет… какую-то помощь официальную выбивать стал… для нас! Мы же его НЕ ПРОСИЛИ! А меня уже вызывают, за что-то извиняются, расспрашивают… А где-то и не извиняются… косятся, за спиной что-то… Ну, в общем, Вы понимаете, оскорбительно… Я не стал с ним отношения выяснять, отстранился просто… А он же чувствует… он-то думает, что он благотворитель! А мы его, понимаете ли, дураком выставили, потому что помощь эту его не принимаем! Мы же его еще и подставили… Это он пришел ко мне и высказал… Хорошо хоть на работе, домой к нам не явился… И такой он жалкий был… ничего не понял… Плохо ему там… Если б не бабка, наверное, тоже уже у нас на Дальней Станции был бы…
- Простите… - Андрей помолчал и решился. - Его не Сергей зовут? Горбатов…
- Мда… - Михаил поежился. - Теснее мир, чем мы думаем… Вы, значит, знаете его?..
- Друг мой... Или был другом… не знаю… Он мне рассказывал о вас… Не думал, что вот так найду сразу… Но мне нужно было вас найти, я хотел от вас услышать, выяснить… Господи, он думает, что вы ушли из-за него… А он сам в школе еще мечтал: «Сбегу Туда!..» А бабка у него умерла совсем недавно…
Андрею пахнуло теми пельменями… Серега напротив, заплывший, заброшенный, не умеющий без кулаков… Как он своим кофе поперхнулся… И куртку дал эту весеннюю… Чтобы я вернул… чтобы вернулся… Как же ему горько было… Он и здесь выдумал, сам себе эту вражду выдумал… Как же ему страшно увидеть себя самого… Себя, который не значит ничего сверхъестественного…
- Я скажу ему, я объясню! - вдруг вырвалось у Андрея. - Он поймет, что на него зла не держат, и что здесь на Дальней Станции - тоже жизнь! Может быть, он и действительно сюда когда-нибудь дойдет! Ну ведь можно же ему помочь!.. И другие все - я скажу, они поверят! Не будут больше думать, что за Мостом - враги! Ведь надо только начать, только рассказать, хотя бы кому-то одному, а дальше, потихоньку…
Он осекся. Слишком давил взгляд Михаила.
- Помочь… - вздохнула Арина. - Это… Ну да ладно. Вы потом… Вы пока поживите… Я Вас завтра туда, дальше, к тете Нине отведу… А потом - оно потом будет.
Михаил громко и глубоко вдохнул… на секунду замер… выпустил на выдохе, хлопнув ладонями по коленям:
- Да. Точно.
Встал, снова улыбаясь:
- Ну что, спасибо, Ариш. И Вам, Андрей, спасибо… - усмехнулся, - Мда… тесен мир…
Вышел из комнаты, подхватив пару чашек.
Арина вдруг мягко взяла Андрея обеими ладонями за локоть:
- Посмотрите в окно… Знаете… если мне с чем повезло в жизни - так вот с этим видом из окна.
11.
Нина подставила к печке низкий деревянный, во много слоев перекрашенный табурет, подтянула на коленях синие гамаши и полы вылинявшего байкового халата, уселась, затянулась от серой сигареты и, грузно склонившись, выпустила дым в поддувало.
- Вот ведь… - извинилась она сипловатым басом, - уж и самой неловко, а вот никак не отвыкну… курить-то… я и дым-то в доме не люблю… а вот, видимо, так и помру когда-нибудь тут у печки… У меня сейчас давление неважное стало… Как вот так посижу внаклонку - потом осторо-о-ожно уже встаю… ведет…
Она замолкала, потом начинала снова говорить. И растягивала слова, осторожно опуская их в свое тяжелое дыхание:
- У меня хоть и дочка тут через два дома… но она сейчас редко стала заходить… У них же там, у внука моего, родила жена… Все слава Богу, здоровенький… правда, не от него. Ну и ничего, раз решили так жить, то и хорошо… Внук-то опять лес валить уехал… Там лесу-то много… пока еще… только все иностранцы выкупили, вот на них теперь наши и работают… А больше негде. Там у нас - ты пройди потом, посмотри - леспромхоз на реке… старый… Правда, там и смотреть-то особо… Ох, сейчас, подожди… да нет-нет, я сама, сама… там чайник скипел… Я тебе варенья из клюквы наложу… Это я в том году еще дошла до лесу… Раньше далеко ходила… посылки с ягодами собирала, всем родным… большие… а теперь уже бояться стала… Так и решила, что лучше мне уж сейчас прижаться… да и ходить себе вокруг дома… Я вон думала, бронхит… а оказалось, сердце… Ты зови меня просто «тетя Нина», не придумывай ничего… у нас тут этого нет… Живем-то видишь как… Ты, если дочка-то моя заходить будет… выглядит она плохо. Ты не смотри… я-то поди теперь моложе нее выгляжу… это у нее после того как Юрка, старший… вон портрет-то видишь… год назад его… она в бутылку, а я уж молчу… сейчас потише стала, после инсульта отходит… А здесь больше-то куда еще… Как им и жить-то тут… это мы, старики, только можем, мы то что, сидим свое старое вспоминаем… ну или вот как Арина… когда просто в тишине надо… а молодым… то ли не умеют они чего, то ли разрушилось оно всё… и вспоминать им нечего… Тут же как у нас… С похмелья не продышится, а работать-то надо… вот одного соседа в рубильную машину затянуло… это которая бревна рубит… А еще тут один то ли не разобрал чего, то ли все равно уж было - пивнул электролиту какого-то, ну дак и разве откачаешь… Ты чаёк-то пей, он с мелиссой…
У Андрея опять подкатило что-то снизу и качнуло, он пытался сжать кулаки, но что-то вязкое и темное давило на глаза и рвало мысли. Совсем близко… совсем же вот-вот… а тут всё разрушается… а она так спокойно… как они умеют так… и их все меньше… это же… так же не живут… нет, они - живут, вот это у них - жизнь, это у меня все ненастоящее… и все так близко… и здесь Война… почти совсем победила… почему только старики ей не сдаются?.. да что ж это давит… температура, кажется… а вот теперь и правда заболел… ну и пусть… и никуда больше не пойду… просто вот буду лежать здесь, а мне будут что-то давать, и одеяло поправят… может, и вылечат… может, потом проснусь, а всё это - неправда… и просто мне показалось… потому что болею… а на самом деле всё хорошо… да и какая разница… просто буду лежать, а меня будут лечить… или не смогут… и я умру… потому что хватит уже… просто буду вот так улетать, и ничего не почувствую… уже почти ничего нет… вот и руки, и ноги, и кровать под ними… если не шевелиться - то их нет… только тепло… много… во всей голове… какая огромная голова… я почти бесконечный… а все равно смысла никакого… все равно не справился - вот, может, меня поэтому и заберут… а мне даже и не стыдно… умру - и все… потому что по-другому уже не получается… я по-другому не смог… пора уже… а я такой тяжелый… где же это отрывается все, горячее вот это… не помню, как… надо, чтобы растворилось…
* * *
…Ему казалось, будто тетя Нина так и говорила, не прерываясь. За сутками следить он устал. То время, в котором сейчас находился он, в котором растекался в жару почти до бесконечности на полувековой тети-Нининой кровати, - то время было ненастоящим, на него можно было совсем не обращать внимания. По-настоящему длилось и совершалось только то, что плыло рядом с ним грузным, одышливым сиплым басом:
- …Ну и вот… Муж из тюрьмы-то вышел, и мы уехали отсюда… подальше. Мол, кому он там нужен будет… Никто нас не знает, все по новой… И почти год, наверно, мы там были… А все равно нашли его… Я не знаю, что это за человек был… который ему тогда под колеса попал… И ведь муж-то вину признал… хотя и не виноват был… и отсидел… а все равно нашли. Мне только на работу из больницы и позвонили… когда уж всё… Ох, подожди, еще горячего тебе принесу… ты лишь бы поправлялся только… Нечего тебе. Нам тут и своих хватит. А тебе жить еще надо.
…Давай, давай, пей. Ты даже не думай, ты не здешний… тебя так не задело. Пей… Это мы-то тут… Ну да, я же о чем… Мы тогда с дочкой сюда, назад, приехали. Я там не могла. Здесь-то тоже… Но здесь все-таки много лет прожили, родня рядом… Ну и вернулись. А что вернулись - квартиры уже нет, на работу некуда… И мужа вроде помнят по-хорошему, но потом-то сидел… а как умер - они вообще не знают, и вернулись мы, мол, непонятно зачем… Вот тогда и начали мыкаться… Здесь у меня жива была тетка, так мы на время к ней. Ну и я сначала на старую свою работу, к начальству, хотела все объяснить… А они все только молчали… Не хотели связываться… Я тогда выше пошла, заявление написала. Сначала в райцентр, потом в областное управление… По-моему, раз шесть ездила с этими бумажками… И это сама только… А сколько раз почтой еще… Ну и кое-как выбила жилье… И нам дали вот эту… так сказать, квартиру… Да хоть и так. Четыре стены есть, печку топим. Зато свое… Да и люди как-то не со злом встретили… Смотрели на нас, конечно, по-всякому, но я тогда…
Господи, почему они все мне так доверяют… почему начинают сразу рассказывать о себе… зачем она спасает меня… я же ей ничего не смогу… откуда у них столько сил… почему им все чужие - как свои… неужели раньше все люди так жили… может, потому и живы до сих пор… для них важны все, кто рядом… важно то, что у них есть сейчас… то, что сейчас - то и главное… а она ведь даже об этом не задумывается… принимает как есть… и сколько сил - на то, чтобы был свой Дом… один раз, и второй, и третий… и все сама… сама создавала… а ведь по-другому и не получится… это я все время в гостях… потому и бросаю… потому что ЧУЖАЯ жизнь… не я этот Дом создавал… Господи, где же взять сил, с чего же начать, чтобы рукам было с чем работать…
Что-то шевельнулось среди мутного света, Андрей вернулся глазами в комнату. Тетя Нина шла от окна, осторожно держась за комод, потом за печку, говоря то ли ему, то ли себе - тихо и удивленно:
…Вот ведь, пятый день метет… Пойду, наверное, потихоньку почищу дорожку, а то и к дому не подойти… Что-то совсем никто не шевелится… а и кто тут будет… пойду потихоньку…
«Пятый день»?.. Это я что же, все здесь… А она… как же она сейчас будет… Она же еле идет… Господи, да вот же оно!
Его в один миг подбросило с подушки, и, заставляя шевелиться слежавшиеся губы, он позвал:
- Подождите… Тетя Нина… Не ходите… Я сейчас оденусь и пойду. Где у Вас лопата?
Смысл оказался настолько обескураживающее простым, что осознать его, вдуматься глубже, согласиться или опровергнуть он даже не пытался. Главное, что смысл был. Встать и жить надо было именно потому, что сейчас нужно было расчищать дорожки. Наличие или отсутствие каких-то дальних перспектив вообще перестало иметь значение. В нем выключилась сама способность думать далеко вперед или даже назад, соединять прошлое и будущее, себя и других причинно-следственными связями. Было только здесь и сейчас. Был снег, легкий и рассыпчатый сверху, слоистый и ломкий ниже, а совсем внизу - такой твердый, что пришлось найти в тети-Нининой кладовке еще и лом. Была совковая лопата, которая сама вела за собой руки, и при каждом броске его охватывало жаром откуда-то из глубины живота. Были валенки и телогрейка, которые тетя Нина достала для него из той же кладовки, в которой он нашел лом. Был прелый запах и пар от всего тела, когда он приносил из поленницы дрова, чтобы положить их сушиться у печки. Был чай с травами, которые летом росли здесь совсем недалеко. Была все та же полувековая кровать, с которой он без всякого будильника легко вставал по утрам и на которой осторожно укладывался вечерами, потягиваясь и от позвонка к позвонку расслабляясь.
Он вставал в полусумерках и часто шел уже к другим людям, ровесникам тети Нины или старше нее, которые теперь знали его и просили что-то сделать возле их домов тоже. Снег осел, задышал через серые широкие поры и поплыл, размывая глинистые улицы, и Андрей вместе с другими дворниками латал прошлогодние сосновые мостки, подбивал бордюры и заборчики, чтобы не уплывали огороды возле таких же, как у тети Нины, двухэтажных зданий с однокомнатными квартирами по четыре на этаж и дымоходами на крышах. В этих квартирах был водопровод, но не было канализации, и раз в несколько дней машина с огромным баком откачивала шлангом все, что накопилось, через маленькое окошко в узкой комнатке, в которую из квартиры вел извилистый коридор и несколько деревянных дверей, обитых всем, что было, для пущей плотности. И запах в квартиры почти не попадал.
Радость жизни горчила в этих местах сладковато и пронзительно и не давала возможности представить, что может быть по-другому, - горчила, как прихваченная морозом рябина, которую застигла на ветках поздняя осень - потому что не могла не застигнуть. И за горечь эту Андрей хватался как за последнюю надежду остаться в живых и вновь начать чувствовать.
Все, что приходилось ему здесь делать, невозможно было сделать на лету. Здесь не нужно было срочно и непредвиденно что-то решать, от секунд не зависели жизни, но и просто нельзя было бросить всю свою силу на один момент - потому что тогда бы этой силы не хватило до вечера. И он чувствовал, что, наверное, это и правильно - наверное, человек и должен почти всегда работать медленно, а он, как и многие из обычной его жизни, привык нестись даже там, где срочность никому не требовалась. В этих местах - от которых открещивались, не понимая и не признавая, все, кто до них добраться не мог, - только старость, наполненная долгой трудной жизнью и под этой тяжестью не способная спешить, сохраняла достоинство. Старики не совершали лишних движений. А не обладающие возрастом - пропадали один за другим. И, наверное, как раз потому, что Андрей отказывался пропадать, он не помнил уже, сколько ему лет, и казался себе теперь почти ровесником и тети Нины, и Арининого папы, и совсем недавно бывшего дедушки Димитрия. И страшно от этого ему не было.
12.
…Река, еще холодная, ходила у его ног неровными волнами, кое-где радужно переливаясь пятнами мазута и пузырясь желтоватой пеной. Глухо постукивали бортами друг о друга подгнивающие лодки, носами врытые в серый песок.
- Ты-эт в лодку-то садись, токо аккуратно, а то воды начерпат! Садись, а то мне потрёкать хоть с кем будет!
Андрей вроде бы помнил в лицо обратившегося к нему старика, но имя никак не всплывало. Да и лицо было знакомо как-то смутно. С тех пор как он проснулся в доме тети Нины с желанием встать и работать, он не слишком приглядывался к здешним людям, просто приходил и что-то делал. Они говорили, он слушал, иногда отвечал, но проще было вспомнить забор или траншею, которые по несколько дней были его работой, чем человека, которому он помогал выполнять ее. Да и выглядели они все так, словно погода изо для в день сминает их лица и тела в одинаковые избитые комья глины. Так они и старели, всё более становясь похожими на землю, по которой ходили; так и сохранялись, прячась в этом затертом облике и скрывая в нем все то прожитое, благодаря которому им удавалось оставаться в живых.
Андрей осторожно сел на борт лодки рядом с дедом и огляделся. Он раньше не доходил сюда, потому что здесь не было, да уже и не могло быть работы. Из песка вздымались будто бы страшным спазмом вывернутые ржавые прутья и цепи. Когда-то они тянули что-то на себе, а потом завязли в песке и, казалось, последним этим рывком попытались из него выбраться, но стихии лишили их сил, а человек не пришел на помощь.
- Это вот у нас тут и был леспромхоз, - продолжил старик, даже не уточняя, об этом ли сейчас думал Андрей. - Вишь вон, ржавые стоят, все дырявые? Это рубильные машины были. Вон цепями-то вытаскивали бревна-то. Которые сюда сплавляли. А щас-то уж не вытащат… Одни-он топляки… вон застряли в воде по горлышко… Река неживая…
Бревна, зарытые в придонной мути и водорослях или, может быть, запутавшиеся в таких же, как на берегу, цепях, скрытых под водой, задерживали течение, и река с трудом справлялась с тем, чтобы обходить их и продолжаться.
Андрей хотел что-то спросить у старика, но вдруг увидел, что дед смотрит на него с каким-то озорным прищуром, который привязывает к себе и от которого почему-то схватило и задергало мурашками спину:
- Ты не оставайся тут. Уходи. Это нам тут доживать. А тебе скорее уходить надо. А то смотри, лодку-то сволокот сейчас… в речку-то… ишь как боками-то черпат!.. Ну а то и - гляди, это как уж тебе… Может и поплывем, а? - руки у старика заходили по воздуху, он задергался в каком-то угрожающем азарте, и Андрей, все еще глядя ему в глаза, никак теперь не мог поймать взгляда, даже зрачки как будто размывались в блеклой дымке. - Щас-он качнемся - да и от берега! А?
Лодку качнуло сильнее, и Андрей свалился коленями в мокрый песок. Старик забормотал что-то тихое, но Андрей уже не стал оглядываться на него, а, вставая и отряхиваясь по пути, заторопился к тети-Нининому дому. Войдя в комнату, он сгреб все свое в рюкзак, на секунду остановился, посмотрел ей в глаза, коротко сказал: «Спасибо», - вышел и побежал к конечной автобусной остановке.
* * *
…Влетев в незапертый Серегин подъезд (вывернутый кодовый замок безнадежно болтался на паре перепутанных проводов) и не замечая, что бежит уже вверх по лестнице, на последних ступеньках он стал задыхаться, будто за четыре пролета прожил всю свою жизнь, и не только одну свою, от младенца до старика - до которого неизвестно еще, добредет ли когда-нибудь на самом деле… Сейчас ему откроют, откроют, как четыре месяца назад открыли, и снова будут пельмени, и горький тягучий кофе без молока, ему здесь верят, верят, будь это место хоть Здесь, хоть Там - ему поверили по обе стороны Моста, и он ни звуком не соврал, и его поняли, его приняли оба берега, даже не в состоянии принять друг друга… Сейчас… совсем… скоро… Вот он, звонок, не отрывай руку, только не обрывай этого звука, иначе не будет ничего…
Изнутри что-то, возмущенное его бесцеремонностью, яростно толкнуло дверь в чужое пространство, едва не отшвырнув его, пришедшего, назад на ступеньки. Дверь стукнулась о стену и рванулась назад, но ее удержали. Ему предоставили слово - здесь и сию секунду, не дав коснуться своего четырехмесячной давности ближнего, вдвоем раскинуться мостом над порогом:
- Ну здравствуй, здравствуй…
Кто-то внизу вошел или вышел. Грохнуло железом о дерево, хрустнуло щепками о ржавчину. Нет, никто не поднимается. Значит, не увидят. Никто не увидит, никто. Не расскажут и не поймут… Только ветер взметнуло пыльный с крыльца, закрутило среди перил. Дверь, здешняя, снова отшатнулась, ее метнуло назад, в свою конуру от непривычного, наружного-бескрайнего, сиреневого, чуть запыленного. Из конуры снова придержали ее. Граница между измерениями, поколебавшись, встала на место.
Андрей сник. Он уже не помнил, как хотел войти.
- Здравствуй. Я… я пришел тебя увидеть…
Ответ из чужого дома хлестнул мимо вопроса - это был ответ сразу тому, о чем так хотелось не спрашивать:
- Зачем это тебе? Мы не сможем как раньше. Мы будем все время помнить. Ты пришел Оттуда…
…Сквозняк прохватил целиком всю душу. Куртка вдруг стянула плечи чем-то несоразмерным и неуместным. Он освободил ее от себя, опомнившись ошеломляющим мигом:
- Возьми. Спасибо. Она правда согрела меня, там, на Дальней… Там… Спасибо. Ведь ты мог этого и…
Протянул через порог, в чужое пространство, в которое теперь было не войти, даже шагнув в дверную коробку. Больше не держало ничто. Снова дрогнуло-хлопнуло внизу, понеслось вверх по ступенькам пыльно-сиреневым. Сирень… Живое… Вихрь пронесся до самой металлической лестницы на крышу, метнулся к тяжелому люку и не осилил и, опадая назад во двор, понес с собой дрожащего человека из подъезда, пришедшего Оттуда, от Других. Понес сначала назад по сегодняшней дороге, к остановке, но по пути иссяк, и человек, бессильный сдвинуть распавшиеся части нового белого света, прищурился на горизонт и, уловив место, в котором не было линии, а только ходило что-то непривычное волнами, двинулся медленно, отринув Здесь и Там, на Третью Сторону.
13.
Серега стоял с курткой в руках между своим жилищем и подъездом и смотрел, не понимая, на дверь. Сквозняк прошелся по ногам сквозь драные тапочки, вверху скрипнул приоткрытый ржавый люк на крышу. Не пытаясь понять, зачем, Серега поднялся к нему, толкнул и вылез наверх. На крыше было серо и зябко. Машинально надевая куртку, он подошел к краю, огороженному железными перильцами сантиметров в двадцать высотой. Внизу козырек первого этажа был засыпан окурками и лепестками сирени, а в одном углу, ближе к стене дома, вокруг бесформенной коричневатой кучки вились мухи. Серега стоял, качаясь вперед-назад над козырьком, и кучка то скрывалась от него, то выплывала снова.
Сквозь люк из подъезда донесся гортанный озабоченный зов: «И-ааа-оуу?» И снова, уже ближе: «Ммма-а-а?» Серега повернулся. Из люка таращились два черных круглых зрачка, и розовато-желтый нос с белыми поломанными вибриссами усиленно двигались в чужом пространстве. Господи, я ж дверь не закрыл!.. Напугали тебя, бедолагу… Ступни и голени вдруг перестали слушаться, и он, почти упав на колени, подполз к коту. Кот, так же перепугано таращась, стал обнюхивать курку. Серега прижал его к себе и, мотая головой, всё пытался протолкнуть хоть какой-нибудь звук из горла, сжатого соленым спазмом.
1) http://da-fortochka.livejournal.com/109780.html
2) http://da-fortochka.livejournal.com/109926.html
3) http://da-fortochka.livejournal.com/110313.html
4) http://da-fortochka.livejournal.com/110387.html
5) http://da-fortochka.livejournal.com/110705.html
6) http://da-fortochka.livejournal.com/110975.html
7) http://da-fortochka.livejournal.com/111258.html
8) http://da-fortochka.livejournal.com/111608.html
Андрею вспомнилось: дедушкин дом… ночь… и ЭТО… висит… и мама, мама… Его стало скручивать изнутри, он снова сжал кулак… Она ведь так старалась услышать… «водички…», «окно закрою…» - а я не мог, не мог объяснить… Вот и в этом доме так же… Тоже ВИСИТ… И только Денис слышит. Но объяснить - не в его власти. И я не могу… Я слышу только немного… Я пришедший… Я в чужом доме… Я права не имею…
Денис взглядом зацепил и не отпускал взгляд Андрея. И спросил, на что-то решившись:
- А Вы кто?
…Рядом шевельнулась Арина, хотела что-то сказать, но неловко промолчала. Андрей искал ответа:
- Я…
Да что же ты так морочишься, ответь ему что-нибудь, ему же просто надо понять, откуда ты взялся, что делаешь в их доме… Но этот вопрос… Такой настоящий, что никто больше не позволит себе… Нельзя о деталях… запутаешься и расстроишься, и его расстроишь… Что же сказать, на самом деле?.. Врач? Да какой там «врач», когда для тебя вот этот… странный - кто он: аутист? невротик, вконец их любовью затравленный? или залеченный неверными препаратами? - когда вот этот стал для тебя недосягаемым учителем? Ты же больше не мыслишь, не смотришь как врач… Надо ответить - самому себе ответить - так, как тебе в детстве не ответили ни разу…
- …Я… раньше был врачом… в детской больнице… А потом я ушел… Теперь я не знаю.
Андрей услышал сам себя - и затряслись руки. Зачем же я вообще шел…? Спасать кого-то, что-то о мире прояснять?! Да как ты можешь, когда ты сам о себе только вот это и… Господи… а, может быть, вот так и приходит Лоно?..
Ему на плечо положила руку Арина:
- Вы поймете здесь. Здесь и правда проще понять. Здесь тихо. Вы услышите что-то в себе… Только не прямо сейчас. Вы успокоитесь… Я знаю, где я Вас устрою… У нас Вам… не совсем удобно будет… и мы привыкли сами… Но у меня ближе к лесу хорошая знакомая… Нина… Тетя Нина ее все зовут… Пожилая, ей нелегко самой… Вы простите… Я смотрю, Вы без вещей почти… Вы, наверное, не так, как мы тут все… Не насовсем?.. Или Вас кинуло так быстро, что…
- Я пришел… Я хотел увидеть… понять… - выдавил Андрей. - А потом вернуться… Мне нужно. Обязательно…
Он вдруг понял, что ему стыдно. Он отвечал этим людям, чтобы не обидеть и не расстроить их, но рядом сидел Денис, и при нем все произносимое звучало нелепо. А хотелось говорить именно с ним, именно для него наощупь найти слова, но на такое нужно было еще решиться, это было бы слишком необратимо, и чем больше Андрей говорил, тем прочнее застревал на стороне обычных людей.
- Вы особый, Андрей… - сказала Арина. - Дай Бог, чтоб у Вас получилось…
Арина как-то неловко сжалась и спросила тише, будто что-то не совсем дозволенное - что-то, что она сама себе разрешила с трудом:
- Скажите… а как там?..
Андрей расслышал последнее слово и растерянно поднял глаза:
- ТАМ?..
Когда об этих местах говорили «здесь», он уже почти спокойно слышал это: да, граница преодолима, и пусть даже в мире Война, пусть даже время меняет свои законы, это все равно один и тот же мир, потому что возможно перейти по Мосту, да и слов для этого всего не хватает… Пусть будет так, да, «здесь»… Но теперь те места, из которых он только что пришел, которые все-таки невозможно было от себя оторвать, в которые он надеялся вернуться, должен был вернуться, - теперь эти места оказались «там»… Значит, снова прорезалась граница, и сам он, не уходя навсегда, все же оторвался и оказался нигде… Внутри разрасталось что-то беспомощное, тот детский гул из замочной скважины… она затянет, сожмет… в ней уже весь мир… тот, за дверью… и если она затянет, то этого, здешнего мира уже никогда не будет… где же я, где всё? Что такое Здесь и Там?.. Он вдруг понял, что смотрит в глаза Денису - может быть, в них ответ? Они такие же… темнота… Кто из нас нормальный, кто из нас старше?
Денис дернулся на стуле и спросил у всего мира вокруг:
- А мы где?
Андрей замер. И услышал - рядом заговорил мягко и уверенно Михаил, Аринин муж:
- А мы просто здесь. Куда бы ни уходили - все равно… Ведь где ты сам, там и твое «здесь», так ведь? «Там» - всегда что-то чужое… «Туда» не дойдешь никогда… Мы сами себя запугали этими словами… А ведь просто всё: «здесь» - значит, «в том месте, где я». Поэтому… каждый из нас всегда здесь, ведь так выходит?
Он улыбался… Андрею показалось - даже подмигивал. Он действительно знал это. Он был здесь и не мог своего Здесь потерять.
Денис громко поставил выпитую чашку на блюдце. Вставая, бросил куда-то в угол «спасибо» и, согнувшись, вымеряя рукой расстояние, ушел в свою комнату. Чуть хлопнула дверь и скрипнула кровать.
- Спасибо, Ариш, за оладушки, - встал папа, - я… пойду почитаю в той комнате… а вы тут поговорите…
- На здоровье, папа, - хотела встать Арина, но он положил руки ей на плечи:
- Сиди. Сиди…
Медленно вышел, стараясь не причинить вреда уставшему телу и сохраниться подольше. Тихо прикрыл дверь.
- Давайте без этих «Здесь» и «Там», - заговорил Михаил. - Чтоб не смущали. Как дела в тех местах… тех, откуда Вы приехали?
Андрей дрогнул - вспомнил все, что погнало его на Дальнюю Станцию. И вдруг сам себя не понял: ему не хотелось об этом говорить. Все, что он только что считал своим «здешним», что он так стремился исправить и оживить, - оказалось вдруг неважным, не существующим в его жизни на самом деле. Важно было только то, что рядом. Вот и приехали… Туда… Кого-то спасать, куда-то возвращаться… Да нужно ли?.. Может быть, просто самому успокоиться здесь, на Дальней Станции… Ведь устраиваются же как-то люди… И я устроюсь… И чем здесь не дом?.. Здесь… Или я устал просто… А ведь все-таки эти люди… что ж во мне так восстает… ну да, Другие… потому и восстает - я заехал временно, а они УШЛИ… И они явно больше, чем я, понимают, с ними можно говорить, НУЖНО говорить…
И он все-таки ответил, вспоминая то, что чувствовал всего несколько часов назад, силясь внутри себя вернуться в ту жизнь, снова почувствовать, как важна она, как хочет он что-то успеть прояснить ради нее, - и, заговорив, снова убедил сам себя:
- Война… Война кругом, и никто не слышит… Вообще люди не слышат друг друга, и не понимают, что сами говорят… И прячемся все, кто за телефоном, кто вообще за виртуалом, чтобы даже самих себя не слышать, потому что - страшно… Да и глаза в глаза уже не видим, я вот сам… прошлой ночью… Даже прикосновений не понимаем… Потому и не кончается Война… Все медленно убиваем друг друга, и…
Он осекся. Вдруг осознал, что прячется за удобным «мы»… И что же выходит? Ты сам такой - да, ты о себе уже догадываешься… Сердечный Зав такой… И что же - вы с ним единое «мы»? И всех остальных туда же? Да откуда ты можешь знать про остальных… Ведь был же Горевич, был дедушка Димитрий, но неужели все они только были? Нет, не может быть… кто-то есть, ты просто сам не слышишь, сам не слышишь… и обвиняешь кого-то, и ненавидишь, и тебе в ответ кто-то так же, а еще хочешь, чтобы мир наступил…
- Да, пока ты там, внутри, трудно остановиться, - ответил ему Михаил. - Мы недавно с Аришей говорили… Кажется, что, если перестанешь каждый день носиться куда-то, - так сразу пропадешь. И все вокруг без тебя пропадут: ну как же иначе, ведь я зачем-то живу рядом с ними, должен же быть в этом смысл!.. Я не говорю о самых близких… Здесь жизнь уже общая… Но ведь всех подряд спасти хочется! А ты будто всесильный, и все лучше знаешь про других, чем они сами… Черттего знает… То ли нас всех воспитывали так, из поколения в поколение… У нас там один знакомый был - работали мы вместе… Ровесник Ваш примерно. Непристроенный весь какой-то, бедняга… Жена была… гражданская вроде… Не выдержала… Говорит, рыдала, но ушла… Какие-то знакомые, друзья… каждый в своей жизни… Из родных - одна бабка в доме престарелых, лет девяносто… Он бы ее туда и не сдавал, она его сама упросила - ей, мол, спокойней так, там люди знают, что делать, если что… Бабка бодрая такая, он все рассказывал, как она там старичкам… боевой дух поднимает… Он к ней часто ходит… Она ведь его от себя освободила, а он опять кувырком…
Андрей напрягся. Настолько родной была вся эта история, в такой тесный мирок снова сжалась вся Вселенная… Неужели и правда вот так, сразу, нашел он тех, о ком говорил ему Серега?.. Нет, не обрывай, дослушай… Он так скажет больше…
- Так вот, - говорил Михаил, - он все время себе какие-то баррикады находит… Вот не просит его никто, а ему надо всех спасать! Да еще и громко, чтоб видели все, какой он незаменимый! Жалко его, конечно, я все понимаю, он сам несчастный… Но как-то очень уж резануло… Мы как-то… довольно близко общались… бывал он у нас… знал, что Денис… хм… Ну, в общем, ему показалось, что нам тяжело. Мы же ему ни намеком… да и о чем намекать, живем как живем, все вместе, справляемся, жизни радуемся… А он, слышу - к начальству пошел… Там расскажет, тут расскажет… какую-то помощь официальную выбивать стал… для нас! Мы же его НЕ ПРОСИЛИ! А меня уже вызывают, за что-то извиняются, расспрашивают… А где-то и не извиняются… косятся, за спиной что-то… Ну, в общем, Вы понимаете, оскорбительно… Я не стал с ним отношения выяснять, отстранился просто… А он же чувствует… он-то думает, что он благотворитель! А мы его, понимаете ли, дураком выставили, потому что помощь эту его не принимаем! Мы же его еще и подставили… Это он пришел ко мне и высказал… Хорошо хоть на работе, домой к нам не явился… И такой он жалкий был… ничего не понял… Плохо ему там… Если б не бабка, наверное, тоже уже у нас на Дальней Станции был бы…
- Простите… - Андрей помолчал и решился. - Его не Сергей зовут? Горбатов…
- Мда… - Михаил поежился. - Теснее мир, чем мы думаем… Вы, значит, знаете его?..
- Друг мой... Или был другом… не знаю… Он мне рассказывал о вас… Не думал, что вот так найду сразу… Но мне нужно было вас найти, я хотел от вас услышать, выяснить… Господи, он думает, что вы ушли из-за него… А он сам в школе еще мечтал: «Сбегу Туда!..» А бабка у него умерла совсем недавно…
Андрею пахнуло теми пельменями… Серега напротив, заплывший, заброшенный, не умеющий без кулаков… Как он своим кофе поперхнулся… И куртку дал эту весеннюю… Чтобы я вернул… чтобы вернулся… Как же ему горько было… Он и здесь выдумал, сам себе эту вражду выдумал… Как же ему страшно увидеть себя самого… Себя, который не значит ничего сверхъестественного…
- Я скажу ему, я объясню! - вдруг вырвалось у Андрея. - Он поймет, что на него зла не держат, и что здесь на Дальней Станции - тоже жизнь! Может быть, он и действительно сюда когда-нибудь дойдет! Ну ведь можно же ему помочь!.. И другие все - я скажу, они поверят! Не будут больше думать, что за Мостом - враги! Ведь надо только начать, только рассказать, хотя бы кому-то одному, а дальше, потихоньку…
Он осекся. Слишком давил взгляд Михаила.
- Помочь… - вздохнула Арина. - Это… Ну да ладно. Вы потом… Вы пока поживите… Я Вас завтра туда, дальше, к тете Нине отведу… А потом - оно потом будет.
Михаил громко и глубоко вдохнул… на секунду замер… выпустил на выдохе, хлопнув ладонями по коленям:
- Да. Точно.
Встал, снова улыбаясь:
- Ну что, спасибо, Ариш. И Вам, Андрей, спасибо… - усмехнулся, - Мда… тесен мир…
Вышел из комнаты, подхватив пару чашек.
Арина вдруг мягко взяла Андрея обеими ладонями за локоть:
- Посмотрите в окно… Знаете… если мне с чем повезло в жизни - так вот с этим видом из окна.
11.
Нина подставила к печке низкий деревянный, во много слоев перекрашенный табурет, подтянула на коленях синие гамаши и полы вылинявшего байкового халата, уселась, затянулась от серой сигареты и, грузно склонившись, выпустила дым в поддувало.
- Вот ведь… - извинилась она сипловатым басом, - уж и самой неловко, а вот никак не отвыкну… курить-то… я и дым-то в доме не люблю… а вот, видимо, так и помру когда-нибудь тут у печки… У меня сейчас давление неважное стало… Как вот так посижу внаклонку - потом осторо-о-ожно уже встаю… ведет…
Она замолкала, потом начинала снова говорить. И растягивала слова, осторожно опуская их в свое тяжелое дыхание:
- У меня хоть и дочка тут через два дома… но она сейчас редко стала заходить… У них же там, у внука моего, родила жена… Все слава Богу, здоровенький… правда, не от него. Ну и ничего, раз решили так жить, то и хорошо… Внук-то опять лес валить уехал… Там лесу-то много… пока еще… только все иностранцы выкупили, вот на них теперь наши и работают… А больше негде. Там у нас - ты пройди потом, посмотри - леспромхоз на реке… старый… Правда, там и смотреть-то особо… Ох, сейчас, подожди… да нет-нет, я сама, сама… там чайник скипел… Я тебе варенья из клюквы наложу… Это я в том году еще дошла до лесу… Раньше далеко ходила… посылки с ягодами собирала, всем родным… большие… а теперь уже бояться стала… Так и решила, что лучше мне уж сейчас прижаться… да и ходить себе вокруг дома… Я вон думала, бронхит… а оказалось, сердце… Ты зови меня просто «тетя Нина», не придумывай ничего… у нас тут этого нет… Живем-то видишь как… Ты, если дочка-то моя заходить будет… выглядит она плохо. Ты не смотри… я-то поди теперь моложе нее выгляжу… это у нее после того как Юрка, старший… вон портрет-то видишь… год назад его… она в бутылку, а я уж молчу… сейчас потише стала, после инсульта отходит… А здесь больше-то куда еще… Как им и жить-то тут… это мы, старики, только можем, мы то что, сидим свое старое вспоминаем… ну или вот как Арина… когда просто в тишине надо… а молодым… то ли не умеют они чего, то ли разрушилось оно всё… и вспоминать им нечего… Тут же как у нас… С похмелья не продышится, а работать-то надо… вот одного соседа в рубильную машину затянуло… это которая бревна рубит… А еще тут один то ли не разобрал чего, то ли все равно уж было - пивнул электролиту какого-то, ну дак и разве откачаешь… Ты чаёк-то пей, он с мелиссой…
У Андрея опять подкатило что-то снизу и качнуло, он пытался сжать кулаки, но что-то вязкое и темное давило на глаза и рвало мысли. Совсем близко… совсем же вот-вот… а тут всё разрушается… а она так спокойно… как они умеют так… и их все меньше… это же… так же не живут… нет, они - живут, вот это у них - жизнь, это у меня все ненастоящее… и все так близко… и здесь Война… почти совсем победила… почему только старики ей не сдаются?.. да что ж это давит… температура, кажется… а вот теперь и правда заболел… ну и пусть… и никуда больше не пойду… просто вот буду лежать здесь, а мне будут что-то давать, и одеяло поправят… может, и вылечат… может, потом проснусь, а всё это - неправда… и просто мне показалось… потому что болею… а на самом деле всё хорошо… да и какая разница… просто буду лежать, а меня будут лечить… или не смогут… и я умру… потому что хватит уже… просто буду вот так улетать, и ничего не почувствую… уже почти ничего нет… вот и руки, и ноги, и кровать под ними… если не шевелиться - то их нет… только тепло… много… во всей голове… какая огромная голова… я почти бесконечный… а все равно смысла никакого… все равно не справился - вот, может, меня поэтому и заберут… а мне даже и не стыдно… умру - и все… потому что по-другому уже не получается… я по-другому не смог… пора уже… а я такой тяжелый… где же это отрывается все, горячее вот это… не помню, как… надо, чтобы растворилось…
* * *
…Ему казалось, будто тетя Нина так и говорила, не прерываясь. За сутками следить он устал. То время, в котором сейчас находился он, в котором растекался в жару почти до бесконечности на полувековой тети-Нининой кровати, - то время было ненастоящим, на него можно было совсем не обращать внимания. По-настоящему длилось и совершалось только то, что плыло рядом с ним грузным, одышливым сиплым басом:
- …Ну и вот… Муж из тюрьмы-то вышел, и мы уехали отсюда… подальше. Мол, кому он там нужен будет… Никто нас не знает, все по новой… И почти год, наверно, мы там были… А все равно нашли его… Я не знаю, что это за человек был… который ему тогда под колеса попал… И ведь муж-то вину признал… хотя и не виноват был… и отсидел… а все равно нашли. Мне только на работу из больницы и позвонили… когда уж всё… Ох, подожди, еще горячего тебе принесу… ты лишь бы поправлялся только… Нечего тебе. Нам тут и своих хватит. А тебе жить еще надо.
…Давай, давай, пей. Ты даже не думай, ты не здешний… тебя так не задело. Пей… Это мы-то тут… Ну да, я же о чем… Мы тогда с дочкой сюда, назад, приехали. Я там не могла. Здесь-то тоже… Но здесь все-таки много лет прожили, родня рядом… Ну и вернулись. А что вернулись - квартиры уже нет, на работу некуда… И мужа вроде помнят по-хорошему, но потом-то сидел… а как умер - они вообще не знают, и вернулись мы, мол, непонятно зачем… Вот тогда и начали мыкаться… Здесь у меня жива была тетка, так мы на время к ней. Ну и я сначала на старую свою работу, к начальству, хотела все объяснить… А они все только молчали… Не хотели связываться… Я тогда выше пошла, заявление написала. Сначала в райцентр, потом в областное управление… По-моему, раз шесть ездила с этими бумажками… И это сама только… А сколько раз почтой еще… Ну и кое-как выбила жилье… И нам дали вот эту… так сказать, квартиру… Да хоть и так. Четыре стены есть, печку топим. Зато свое… Да и люди как-то не со злом встретили… Смотрели на нас, конечно, по-всякому, но я тогда…
Господи, почему они все мне так доверяют… почему начинают сразу рассказывать о себе… зачем она спасает меня… я же ей ничего не смогу… откуда у них столько сил… почему им все чужие - как свои… неужели раньше все люди так жили… может, потому и живы до сих пор… для них важны все, кто рядом… важно то, что у них есть сейчас… то, что сейчас - то и главное… а она ведь даже об этом не задумывается… принимает как есть… и сколько сил - на то, чтобы был свой Дом… один раз, и второй, и третий… и все сама… сама создавала… а ведь по-другому и не получится… это я все время в гостях… потому и бросаю… потому что ЧУЖАЯ жизнь… не я этот Дом создавал… Господи, где же взять сил, с чего же начать, чтобы рукам было с чем работать…
Что-то шевельнулось среди мутного света, Андрей вернулся глазами в комнату. Тетя Нина шла от окна, осторожно держась за комод, потом за печку, говоря то ли ему, то ли себе - тихо и удивленно:
…Вот ведь, пятый день метет… Пойду, наверное, потихоньку почищу дорожку, а то и к дому не подойти… Что-то совсем никто не шевелится… а и кто тут будет… пойду потихоньку…
«Пятый день»?.. Это я что же, все здесь… А она… как же она сейчас будет… Она же еле идет… Господи, да вот же оно!
Его в один миг подбросило с подушки, и, заставляя шевелиться слежавшиеся губы, он позвал:
- Подождите… Тетя Нина… Не ходите… Я сейчас оденусь и пойду. Где у Вас лопата?
Смысл оказался настолько обескураживающее простым, что осознать его, вдуматься глубже, согласиться или опровергнуть он даже не пытался. Главное, что смысл был. Встать и жить надо было именно потому, что сейчас нужно было расчищать дорожки. Наличие или отсутствие каких-то дальних перспектив вообще перестало иметь значение. В нем выключилась сама способность думать далеко вперед или даже назад, соединять прошлое и будущее, себя и других причинно-следственными связями. Было только здесь и сейчас. Был снег, легкий и рассыпчатый сверху, слоистый и ломкий ниже, а совсем внизу - такой твердый, что пришлось найти в тети-Нининой кладовке еще и лом. Была совковая лопата, которая сама вела за собой руки, и при каждом броске его охватывало жаром откуда-то из глубины живота. Были валенки и телогрейка, которые тетя Нина достала для него из той же кладовки, в которой он нашел лом. Был прелый запах и пар от всего тела, когда он приносил из поленницы дрова, чтобы положить их сушиться у печки. Был чай с травами, которые летом росли здесь совсем недалеко. Была все та же полувековая кровать, с которой он без всякого будильника легко вставал по утрам и на которой осторожно укладывался вечерами, потягиваясь и от позвонка к позвонку расслабляясь.
Он вставал в полусумерках и часто шел уже к другим людям, ровесникам тети Нины или старше нее, которые теперь знали его и просили что-то сделать возле их домов тоже. Снег осел, задышал через серые широкие поры и поплыл, размывая глинистые улицы, и Андрей вместе с другими дворниками латал прошлогодние сосновые мостки, подбивал бордюры и заборчики, чтобы не уплывали огороды возле таких же, как у тети Нины, двухэтажных зданий с однокомнатными квартирами по четыре на этаж и дымоходами на крышах. В этих квартирах был водопровод, но не было канализации, и раз в несколько дней машина с огромным баком откачивала шлангом все, что накопилось, через маленькое окошко в узкой комнатке, в которую из квартиры вел извилистый коридор и несколько деревянных дверей, обитых всем, что было, для пущей плотности. И запах в квартиры почти не попадал.
Радость жизни горчила в этих местах сладковато и пронзительно и не давала возможности представить, что может быть по-другому, - горчила, как прихваченная морозом рябина, которую застигла на ветках поздняя осень - потому что не могла не застигнуть. И за горечь эту Андрей хватался как за последнюю надежду остаться в живых и вновь начать чувствовать.
Все, что приходилось ему здесь делать, невозможно было сделать на лету. Здесь не нужно было срочно и непредвиденно что-то решать, от секунд не зависели жизни, но и просто нельзя было бросить всю свою силу на один момент - потому что тогда бы этой силы не хватило до вечера. И он чувствовал, что, наверное, это и правильно - наверное, человек и должен почти всегда работать медленно, а он, как и многие из обычной его жизни, привык нестись даже там, где срочность никому не требовалась. В этих местах - от которых открещивались, не понимая и не признавая, все, кто до них добраться не мог, - только старость, наполненная долгой трудной жизнью и под этой тяжестью не способная спешить, сохраняла достоинство. Старики не совершали лишних движений. А не обладающие возрастом - пропадали один за другим. И, наверное, как раз потому, что Андрей отказывался пропадать, он не помнил уже, сколько ему лет, и казался себе теперь почти ровесником и тети Нины, и Арининого папы, и совсем недавно бывшего дедушки Димитрия. И страшно от этого ему не было.
12.
…Река, еще холодная, ходила у его ног неровными волнами, кое-где радужно переливаясь пятнами мазута и пузырясь желтоватой пеной. Глухо постукивали бортами друг о друга подгнивающие лодки, носами врытые в серый песок.
- Ты-эт в лодку-то садись, токо аккуратно, а то воды начерпат! Садись, а то мне потрёкать хоть с кем будет!
Андрей вроде бы помнил в лицо обратившегося к нему старика, но имя никак не всплывало. Да и лицо было знакомо как-то смутно. С тех пор как он проснулся в доме тети Нины с желанием встать и работать, он не слишком приглядывался к здешним людям, просто приходил и что-то делал. Они говорили, он слушал, иногда отвечал, но проще было вспомнить забор или траншею, которые по несколько дней были его работой, чем человека, которому он помогал выполнять ее. Да и выглядели они все так, словно погода изо для в день сминает их лица и тела в одинаковые избитые комья глины. Так они и старели, всё более становясь похожими на землю, по которой ходили; так и сохранялись, прячась в этом затертом облике и скрывая в нем все то прожитое, благодаря которому им удавалось оставаться в живых.
Андрей осторожно сел на борт лодки рядом с дедом и огляделся. Он раньше не доходил сюда, потому что здесь не было, да уже и не могло быть работы. Из песка вздымались будто бы страшным спазмом вывернутые ржавые прутья и цепи. Когда-то они тянули что-то на себе, а потом завязли в песке и, казалось, последним этим рывком попытались из него выбраться, но стихии лишили их сил, а человек не пришел на помощь.
- Это вот у нас тут и был леспромхоз, - продолжил старик, даже не уточняя, об этом ли сейчас думал Андрей. - Вишь вон, ржавые стоят, все дырявые? Это рубильные машины были. Вон цепями-то вытаскивали бревна-то. Которые сюда сплавляли. А щас-то уж не вытащат… Одни-он топляки… вон застряли в воде по горлышко… Река неживая…
Бревна, зарытые в придонной мути и водорослях или, может быть, запутавшиеся в таких же, как на берегу, цепях, скрытых под водой, задерживали течение, и река с трудом справлялась с тем, чтобы обходить их и продолжаться.
Андрей хотел что-то спросить у старика, но вдруг увидел, что дед смотрит на него с каким-то озорным прищуром, который привязывает к себе и от которого почему-то схватило и задергало мурашками спину:
- Ты не оставайся тут. Уходи. Это нам тут доживать. А тебе скорее уходить надо. А то смотри, лодку-то сволокот сейчас… в речку-то… ишь как боками-то черпат!.. Ну а то и - гляди, это как уж тебе… Может и поплывем, а? - руки у старика заходили по воздуху, он задергался в каком-то угрожающем азарте, и Андрей, все еще глядя ему в глаза, никак теперь не мог поймать взгляда, даже зрачки как будто размывались в блеклой дымке. - Щас-он качнемся - да и от берега! А?
Лодку качнуло сильнее, и Андрей свалился коленями в мокрый песок. Старик забормотал что-то тихое, но Андрей уже не стал оглядываться на него, а, вставая и отряхиваясь по пути, заторопился к тети-Нининому дому. Войдя в комнату, он сгреб все свое в рюкзак, на секунду остановился, посмотрел ей в глаза, коротко сказал: «Спасибо», - вышел и побежал к конечной автобусной остановке.
* * *
…Влетев в незапертый Серегин подъезд (вывернутый кодовый замок безнадежно болтался на паре перепутанных проводов) и не замечая, что бежит уже вверх по лестнице, на последних ступеньках он стал задыхаться, будто за четыре пролета прожил всю свою жизнь, и не только одну свою, от младенца до старика - до которого неизвестно еще, добредет ли когда-нибудь на самом деле… Сейчас ему откроют, откроют, как четыре месяца назад открыли, и снова будут пельмени, и горький тягучий кофе без молока, ему здесь верят, верят, будь это место хоть Здесь, хоть Там - ему поверили по обе стороны Моста, и он ни звуком не соврал, и его поняли, его приняли оба берега, даже не в состоянии принять друг друга… Сейчас… совсем… скоро… Вот он, звонок, не отрывай руку, только не обрывай этого звука, иначе не будет ничего…
Изнутри что-то, возмущенное его бесцеремонностью, яростно толкнуло дверь в чужое пространство, едва не отшвырнув его, пришедшего, назад на ступеньки. Дверь стукнулась о стену и рванулась назад, но ее удержали. Ему предоставили слово - здесь и сию секунду, не дав коснуться своего четырехмесячной давности ближнего, вдвоем раскинуться мостом над порогом:
- Ну здравствуй, здравствуй…
Кто-то внизу вошел или вышел. Грохнуло железом о дерево, хрустнуло щепками о ржавчину. Нет, никто не поднимается. Значит, не увидят. Никто не увидит, никто. Не расскажут и не поймут… Только ветер взметнуло пыльный с крыльца, закрутило среди перил. Дверь, здешняя, снова отшатнулась, ее метнуло назад, в свою конуру от непривычного, наружного-бескрайнего, сиреневого, чуть запыленного. Из конуры снова придержали ее. Граница между измерениями, поколебавшись, встала на место.
Андрей сник. Он уже не помнил, как хотел войти.
- Здравствуй. Я… я пришел тебя увидеть…
Ответ из чужого дома хлестнул мимо вопроса - это был ответ сразу тому, о чем так хотелось не спрашивать:
- Зачем это тебе? Мы не сможем как раньше. Мы будем все время помнить. Ты пришел Оттуда…
…Сквозняк прохватил целиком всю душу. Куртка вдруг стянула плечи чем-то несоразмерным и неуместным. Он освободил ее от себя, опомнившись ошеломляющим мигом:
- Возьми. Спасибо. Она правда согрела меня, там, на Дальней… Там… Спасибо. Ведь ты мог этого и…
Протянул через порог, в чужое пространство, в которое теперь было не войти, даже шагнув в дверную коробку. Больше не держало ничто. Снова дрогнуло-хлопнуло внизу, понеслось вверх по ступенькам пыльно-сиреневым. Сирень… Живое… Вихрь пронесся до самой металлической лестницы на крышу, метнулся к тяжелому люку и не осилил и, опадая назад во двор, понес с собой дрожащего человека из подъезда, пришедшего Оттуда, от Других. Понес сначала назад по сегодняшней дороге, к остановке, но по пути иссяк, и человек, бессильный сдвинуть распавшиеся части нового белого света, прищурился на горизонт и, уловив место, в котором не было линии, а только ходило что-то непривычное волнами, двинулся медленно, отринув Здесь и Там, на Третью Сторону.
13.
Серега стоял с курткой в руках между своим жилищем и подъездом и смотрел, не понимая, на дверь. Сквозняк прошелся по ногам сквозь драные тапочки, вверху скрипнул приоткрытый ржавый люк на крышу. Не пытаясь понять, зачем, Серега поднялся к нему, толкнул и вылез наверх. На крыше было серо и зябко. Машинально надевая куртку, он подошел к краю, огороженному железными перильцами сантиметров в двадцать высотой. Внизу козырек первого этажа был засыпан окурками и лепестками сирени, а в одном углу, ближе к стене дома, вокруг бесформенной коричневатой кучки вились мухи. Серега стоял, качаясь вперед-назад над козырьком, и кучка то скрывалась от него, то выплывала снова.
Сквозь люк из подъезда донесся гортанный озабоченный зов: «И-ааа-оуу?» И снова, уже ближе: «Ммма-а-а?» Серега повернулся. Из люка таращились два черных круглых зрачка, и розовато-желтый нос с белыми поломанными вибриссами усиленно двигались в чужом пространстве. Господи, я ж дверь не закрыл!.. Напугали тебя, бедолагу… Ступни и голени вдруг перестали слушаться, и он, почти упав на колени, подполз к коту. Кот, так же перепугано таращась, стал обнюхивать курку. Серега прижал его к себе и, мотая головой, всё пытался протолкнуть хоть какой-нибудь звук из горла, сжатого соленым спазмом.