Дикобразьи истории. Павлик.
Муж сестры моей бабушки, Павел Осетров (его в нашей большой семье всегда ласково называли Павликом), до войны был лётчиком. Образцово-показательным таким лётчиком-истребителем, "сталинским соколом". При этом рослый красавец с шикарной шевелюрой любил "работать с молодёжью", ездил по школам, училищам и предприятиям, рассказывал на собраниях, как Красная Армия готова бить врага. Разумеется, малой кровью и на чужой территории.
Он просился в Испанию, просился воевать с японцами, с финнами, но его держали в его Киевском военном округе, где он дорос до командира эскадрильи. Где главной заботой жены было пресекать поползновения многочисленных поклонниц, таявших при одном виде плакатно-красивого военного лётчика.
Рассказывали, что с ним было непросто общаться в быту: он норовил любую беседу перевести на темы восхищения нашей армией (прежде всего, понятно, авиацией) и лично товарищем Сталиным. И как-то ни у кого не возникало вопросов о будущей войне и роли в ней Павлика. Люди явно общались с будущим героем.
Когда началась война, ему повезло: не знаю, как аэродром их авиаполка, но его истребитель не пострадал, и утром 22 июня бравый лётчик-истребитель Павел Осетров вылетел бить врага.
Воевал он менее получаса. Его подбили и самолёт загорелся. Павлик, видимо, всё же был неплохим лётчиком: он довёл горящий самолёт до своего аэродрома и даже сумел посадить его. После чего самолёт взорвался.
Павлику неслыханно повезло, он совершенно, то есть абсолютно, не пострадал. Ни ранений, ни ожога.
Только тронулся умом.
Не буйно и не затравленно. А как-то по-доброму, что ли. Его улыбка была светлой, благожелательной и доброй. Абсолютно нормальной и красивой. Только пределом его возможностей отныне был самый минимум - одеться, покушать, сходить со списком покупок в магазин, посмотреть картинки, помочь перебрать крупу...
Комиссовали его не сразу: никак не походил красавец-лётчик на неспособного воевать. И не верилось, что даже лопату ему доверить нельзя - он запросто вскоре рассадит себе ногу и даже копать не сможет. При этом только улыбнётся - трогательно и беззащитно. Даже поставить чайник на огонь, запросто перепутает порядок операций: сначала попытается налить воду, а потом только, после подсказки, будет снимать крышку с чайника; сначала вытрет посуду полотенцем, потом губкой, потом воду включит; сначала выйдет из дома, а потом начнёт сосредоточенно искать на улице ботинки, чтобы переобуться из тапочек... Хотя при этом говорит и нередко отвечает как нормальный человек.
Какое-то время Павлик с женой, успевшие эвакуироваться, жили в Москве, у моих бабушки с дедом (эвакуированные имели иждивенческие карточки и, если бы не мой работяга-дед, вполне могли загнуться от голода), а после освобождения Киева вернулись туда.
Я его немного помню (мне тогда 10 лет было): крупный рыхлый улыбчивый мужчина, которому почему-то не дают нож в руки и который не может выгуливать собаку, но что-то рассказывает мне об облаках и красотах Киева. Я знал, что он воевал, но почему-то мне строго-настрого запретили любые вопросы и разговоры на эту тему. И в киевских семейных альбомах были только послевоенные фото.
Умер он в конце 1980-х.
Только в нашем альбоме, в Москве, сохранились фото бравого красавца-лётчика в командирской форме. С доброй и мужественной улыбкой, готового разгромить врага и защитить Родину. Воевавшего считанные минуты и прожившего потом почти полвека добрым сумасшедшим.
