Повесть или что-то вроде того (6)
Предыдущее:
1) http://da-fortochka.livejournal.com/109780.html
2) http://da-fortochka.livejournal.com/109926.html
3) http://da-fortochka.livejournal.com/110313.html
4) http://da-fortochka.livejournal.com/110387.html
5) http://da-fortochka.livejournal.com/110705.html
…В двухместную палату, узкую и безрадостную, как слепая кишка, пытались втиснуть третью кровать. Василия, мужчину лет шестидесяти, потерявшего возраст после инсульта, перемещали вместе с койкой от глухой стены к окну. Василий отрешенно сгибал и разгибал старчески облысевшие ноги в коленях, сбивая одеяло, и шарил рукой в подгузнике. Истощенные конечности двигались как на расхлябанных шарнирах. Синяя татуировка на все левое бедро изображала нагую русалку.
- А ну вот я ему щас как дам! - опомнилась бегавшая вокруг нянечка, поймав руку с поличным и пытаясь вытащить ее из места преступления. (Рука несогласно напряглась. Василий озабоченно смотрел в противоположный угол.) - Сколько ж тебе говорить: не лазий в подгузник! Ну ведь опять же будем руку привязывать! А он все лазиет и лазиет! Да что ж это делается-то! Да что ж вы его к окну, щас же все шторы в дерьме будут! А как же его сажать-то теперь, ему ж тут ни обо что не облокотиться!..
…Василия не сажали никогда. Даже кормили полулежа, лишь слегка приподнимая на подушках. Сидеть он не мог - заваливался на бок.
У него задвигалась и вторая рука. Он, где мог, ощупывал себя, все пытаясь сообразить, что же обозначает все то, до чего удается дотянуться руками и ногами, и удивляясь, почему это все до сих пор есть, когда он давно уже умер.
Из коридора обстоятельно сочувствовали перестановке ходячие старушки:
- Это у вас потому что двери неправильно открываются. Вот если бы открывались наружу, тогда она как раз и встала бы!
- Да, вам петли переставить надо. Только тогда надо сразу все. А то если только одну-две двери, то никто за это не возьмется.
- Нет, а почему? Вот если кто-то, скажем, у себя дома делает ремонт - можно же вызвать мастера, и он переставит одну дверь. Значит, и здесь можно!
- Нет, ну а смысл? Уж делать - так всё сразу!
-… Да лучше просто всех нас выбросить отсюда, тогда и место освободится… - сипло усмехнулся со своей койки старик Семеныч. В попытках перестановки его тоже двигали вместе с лежбищем. Он не вставал второй месяц - с тех пор как, уже полуслепой, промахнулся и сел мимо стула. Лицо с высоким лбом, крутым носом и прозрачной кожей пугало почти неживым многовековым благородством.
- Да за что ж тебя сразу выкидать, Семеныч? - бодро откликнулась все та же нянечка. - Вроде ни в чем не провинился! Токо ты б лучше не кочевряжился, а походил. Мы б тебе встать помогли. Ты по-над стеночкой. А то хочешь - кто-нить из нас рядом с тобой походит! Поводишь даму под ручку, ты ж интеллигент! А? А то ж ведь ноги-то отсохнут!
- А я не хочу! Сказал - больше не встану! - выкрикнул старик. - Я не верю, что, если я буду падать, то хрупкие женщины смогут меня, дурного старика, удержать! Для этого есть парни, они здесь работают! Только вот где они все - мне не понятно!
- Да ну тебя, Семеныч! - нянечка уже почти хохотала. - Времена-то какие! Мы ж все тут в десять раз сильнее парней!
- Я верю, - старик ударил рукой по кровати. - Верю. Но я все равно боюсь. Не тро-гай-те ме-ня! Я сам лучше знаю! Если я сказал - упаду, значит, упаду! И зачем мне тогда вставать!.. Вот почему… никак не могу понять… почему, когда ты в толпе… или рядом с толпой… то хоть сколько кричи - не обратят внимания?.. Я чего-то не понимаю… почему?
Нянечка не ответила. Никто не ответил.
Оксанка стояла почти в дверях и никак не могла войти.
Как же я хожу к ним изо дня в день, если я совсем не понимаю, чего им действительно нужно… Это мы для себя придумали, нам так проще, будто с ними надо как с младенцами… Да ведь и детей никто не понимает - или, по крайней мере, в расчет не берет… Нам так спокойнее, мы держим ситуацию в руках… Да, старики мудры - я НАДЕЮСЬ, что они достаточно мудры, чтобы не воспринимать это как унижение, но как же им, наверное, горько… насколько абсурдны все эти «надо покушать», «надо ходить»… фальшиво так… А Семеныч… да ведь это же протест! Да ведь он, может, только до тех пор и живет, пока не соглашается с этими бессмысленными уговорами «покушать кашку» и «встать да походить»… Или… Боже мой… да ведь он не против смерти или болезни… он против самой жизни протестует - той жизни, которая все не отпускает его, отобрав все возможные объяснения, ЗАЧЕМ… Это его выбор, он сам пришел к этому. Может быть, это просто инстинкт, человек спасает себя - и от смерти, и от жизни одновременно - но ведь он сильнее всех нас, механически пичкающих его кашей… Господи, как же понять это все… Вот Семеныч ослеп - и жизнь отталкивает, а тот, другой слепой старик… Андрей рассказывал… почему он меня так и не сводил к нему ни разу… почему он один… да был ли тот старик вообще…
Новую кровать, пока пустую, кое-как впихнули. И куда-то сразу исчезли все. Остались только те, кто не мог встать. И Оксанка в дверях.
- …Я понял, - продолжил что-то Семеныч, глядя слепыми глазами в себя. - Я неправильно думал, что вы не хотите вылечить меня, чтобы я мог видеть и сам вставать. Просто пока у вас это не получается. Вот. Я это понял, и мне стало легче… Как-то все не так… Почему все не так?.. Моя жена ушла тихо, во сне. Никогда на сердце не жаловалась… А тут раз - и инфаркт сердца… Почему со мной такого не может случиться? Как же так? Она выпросила за себя, а за меня не выпросила? Почему? Не понимаю…
Оксанка подошла и попыталась утешить стандартным ответом, потому что настоящего, своего она не чувствовала:
- Она теперь за Вас просит… в Ином Мире…
Старик понял, что в его разговор ворвался посторонний человек, и отозвался тускло:
- А я не верю в это. Я атеист… - и плотно сжал губы.
Оксанка повернулась к Василию - и с ним тоже попробовала заговорить. Может быть, просто давно никто не пытался…
- Вам неудобно? Поправить одеяло?
Василий вздрогнул. Попытался увидеть того, кто послал ему свой звук. Но никак не мог чего-то осилить разумом. Она поправила одеяло. Он почти посмотрел ей в глаза.
Или, может быть, совсем оставить их в покое? Есть ли смысл поддерживать искусственно то, что им уже в тягость? Может быть, лучше было бы просто следовать тому, чего они - сознательно или нет - просят сами? Не хотят вставать? - хорошо, значит, это им больше незачем. Не пихать насильно еду, не заставлять разговаривать, когда они вот так уходят в себя… Почему-то ведь у животных все по-другому… Так долго и беспомощно - не лежат в старости… Может быть, потому, что никто извне не держит их из последних сил…
- …Дочка… - подковыляла к палате тучная женщина с желтоватой кожей. Она появилась здесь, видимо, только вчера или сегодня утром, Оксанка ее не знала. Байковый халат плохо сходился на ней, и внизу вместо пуговицы свисала замызганная ниточка. - Дочка… можно телефон у тебя попросить… мне на минутку… а то я уж там внизу замучила… Ой спасибо… ты набери мне номер, я тебе скажу, а то я плохо…
Оксанка нажала на вызов и протянула женщине мобильник. Женщина вышла в коридор и там, сгорбившись, прижалась к стене:
- Але, Ниночка… да я вот что… ты прости меня, я что-то разнервничалась и на тебя накричала… да я… да… ты, нет, все правильно, конечно… я просто сразу не подумала… да нет, конечно, конечно… ты не сердись только… да… ну ладно… и хорошо… а мне здесь ничего не нужно… ну давай, да.
- Вот спасибо, дочка, - осторожно заглянула она в палату и протянула мобильник Оксанке, - спасибо. А это у меня племянница… не родная, а по мужу… муж-то умер уж, а она вот… как я болеть-то стала, она вот и решила, что мне надо тут временно… ну какое-то время… тут же вроде и процедуры, и обследования какие-то, ну и не больница все-таки, так и не тоскливо… ну вот, а как подлечусь, сказали, назад отвезут… А вчера мы уезжать - а она говорит, Вы не волнуйтесь, тут за квартирой присмотрят, мы, мол, пока квартиранта пустим, уже и договорились… И я это что-то сначала расстроилась… а потом думаю - и правильно… заодно и денежки будут пока… а то ж им тут надо и заплатить… да и вообще это им как от меня подарок - может, купят себе чего им там надо… Ты как думаешь, дочка, мне ведь не надо волноваться, правда?
Оксанка пыталась уговорить себя, что волноваться и правда незачем, и если она сейчас успокоит женщину, то будет абсолютно права, все так и есть… но вдруг спросила:
- …Но ведь в любом случае, если что, она Вас к себе может временно взять?
- Да что ты-и!.. - удивленно замахала рукой женщина. - Нет, не заберут, конечно… она ж мне не родная… у них там и без меня места не хватает… Нет, это… она сказала, квартирант только временно, пока я здесь… ну месяца на два…
- Я надеюсь, все будет хорошо, - быстро улыбнулась Оксанка, и, пару секунд подержав руку у женщины на плече, снова пошла к Семенычу: он шарил рукой в воздухе, никак не обнаруживая чего-то.
- Вы что-то ищете? Вам помочь?
- Нет, мне… не надо… я хотел позвать… эта женщина… там… что с ней? Она плакала?
- Нет, ничего, ничего, ей просто позвонить… - отвернулась Оксанка, вышла в коридор и пошла в другой его конец. Женщина уже куда-то пропала.
Почти в каждой палате был кто-то лежачий, или стояли костыли, или медленно передвигались вывернутые колесом ноги, или из трясущейся ложки падала каша на грудь… Ей вдруг показалось, что она сама не работает здесь, а оставлена жить на чьем-то абстрактном иждивении… Как же тяжело волочится тело по лестнице… Поднять ногу, просто поднять ногу, нет, надо сосредоточиться, почему же не слушается… и в какие же оковы заковать эти руки… и голову… только чтобы больше не уронить… почему же не работают… ведь раньше всегда работали… Господи, сколько же мне лет, когда же это все, я же не успела прожить!.. Она вздрогнула. Сжала кулак. Распрямила пальцы. Ее тело было на месте.
7.
Небо маялось и бледнело, набухало и грозило рухнуть, но никак не могло разверзнуться.
Серега встряхнулся, затоптался на месте, взглядом суетясь по небу, по не открытым еще ларькам, по лицам дворников, застывшим униженно и невозмутимо; скорбно согбенные неблагодарной своей работой, дворники колыхались, как маятники. Никак не мог посмотреть Андрею в глаза, все время проскакивал. Пробубнил необязательное, лишь бы прозвучать:
- Что-то оно не родит никак... Рассветать бы должно уже...
Промокший человек почему-то вздрогнул.
Он думал, что скажет что-то именно на остановке, между Здесь и Там, но теперь говорить стало незачем. Словно не на что было отвечать. Решил: я вернусь и тогда расскажу ему, каково Там, и он поймет и, может быть, расскажет еще кому-то; может быть, мы успеем, и земля не пустит Потоп дальше... Мы так давно вышли из Лона, неужели оно вправе поглотить нас без остатка?..
Схватил Серегу за руку, заставил затормозить и все-таки взглянуть. Сказал другое, не успев даже еще решиться:
- Мне казалось всегда... что я не доживу до этого... Знаешь, как в детстве верится: со мной ничего плохого не происходит... Я знал, что Война, но я думал, что она кончится... что она успеет кончиться... А теперь... я совсем ничего уже не понимаю... Это Лоно все надвигается... Ты понимаешь, это не просто наводнение, даже не океан из берегов... это же не вода, оттуда никто еще не выплыл, ни одного трупа не нашли! Оно растворяет, сводит на нет, ты там даже не утонешь, тебя просто не будет больше никогда. Это же... Боже мой, это же - время вспять!.. Вот он какой, конец всему... Ты слышишь меня? Время вспять! Время не может кончиться, оно может только повернуть и стереть... Значит - всё... Но неужели мы ничего не можем больше в этом мире, неужели все уже бессмысленно, нам же было поручено что-то, мы же не успели!..
- Да подожди ты, хватит трястись, устроил тут... Что ты придумываешь вообще! Кончилась Война, кончилась! Уже почти год никто не стреляет! Ты с какого дуба рухнул, ты своими ушами не слышишь что ли? И Взрывы запретили, указ вышел, телевизор смотреть надо - они же сами еще жить хотят! И Потоп никакой до нас не дойдет! Тебя что, в первый раз концом света пугают? Не разрушит нас никто! Щас накричатся, потом кто-нибудь, как всегда, поимеет хорошо со всей этой дури - и опять живи на здоровье! Не привыкать нам! Ты видишь, мы стоим с тобой тут, на этой самой остановке (чтоб ее туда-сюда!) я ноги уже отморозил, вот ты стоишь, вот я стою, и никто нас не убьет, и чего тебе взбрело нестись Туда, я тебя не видел чуть не целый год, тебя все носило где-то, я тебя ждал, а тебя носило, а я все равно ждал, потому что не мог ты ко мне не приехать! Ну чего тебе надо на этой Дальней Станции?! Ну ушли они туда, сами ушли - ну так и хрен с ними!.. Меня тут без тебя - знаешь, как мордой об стенку?! Из-за тебя, говорят, им жизни не было! Я, понимаешь, во всем виноват, я один! Думал, еще чуть-чуть - и они скажут, что это я Войну развязал! А меня, когда Война начиналась, еще и на свете-то не было! Я что, один за всех отвечать могу?! Эх, да ну его все... Я же им всем как лучше хотел, помочь хотел! Сдалась им эта правда... Ты только смотри там, осторожней, а то останешься еще...
- Подожди, послушай! Ты все не о том... Ты говоришь - никто не стреляет, но почему тогда у нас до сих пор существуют эти Здесь и Там?! Как же это - Война кончилась, а мира нет! Значит, не кончилась. Я понять хочу… Ты вспомни, в школе еще, ты ж сам говорил, Туда уже тогда от Войны уходили… Ведь там тоже люди! Ведь они отсюда уходили! Может, они-то как раз и знают что-то, может быть, они одни смогут остановить Потоп! Помнишь, я тебе рассказывал, слепой старик Димитрий, я его еще со школы знаю? Я вчера был у него. Знаешь, что он сказал? «Когда стреляли - это крик был. У Бога помощи просили. Думали, докричатся... Только чему помогать, когда друг друга не видим?.. Им и стрелять-то незачем, они и тишиной друг друга убьют». Ты понимаешь, знает он, знает все, хоть и не видит...
- Простите, пожалуйста... - женщина стояла совсем рядом, пальцы белые - сжала в замок, - но руки все равно ходили ходуном, и лицо вздрагивало. Странное было лицо, серое - или это утро ненаступившее так его раскрасило... И мальчишка ее обхватил ей ноги, прижался к ним, будто навеки срастись хотел, и тоже дрожал. - Простите, пожалуйста... Это Вы вчера были у дедушки Димитрия? Я видела Вас. Мы с сыном как раз к нему шли, когда Вы выходили... Он умер... - последнее слово не прошептала даже - губы свело и голоса больше не было. Он просто понял, по глазам понял огромным остекленевшим, когда только говорить начала...
- Да растудыть твою на все четыре! - взвился Серега, схватил его за руку. - Мы ж так тут до ночи проваландаемся! Ты смотри, мимо нас уже третий автобус проскочил! Остановка-то теперь не тут, а за углом! Отсюда на Дальнюю не ездят!.. - он поволок его куда-то, и женщина пропала, и мальчик, только глаза огромные вместе с ним неслись за угол, и дальше по всей теперь, наверное, оставшейся жизни, и рот, застывший темной страшной щелью, от которой не оторваться: «Он у...»
Его затолкали в автобус, и пихнули куда-то к окну, и оставили так сидеть до самой конечной.
Кажется, Серега что-то крикнул кондукторше про Дальнюю Станцию и про кого-то не в себе, та кивнула, покосилась на «ненормального пассажира» то ли озабоченно, то ли подозрительно, а он видел дедушку Димитрия перед собой и думал о том, что успел услышать его последние слова, но больше ничего уже от него не услышит, и, значит, от этих слов и надо теперь двигаться дальше, им и надо доверять больше любых других и в них искать самый главный смысл, потому что последнее не бывает незначительным, последнее - это все, что, от тебя отделившись, будет жить после и тебя продолжать, уже без тебя, и потому ему нужна очень большая сила и оно бесконечно, каким бы сиюминутным и неглавным ни показалось сначала...
* * *
«Нет, ну какого же хрена, - возмущался шепотом Серега, шатаясь через полутемноту назад к своему подъезду. Просто идти и думать было ему недостаточно, хотелось произносить. Так казалось, что кто-то его слушает. - Я ему, блин, пельмееени, кооофе, я думал он ко мне, а он… И куртку эту… какого я ему… Чего я перед ним раскорячился?! Чего я вообще перед всеми расхреначиваюсь?! Им же это никому, видите ли, не надо ни фига! И все мимо, мимо, прут все Туда, как под гипнозом… Я Здесь перед ними - а им, значит, Туда! Лишь бы убежать, лишь бы чего-то другого… А ведь сам хотел… тогда еще, в школе, хотел… чего ж не сунулся-то до сих пор?.. Чего? Серьезно? Страшно?.. Страшно, блин, страшно!!! Им не страшно уже ни хрена, а я вот боюсь! Потому что я живой еще, а вокруг меня все исчезают! Или мимо свистят, будто нет меня, - а я есть, есть!!! - уже орал он сквозь пустую улицу. - Ну чего вы, где вы все?!! Я же есть, вот он я, я Здесь остаюсь, куда же вас всех унесло?!! Где вы-и-и?! Где?..»
8.
Голоса вокруг, в автобусе, медленно прояснялись, Андрей снова начал слышать.
- ...Ты на меня не обижайся, - снизошел кто-то один до кого-то другого. - Мы с тобой разного воспитания... У тебя бесцельно прожитые годы, ну что ж поделаешь, значит, тебя жизнь так учит... Я вот, например, женщин люблю... Я умею дружить, а ты нет... Мне отец успел рассказать, как надо жить... Он рано умер, мой отец, поэтому он все уже успел. А твой пока жив, так он тебе все еще расскажет, ты не боись!.. Я трудяга... Мне завтра будет столько, сколько Иисусу Христу. Я плохо выгляжу...
Заброшенный к окну пассажир принюхался и понял: нетрезвые. Значит, говорят все, что внутри.
- Разъядрить твою через коромысло, - не выдержал второй, - будешь так бухать - еще хуже будешь выглядеть!
Первый решил, что в нем унизили Мастера, что оскорбили его призвание, и расставил по местам всех и вся:
- Да что ты, итить-мутить твою в корень... Бултыхаешься, как дерьмо в проруби... А меня жена дома ждет и ребенок. И я их люблю.
Оба иссякли и замолчали. Видимо, у них торжествовала справедливость.
Не слыша больше голосов, он задумался обо всех вокруг. Им тоже, видимо, что-то было нужно Там - даже если их ждали Здесь. Они тоже искали Там спасения, которое можно было бы взять с собой назад... Только каждый искал разного, и вместе у них опять ничего не получалось... И дедушки Димитрия больше нет, всколыхнулось в нем, кто же нам разъяснит все это?..
- А конечная, конечная уже! - прозвучало где-то рядом. - Вы там местных спросите, это недалеко!
Так странно, подумал он, я ехал всего каких-то полчаса, и только что был Здесь, а теперь уже почти Там, вот только мост перейти... Мы все так близко друг к другу, и вот же, автобус ходит, а им никак не понять...
Вспомнил: они ушли за правдой... Да есть ли она вообще, правда эта? Неужели большая правда всего мира может умещаться и спасаться на позабытой этой Дальней Станции? И должна ли она там спасаться, а значит - прятаться, - если мир без нее почти уже погиб?..
Горбатый перекошенный автобус выплюнул их всех, неважных друг другу и с самого утра неприкаянных, под чей-то забор, встряхнулся и захлюпал на поворот. Вокруг мокли человеческие следы, и ступить было некуда, и из воздуха накинулся на него мокрый снег. Опоры не было, и пространство почти исчезло, оно мельтешило вокруг и оседало на лице белыми ошметками, а двигаться в нем дальше было нельзя, и вода окутывала его, но не текла, а прилипала, и он почти поверил, что опоздал, что ничего больше не узнает, потому что это и есть Лоно, оно уже здесь, и сейчас поглотит и растворит его, и автобус, и всех таких же неуспевших, что оно застало их всех врасплох и им теперь придется отвечать за тех, что раскололи этот мир надвое... Но люди вокруг него двигались, и он тоже попробовал пошевелиться, и почувствовал, что еще жив и промочил ноги, и рванулся к другим.
И была река, и мост через нее тоже был - набухший от стоптанных подошв и никогда не прохладных шин, с неловко застывшими, наспех залатанными перилами. Мост боялся автобуса и, скрючившись, замер, вспух над ледяной поволокой. Края в заплатах ныли и помнили, как летом было душно от черных ленточек. Их завязывали прямо на перилах, неотвратимо, каждый раз, когда железное создание, не в силах терпеть человека внутри, само сбрасывалось с моста под воду.
Мост замер и ждал, когда на него надвинется четырехколесное. Но пазик, попыхтев, погреб куда подальше, и мост поволок на своем горбу только первые за это утро стоптанные подошвы.
Темно и снежно было под затихшим небом, а подошвы жили взахлеб. И плыла, затаившись, между дальними домами заря, и мокрыми ветками пахло на бело-синем горьком этом свете.
1) http://da-fortochka.livejournal.com/109780.html
2) http://da-fortochka.livejournal.com/109926.html
3) http://da-fortochka.livejournal.com/110313.html
4) http://da-fortochka.livejournal.com/110387.html
5) http://da-fortochka.livejournal.com/110705.html
…В двухместную палату, узкую и безрадостную, как слепая кишка, пытались втиснуть третью кровать. Василия, мужчину лет шестидесяти, потерявшего возраст после инсульта, перемещали вместе с койкой от глухой стены к окну. Василий отрешенно сгибал и разгибал старчески облысевшие ноги в коленях, сбивая одеяло, и шарил рукой в подгузнике. Истощенные конечности двигались как на расхлябанных шарнирах. Синяя татуировка на все левое бедро изображала нагую русалку.
- А ну вот я ему щас как дам! - опомнилась бегавшая вокруг нянечка, поймав руку с поличным и пытаясь вытащить ее из места преступления. (Рука несогласно напряглась. Василий озабоченно смотрел в противоположный угол.) - Сколько ж тебе говорить: не лазий в подгузник! Ну ведь опять же будем руку привязывать! А он все лазиет и лазиет! Да что ж это делается-то! Да что ж вы его к окну, щас же все шторы в дерьме будут! А как же его сажать-то теперь, ему ж тут ни обо что не облокотиться!..
…Василия не сажали никогда. Даже кормили полулежа, лишь слегка приподнимая на подушках. Сидеть он не мог - заваливался на бок.
У него задвигалась и вторая рука. Он, где мог, ощупывал себя, все пытаясь сообразить, что же обозначает все то, до чего удается дотянуться руками и ногами, и удивляясь, почему это все до сих пор есть, когда он давно уже умер.
Из коридора обстоятельно сочувствовали перестановке ходячие старушки:
- Это у вас потому что двери неправильно открываются. Вот если бы открывались наружу, тогда она как раз и встала бы!
- Да, вам петли переставить надо. Только тогда надо сразу все. А то если только одну-две двери, то никто за это не возьмется.
- Нет, а почему? Вот если кто-то, скажем, у себя дома делает ремонт - можно же вызвать мастера, и он переставит одну дверь. Значит, и здесь можно!
- Нет, ну а смысл? Уж делать - так всё сразу!
-… Да лучше просто всех нас выбросить отсюда, тогда и место освободится… - сипло усмехнулся со своей койки старик Семеныч. В попытках перестановки его тоже двигали вместе с лежбищем. Он не вставал второй месяц - с тех пор как, уже полуслепой, промахнулся и сел мимо стула. Лицо с высоким лбом, крутым носом и прозрачной кожей пугало почти неживым многовековым благородством.
- Да за что ж тебя сразу выкидать, Семеныч? - бодро откликнулась все та же нянечка. - Вроде ни в чем не провинился! Токо ты б лучше не кочевряжился, а походил. Мы б тебе встать помогли. Ты по-над стеночкой. А то хочешь - кто-нить из нас рядом с тобой походит! Поводишь даму под ручку, ты ж интеллигент! А? А то ж ведь ноги-то отсохнут!
- А я не хочу! Сказал - больше не встану! - выкрикнул старик. - Я не верю, что, если я буду падать, то хрупкие женщины смогут меня, дурного старика, удержать! Для этого есть парни, они здесь работают! Только вот где они все - мне не понятно!
- Да ну тебя, Семеныч! - нянечка уже почти хохотала. - Времена-то какие! Мы ж все тут в десять раз сильнее парней!
- Я верю, - старик ударил рукой по кровати. - Верю. Но я все равно боюсь. Не тро-гай-те ме-ня! Я сам лучше знаю! Если я сказал - упаду, значит, упаду! И зачем мне тогда вставать!.. Вот почему… никак не могу понять… почему, когда ты в толпе… или рядом с толпой… то хоть сколько кричи - не обратят внимания?.. Я чего-то не понимаю… почему?
Нянечка не ответила. Никто не ответил.
Оксанка стояла почти в дверях и никак не могла войти.
Как же я хожу к ним изо дня в день, если я совсем не понимаю, чего им действительно нужно… Это мы для себя придумали, нам так проще, будто с ними надо как с младенцами… Да ведь и детей никто не понимает - или, по крайней мере, в расчет не берет… Нам так спокойнее, мы держим ситуацию в руках… Да, старики мудры - я НАДЕЮСЬ, что они достаточно мудры, чтобы не воспринимать это как унижение, но как же им, наверное, горько… насколько абсурдны все эти «надо покушать», «надо ходить»… фальшиво так… А Семеныч… да ведь это же протест! Да ведь он, может, только до тех пор и живет, пока не соглашается с этими бессмысленными уговорами «покушать кашку» и «встать да походить»… Или… Боже мой… да ведь он не против смерти или болезни… он против самой жизни протестует - той жизни, которая все не отпускает его, отобрав все возможные объяснения, ЗАЧЕМ… Это его выбор, он сам пришел к этому. Может быть, это просто инстинкт, человек спасает себя - и от смерти, и от жизни одновременно - но ведь он сильнее всех нас, механически пичкающих его кашей… Господи, как же понять это все… Вот Семеныч ослеп - и жизнь отталкивает, а тот, другой слепой старик… Андрей рассказывал… почему он меня так и не сводил к нему ни разу… почему он один… да был ли тот старик вообще…
Новую кровать, пока пустую, кое-как впихнули. И куда-то сразу исчезли все. Остались только те, кто не мог встать. И Оксанка в дверях.
- …Я понял, - продолжил что-то Семеныч, глядя слепыми глазами в себя. - Я неправильно думал, что вы не хотите вылечить меня, чтобы я мог видеть и сам вставать. Просто пока у вас это не получается. Вот. Я это понял, и мне стало легче… Как-то все не так… Почему все не так?.. Моя жена ушла тихо, во сне. Никогда на сердце не жаловалась… А тут раз - и инфаркт сердца… Почему со мной такого не может случиться? Как же так? Она выпросила за себя, а за меня не выпросила? Почему? Не понимаю…
Оксанка подошла и попыталась утешить стандартным ответом, потому что настоящего, своего она не чувствовала:
- Она теперь за Вас просит… в Ином Мире…
Старик понял, что в его разговор ворвался посторонний человек, и отозвался тускло:
- А я не верю в это. Я атеист… - и плотно сжал губы.
Оксанка повернулась к Василию - и с ним тоже попробовала заговорить. Может быть, просто давно никто не пытался…
- Вам неудобно? Поправить одеяло?
Василий вздрогнул. Попытался увидеть того, кто послал ему свой звук. Но никак не мог чего-то осилить разумом. Она поправила одеяло. Он почти посмотрел ей в глаза.
Или, может быть, совсем оставить их в покое? Есть ли смысл поддерживать искусственно то, что им уже в тягость? Может быть, лучше было бы просто следовать тому, чего они - сознательно или нет - просят сами? Не хотят вставать? - хорошо, значит, это им больше незачем. Не пихать насильно еду, не заставлять разговаривать, когда они вот так уходят в себя… Почему-то ведь у животных все по-другому… Так долго и беспомощно - не лежат в старости… Может быть, потому, что никто извне не держит их из последних сил…
- …Дочка… - подковыляла к палате тучная женщина с желтоватой кожей. Она появилась здесь, видимо, только вчера или сегодня утром, Оксанка ее не знала. Байковый халат плохо сходился на ней, и внизу вместо пуговицы свисала замызганная ниточка. - Дочка… можно телефон у тебя попросить… мне на минутку… а то я уж там внизу замучила… Ой спасибо… ты набери мне номер, я тебе скажу, а то я плохо…
Оксанка нажала на вызов и протянула женщине мобильник. Женщина вышла в коридор и там, сгорбившись, прижалась к стене:
- Але, Ниночка… да я вот что… ты прости меня, я что-то разнервничалась и на тебя накричала… да я… да… ты, нет, все правильно, конечно… я просто сразу не подумала… да нет, конечно, конечно… ты не сердись только… да… ну ладно… и хорошо… а мне здесь ничего не нужно… ну давай, да.
- Вот спасибо, дочка, - осторожно заглянула она в палату и протянула мобильник Оксанке, - спасибо. А это у меня племянница… не родная, а по мужу… муж-то умер уж, а она вот… как я болеть-то стала, она вот и решила, что мне надо тут временно… ну какое-то время… тут же вроде и процедуры, и обследования какие-то, ну и не больница все-таки, так и не тоскливо… ну вот, а как подлечусь, сказали, назад отвезут… А вчера мы уезжать - а она говорит, Вы не волнуйтесь, тут за квартирой присмотрят, мы, мол, пока квартиранта пустим, уже и договорились… И я это что-то сначала расстроилась… а потом думаю - и правильно… заодно и денежки будут пока… а то ж им тут надо и заплатить… да и вообще это им как от меня подарок - может, купят себе чего им там надо… Ты как думаешь, дочка, мне ведь не надо волноваться, правда?
Оксанка пыталась уговорить себя, что волноваться и правда незачем, и если она сейчас успокоит женщину, то будет абсолютно права, все так и есть… но вдруг спросила:
- …Но ведь в любом случае, если что, она Вас к себе может временно взять?
- Да что ты-и!.. - удивленно замахала рукой женщина. - Нет, не заберут, конечно… она ж мне не родная… у них там и без меня места не хватает… Нет, это… она сказала, квартирант только временно, пока я здесь… ну месяца на два…
- Я надеюсь, все будет хорошо, - быстро улыбнулась Оксанка, и, пару секунд подержав руку у женщины на плече, снова пошла к Семенычу: он шарил рукой в воздухе, никак не обнаруживая чего-то.
- Вы что-то ищете? Вам помочь?
- Нет, мне… не надо… я хотел позвать… эта женщина… там… что с ней? Она плакала?
- Нет, ничего, ничего, ей просто позвонить… - отвернулась Оксанка, вышла в коридор и пошла в другой его конец. Женщина уже куда-то пропала.
Почти в каждой палате был кто-то лежачий, или стояли костыли, или медленно передвигались вывернутые колесом ноги, или из трясущейся ложки падала каша на грудь… Ей вдруг показалось, что она сама не работает здесь, а оставлена жить на чьем-то абстрактном иждивении… Как же тяжело волочится тело по лестнице… Поднять ногу, просто поднять ногу, нет, надо сосредоточиться, почему же не слушается… и в какие же оковы заковать эти руки… и голову… только чтобы больше не уронить… почему же не работают… ведь раньше всегда работали… Господи, сколько же мне лет, когда же это все, я же не успела прожить!.. Она вздрогнула. Сжала кулак. Распрямила пальцы. Ее тело было на месте.
7.
Небо маялось и бледнело, набухало и грозило рухнуть, но никак не могло разверзнуться.
Серега встряхнулся, затоптался на месте, взглядом суетясь по небу, по не открытым еще ларькам, по лицам дворников, застывшим униженно и невозмутимо; скорбно согбенные неблагодарной своей работой, дворники колыхались, как маятники. Никак не мог посмотреть Андрею в глаза, все время проскакивал. Пробубнил необязательное, лишь бы прозвучать:
- Что-то оно не родит никак... Рассветать бы должно уже...
Промокший человек почему-то вздрогнул.
Он думал, что скажет что-то именно на остановке, между Здесь и Там, но теперь говорить стало незачем. Словно не на что было отвечать. Решил: я вернусь и тогда расскажу ему, каково Там, и он поймет и, может быть, расскажет еще кому-то; может быть, мы успеем, и земля не пустит Потоп дальше... Мы так давно вышли из Лона, неужели оно вправе поглотить нас без остатка?..
Схватил Серегу за руку, заставил затормозить и все-таки взглянуть. Сказал другое, не успев даже еще решиться:
- Мне казалось всегда... что я не доживу до этого... Знаешь, как в детстве верится: со мной ничего плохого не происходит... Я знал, что Война, но я думал, что она кончится... что она успеет кончиться... А теперь... я совсем ничего уже не понимаю... Это Лоно все надвигается... Ты понимаешь, это не просто наводнение, даже не океан из берегов... это же не вода, оттуда никто еще не выплыл, ни одного трупа не нашли! Оно растворяет, сводит на нет, ты там даже не утонешь, тебя просто не будет больше никогда. Это же... Боже мой, это же - время вспять!.. Вот он какой, конец всему... Ты слышишь меня? Время вспять! Время не может кончиться, оно может только повернуть и стереть... Значит - всё... Но неужели мы ничего не можем больше в этом мире, неужели все уже бессмысленно, нам же было поручено что-то, мы же не успели!..
- Да подожди ты, хватит трястись, устроил тут... Что ты придумываешь вообще! Кончилась Война, кончилась! Уже почти год никто не стреляет! Ты с какого дуба рухнул, ты своими ушами не слышишь что ли? И Взрывы запретили, указ вышел, телевизор смотреть надо - они же сами еще жить хотят! И Потоп никакой до нас не дойдет! Тебя что, в первый раз концом света пугают? Не разрушит нас никто! Щас накричатся, потом кто-нибудь, как всегда, поимеет хорошо со всей этой дури - и опять живи на здоровье! Не привыкать нам! Ты видишь, мы стоим с тобой тут, на этой самой остановке (чтоб ее туда-сюда!) я ноги уже отморозил, вот ты стоишь, вот я стою, и никто нас не убьет, и чего тебе взбрело нестись Туда, я тебя не видел чуть не целый год, тебя все носило где-то, я тебя ждал, а тебя носило, а я все равно ждал, потому что не мог ты ко мне не приехать! Ну чего тебе надо на этой Дальней Станции?! Ну ушли они туда, сами ушли - ну так и хрен с ними!.. Меня тут без тебя - знаешь, как мордой об стенку?! Из-за тебя, говорят, им жизни не было! Я, понимаешь, во всем виноват, я один! Думал, еще чуть-чуть - и они скажут, что это я Войну развязал! А меня, когда Война начиналась, еще и на свете-то не было! Я что, один за всех отвечать могу?! Эх, да ну его все... Я же им всем как лучше хотел, помочь хотел! Сдалась им эта правда... Ты только смотри там, осторожней, а то останешься еще...
- Подожди, послушай! Ты все не о том... Ты говоришь - никто не стреляет, но почему тогда у нас до сих пор существуют эти Здесь и Там?! Как же это - Война кончилась, а мира нет! Значит, не кончилась. Я понять хочу… Ты вспомни, в школе еще, ты ж сам говорил, Туда уже тогда от Войны уходили… Ведь там тоже люди! Ведь они отсюда уходили! Может, они-то как раз и знают что-то, может быть, они одни смогут остановить Потоп! Помнишь, я тебе рассказывал, слепой старик Димитрий, я его еще со школы знаю? Я вчера был у него. Знаешь, что он сказал? «Когда стреляли - это крик был. У Бога помощи просили. Думали, докричатся... Только чему помогать, когда друг друга не видим?.. Им и стрелять-то незачем, они и тишиной друг друга убьют». Ты понимаешь, знает он, знает все, хоть и не видит...
- Простите, пожалуйста... - женщина стояла совсем рядом, пальцы белые - сжала в замок, - но руки все равно ходили ходуном, и лицо вздрагивало. Странное было лицо, серое - или это утро ненаступившее так его раскрасило... И мальчишка ее обхватил ей ноги, прижался к ним, будто навеки срастись хотел, и тоже дрожал. - Простите, пожалуйста... Это Вы вчера были у дедушки Димитрия? Я видела Вас. Мы с сыном как раз к нему шли, когда Вы выходили... Он умер... - последнее слово не прошептала даже - губы свело и голоса больше не было. Он просто понял, по глазам понял огромным остекленевшим, когда только говорить начала...
- Да растудыть твою на все четыре! - взвился Серега, схватил его за руку. - Мы ж так тут до ночи проваландаемся! Ты смотри, мимо нас уже третий автобус проскочил! Остановка-то теперь не тут, а за углом! Отсюда на Дальнюю не ездят!.. - он поволок его куда-то, и женщина пропала, и мальчик, только глаза огромные вместе с ним неслись за угол, и дальше по всей теперь, наверное, оставшейся жизни, и рот, застывший темной страшной щелью, от которой не оторваться: «Он у...»
Его затолкали в автобус, и пихнули куда-то к окну, и оставили так сидеть до самой конечной.
Кажется, Серега что-то крикнул кондукторше про Дальнюю Станцию и про кого-то не в себе, та кивнула, покосилась на «ненормального пассажира» то ли озабоченно, то ли подозрительно, а он видел дедушку Димитрия перед собой и думал о том, что успел услышать его последние слова, но больше ничего уже от него не услышит, и, значит, от этих слов и надо теперь двигаться дальше, им и надо доверять больше любых других и в них искать самый главный смысл, потому что последнее не бывает незначительным, последнее - это все, что, от тебя отделившись, будет жить после и тебя продолжать, уже без тебя, и потому ему нужна очень большая сила и оно бесконечно, каким бы сиюминутным и неглавным ни показалось сначала...
* * *
«Нет, ну какого же хрена, - возмущался шепотом Серега, шатаясь через полутемноту назад к своему подъезду. Просто идти и думать было ему недостаточно, хотелось произносить. Так казалось, что кто-то его слушает. - Я ему, блин, пельмееени, кооофе, я думал он ко мне, а он… И куртку эту… какого я ему… Чего я перед ним раскорячился?! Чего я вообще перед всеми расхреначиваюсь?! Им же это никому, видите ли, не надо ни фига! И все мимо, мимо, прут все Туда, как под гипнозом… Я Здесь перед ними - а им, значит, Туда! Лишь бы убежать, лишь бы чего-то другого… А ведь сам хотел… тогда еще, в школе, хотел… чего ж не сунулся-то до сих пор?.. Чего? Серьезно? Страшно?.. Страшно, блин, страшно!!! Им не страшно уже ни хрена, а я вот боюсь! Потому что я живой еще, а вокруг меня все исчезают! Или мимо свистят, будто нет меня, - а я есть, есть!!! - уже орал он сквозь пустую улицу. - Ну чего вы, где вы все?!! Я же есть, вот он я, я Здесь остаюсь, куда же вас всех унесло?!! Где вы-и-и?! Где?..»
8.
Голоса вокруг, в автобусе, медленно прояснялись, Андрей снова начал слышать.
- ...Ты на меня не обижайся, - снизошел кто-то один до кого-то другого. - Мы с тобой разного воспитания... У тебя бесцельно прожитые годы, ну что ж поделаешь, значит, тебя жизнь так учит... Я вот, например, женщин люблю... Я умею дружить, а ты нет... Мне отец успел рассказать, как надо жить... Он рано умер, мой отец, поэтому он все уже успел. А твой пока жив, так он тебе все еще расскажет, ты не боись!.. Я трудяга... Мне завтра будет столько, сколько Иисусу Христу. Я плохо выгляжу...
Заброшенный к окну пассажир принюхался и понял: нетрезвые. Значит, говорят все, что внутри.
- Разъядрить твою через коромысло, - не выдержал второй, - будешь так бухать - еще хуже будешь выглядеть!
Первый решил, что в нем унизили Мастера, что оскорбили его призвание, и расставил по местам всех и вся:
- Да что ты, итить-мутить твою в корень... Бултыхаешься, как дерьмо в проруби... А меня жена дома ждет и ребенок. И я их люблю.
Оба иссякли и замолчали. Видимо, у них торжествовала справедливость.
Не слыша больше голосов, он задумался обо всех вокруг. Им тоже, видимо, что-то было нужно Там - даже если их ждали Здесь. Они тоже искали Там спасения, которое можно было бы взять с собой назад... Только каждый искал разного, и вместе у них опять ничего не получалось... И дедушки Димитрия больше нет, всколыхнулось в нем, кто же нам разъяснит все это?..
- А конечная, конечная уже! - прозвучало где-то рядом. - Вы там местных спросите, это недалеко!
Так странно, подумал он, я ехал всего каких-то полчаса, и только что был Здесь, а теперь уже почти Там, вот только мост перейти... Мы все так близко друг к другу, и вот же, автобус ходит, а им никак не понять...
Вспомнил: они ушли за правдой... Да есть ли она вообще, правда эта? Неужели большая правда всего мира может умещаться и спасаться на позабытой этой Дальней Станции? И должна ли она там спасаться, а значит - прятаться, - если мир без нее почти уже погиб?..
Горбатый перекошенный автобус выплюнул их всех, неважных друг другу и с самого утра неприкаянных, под чей-то забор, встряхнулся и захлюпал на поворот. Вокруг мокли человеческие следы, и ступить было некуда, и из воздуха накинулся на него мокрый снег. Опоры не было, и пространство почти исчезло, оно мельтешило вокруг и оседало на лице белыми ошметками, а двигаться в нем дальше было нельзя, и вода окутывала его, но не текла, а прилипала, и он почти поверил, что опоздал, что ничего больше не узнает, потому что это и есть Лоно, оно уже здесь, и сейчас поглотит и растворит его, и автобус, и всех таких же неуспевших, что оно застало их всех врасплох и им теперь придется отвечать за тех, что раскололи этот мир надвое... Но люди вокруг него двигались, и он тоже попробовал пошевелиться, и почувствовал, что еще жив и промочил ноги, и рванулся к другим.
И была река, и мост через нее тоже был - набухший от стоптанных подошв и никогда не прохладных шин, с неловко застывшими, наспех залатанными перилами. Мост боялся автобуса и, скрючившись, замер, вспух над ледяной поволокой. Края в заплатах ныли и помнили, как летом было душно от черных ленточек. Их завязывали прямо на перилах, неотвратимо, каждый раз, когда железное создание, не в силах терпеть человека внутри, само сбрасывалось с моста под воду.
Мост замер и ждал, когда на него надвинется четырехколесное. Но пазик, попыхтев, погреб куда подальше, и мост поволок на своем горбу только первые за это утро стоптанные подошвы.
Темно и снежно было под затихшим небом, а подошвы жили взахлеб. И плыла, затаившись, между дальними домами заря, и мокрыми ветками пахло на бело-синем горьком этом свете.