Первый акт
Недавно в книге о Беньямине встретилась мысль, что Бог, дав первому человеку способность именовать окружающий его мир, сообщил ему тем самым часть своей творящей силы. Хорошее заключение, но требует некоторой связи с реальностью, от Эдемского сада далекой.
Связь такова: путешествие сродни созданию мира по той же - языковой - причине. Сначала преодолеваешь пространства, для тебя совершенно пустые, ничем и никак не обозначенные - смазанные леса за окном поезда, однородные массы облаков в иллюминаторе, стертое самодовольство терминалов и залов ожидания. Есть только начальный и конечный пункты, а между ними - пробел каких бы то ни было смыслов; недаром во время поездки хорошо думается или о прошлом, или о будущем, но никак не о настоящем.
Путешественник, следовательно, прибывает в мир, в котором у него есть привилегия остановки и продолжительного, пытливого взгляда; более того, мир этот и в некоторой степени и порожден взглядом вновь прибывшего.
Иначе говоря, внимательному фланеру открывается редчайшая привилегия, о которой сказано выше: давать имена вещам и явлениям. В имени заключено не только слово как цивилизационный признак отношения между субъектом и объектом, но и суть вещи, и ее образ, и опыт человека, встретившего эту вещь впервые. Именуя, путешественник создает мир вокруг себя. Он вызывает вещи из небытия. Люди, которых он встречает в новом городе, знают слова, но не знают сути, не знают имен.
Вот этот дом с горгульями под крышей, черно-белый арлекин, нарисованный на его стене, дерево рядом с домом, солнечные лучи, перечеркнувшие улицу под неизвестным доселе углом, дрожащий на противоположной карминово-красной стене отблеск окон, ванты гигантского моста над дальними крышами - этому всему может дать имя только тот, кто оказался здесь именно в данный момент, сейчас и ни секундой ранее, и даже неважно, будут ли сказаны либо написаны какие-либо слова. Этот первый акт драмы путешествия ждал именно тебя, ты в нем - герой, твоя игра удалась.
Дмитрий Десятерик, «День», Нью-Йорк-Киев
Связь такова: путешествие сродни созданию мира по той же - языковой - причине. Сначала преодолеваешь пространства, для тебя совершенно пустые, ничем и никак не обозначенные - смазанные леса за окном поезда, однородные массы облаков в иллюминаторе, стертое самодовольство терминалов и залов ожидания. Есть только начальный и конечный пункты, а между ними - пробел каких бы то ни было смыслов; недаром во время поездки хорошо думается или о прошлом, или о будущем, но никак не о настоящем.
Путешественник, следовательно, прибывает в мир, в котором у него есть привилегия остановки и продолжительного, пытливого взгляда; более того, мир этот и в некоторой степени и порожден взглядом вновь прибывшего.
Иначе говоря, внимательному фланеру открывается редчайшая привилегия, о которой сказано выше: давать имена вещам и явлениям. В имени заключено не только слово как цивилизационный признак отношения между субъектом и объектом, но и суть вещи, и ее образ, и опыт человека, встретившего эту вещь впервые. Именуя, путешественник создает мир вокруг себя. Он вызывает вещи из небытия. Люди, которых он встречает в новом городе, знают слова, но не знают сути, не знают имен.
Вот этот дом с горгульями под крышей, черно-белый арлекин, нарисованный на его стене, дерево рядом с домом, солнечные лучи, перечеркнувшие улицу под неизвестным доселе углом, дрожащий на противоположной карминово-красной стене отблеск окон, ванты гигантского моста над дальними крышами - этому всему может дать имя только тот, кто оказался здесь именно в данный момент, сейчас и ни секундой ранее, и даже неважно, будут ли сказаны либо написаны какие-либо слова. Этот первый акт драмы путешествия ждал именно тебя, ты в нем - герой, твоя игра удалась.
Дмитрий Десятерик, «День», Нью-Йорк-Киев