Ростропович о Прокофьеве
Взято отсюда: http://www.forumklassika.ru/showthread.php?t=1039
Вы встретили Прокофьева приблизительно в это же время? (комм. 43-45 годы)
Да, но познакомился с ним близко позже. Я был представлен ему одним музыкантом, когда был в Консерватории, но Прокофьев меня в ту же секунду забыл. Уже потом после того как я победил в конкурсе 1945 года, я решил, что хочу сыграть какое-нибудь сочинение Прокофьева, и как раз мне попалось фортепианное переложение Концерта для виолончели с оркестром, которое было недоступно в полной оркестровой версии. Мне так понравилась эта вещь, что я включил её в свой сольный концерт, исполняя её под фортепианный аккомпанемент. Это было 18 Января 1948 года. Прокофьев посетил концерт и после него пришёл за кулисы и сказал мне: “Знаешь, мне очень нравится музыкальный материал этого сочинения, но данное переложение мне на самом деле не нравится. Если ты согласишься, то я бы хотел с тобой проконсультироваться и сделать другое переложение для виолончели и фортепиано”. В этот момент я чувствовал себя ангелом, попадающим на небеса. Я думал, что я уже не от мира сего человек. Это была такая честь - ощущения как от сбывающейся мечты.
В это время Прокофьев имел вокруг себя столько поклонников и был так успешен, что я понимал, что заниматься этим со мной, он сможет только когда найдёт на это время. Но сразу через три недели после этого, 10 февраля неожиданно произошёл этот ужас - идиотическое постановление Коммунистической партии, критикующее Шостаковича, Прокофьева и других и обвиняющее их в “Формализме” в музыке. Конечно, более 80 процентов поклонников Шостаковича и Прокофьева сразу же отвернулись от них, потому что это было постановление Партии. Возможно у Шостаковича после этого остались друзья которые его окружали, но Прокофьев, как я на самом деле считаю, остался после этого один со своей женой. После произошедшего я позвонил ему: “Если вы захотите со мной продолжить контакты с любой целью я буду тотчас готов”. Он сказал: “Спасибо большое и конечно я бы хотел продолжить наши контакты”.
Потом в 1949 году его близкий друг Николай Мясковский - очень великий композитор, по моему мнению, и человек который относился с большим уважением одновременно к Прокофьеву и к Шостаковичу - сочинил свою первую работу после постановления, которое включало и его и отразилось на нём плохо (комм. как и Прокофьев - заболел, и в 1950 умер). Это была вторая Виолончельная соната и Мясковский пригласил Прокофьева на первое исполнение, которое я давал 5 Марта 1949. После чего Прокофьев пришёл за кулисы и сказал, что хочет сочинить Виолончельную сонату, итак он сразу начал её писать. Когда он дал мне ноты я был так счастлив и сразу запомнил и виолончельную и фортепианные партии. Прокофьев послал за мной машину - очень плохую машину! - и пригласил меня на свою дачу, чтобы устроить первый прогон его Сонаты. Прошло так много времени с тех пор как Прокофьев перестал играть на фортепиано, что он потерял часть своей фантастической техники и играл теперь плохо - пожалуйста, извините меня за то что я об этом говорю, но он был феноменальный солист. Мы начали играть и я иногда останавливался, чтобы сказать ему, когда он играл фальшивые ноты. Пять или шесть раз он отнесся к этому нормально, но в следующий раз он остановил меня и сказал: “Слава, я сочинил эту вещь или ты? Я играю точно то, что я хотел сыграть, даже если там есть фальшивые ноты!”. Вот, и после этого Прокофьев, который был так одинок, пригласил меня жить с ним на его даче на лето. Это было в 1949 и там я с ним прожил до 1953 года, когда он умер.
Это было потрясающее время для меня, но одновременно это было ужасно, потому что я видел как он плохел. Он не имел совсем денег и однажды он сказал: “Слава, у меня нет больше денег на завтрак”. Я был шокирован, и я пошёл в Союз Композиторов и говорил с Mr. Хренниковым, председателем. Я сказал ему “У Прокофьева нет денег на еду. Может быть союз мог бы ему выделить немного денег? Если нет, то я пойду в Консерваторию и пойду по студентам просить у них дать несколько рублей”. Хренников дал мне 50$, в рублях конечно, и я дал их Прокофьеву.
После этого, один композитор, который имел сильные позиции на советском радио, великий дирижёр Самуил Самосуд, и я собрались на секретной встрече, чтобы обсудить как мы можем помочь Прокофьеву. Композитора осенила мысль: А что если Прокофьев сочинит что-нибудь связанное со Сталиным, он бы тогда cмог организовать сборы (комм. комиссионные)”. И так мы совместно решили целесообразным, чтобы Прокофьев сочинил увертюру c названием “Встреча Волги с Доном”. У Сталина была задумка построить канал соединяющий эти две большие реки, Волгу и Дон, и мы думали что это будет возможностью для Прокофьева что-нибудь наконец заработать, написав работу в ознаменование этого события. Я передал эту идею Прокофьеву, я был так рад сообщить это ему. Прокофьев сказал - “какая идиотская идея!”. Я был близок к тому, чтобы расплакаться. Чем ты так расстроен? - спрашивает меня Прокофьев. Я говорил, “Там тысячи бульдозеров и все они копают землю!”. Он: “Что ж - может быть в конце концов это не такая плохая идея” и он сочинил увертюру! Так у него появились первые деньги на еду.
Но он умер несчастным человеком. Он сделал новую урезанную версию оперы Войны и мир, которая была снята с репертуара, чтобы она могла быть исполнена в театре в один вечер вместо обычных двух. Он сказал мне “Я не хочу умирать, не услышав мою оперу ещё один раз”. Но он её никогда уже больше не слышал.
Вы встретили Прокофьева приблизительно в это же время? (комм. 43-45 годы)
Да, но познакомился с ним близко позже. Я был представлен ему одним музыкантом, когда был в Консерватории, но Прокофьев меня в ту же секунду забыл. Уже потом после того как я победил в конкурсе 1945 года, я решил, что хочу сыграть какое-нибудь сочинение Прокофьева, и как раз мне попалось фортепианное переложение Концерта для виолончели с оркестром, которое было недоступно в полной оркестровой версии. Мне так понравилась эта вещь, что я включил её в свой сольный концерт, исполняя её под фортепианный аккомпанемент. Это было 18 Января 1948 года. Прокофьев посетил концерт и после него пришёл за кулисы и сказал мне: “Знаешь, мне очень нравится музыкальный материал этого сочинения, но данное переложение мне на самом деле не нравится. Если ты согласишься, то я бы хотел с тобой проконсультироваться и сделать другое переложение для виолончели и фортепиано”. В этот момент я чувствовал себя ангелом, попадающим на небеса. Я думал, что я уже не от мира сего человек. Это была такая честь - ощущения как от сбывающейся мечты.
В это время Прокофьев имел вокруг себя столько поклонников и был так успешен, что я понимал, что заниматься этим со мной, он сможет только когда найдёт на это время. Но сразу через три недели после этого, 10 февраля неожиданно произошёл этот ужас - идиотическое постановление Коммунистической партии, критикующее Шостаковича, Прокофьева и других и обвиняющее их в “Формализме” в музыке. Конечно, более 80 процентов поклонников Шостаковича и Прокофьева сразу же отвернулись от них, потому что это было постановление Партии. Возможно у Шостаковича после этого остались друзья которые его окружали, но Прокофьев, как я на самом деле считаю, остался после этого один со своей женой. После произошедшего я позвонил ему: “Если вы захотите со мной продолжить контакты с любой целью я буду тотчас готов”. Он сказал: “Спасибо большое и конечно я бы хотел продолжить наши контакты”.
Потом в 1949 году его близкий друг Николай Мясковский - очень великий композитор, по моему мнению, и человек который относился с большим уважением одновременно к Прокофьеву и к Шостаковичу - сочинил свою первую работу после постановления, которое включало и его и отразилось на нём плохо (комм. как и Прокофьев - заболел, и в 1950 умер). Это была вторая Виолончельная соната и Мясковский пригласил Прокофьева на первое исполнение, которое я давал 5 Марта 1949. После чего Прокофьев пришёл за кулисы и сказал, что хочет сочинить Виолончельную сонату, итак он сразу начал её писать. Когда он дал мне ноты я был так счастлив и сразу запомнил и виолончельную и фортепианные партии. Прокофьев послал за мной машину - очень плохую машину! - и пригласил меня на свою дачу, чтобы устроить первый прогон его Сонаты. Прошло так много времени с тех пор как Прокофьев перестал играть на фортепиано, что он потерял часть своей фантастической техники и играл теперь плохо - пожалуйста, извините меня за то что я об этом говорю, но он был феноменальный солист. Мы начали играть и я иногда останавливался, чтобы сказать ему, когда он играл фальшивые ноты. Пять или шесть раз он отнесся к этому нормально, но в следующий раз он остановил меня и сказал: “Слава, я сочинил эту вещь или ты? Я играю точно то, что я хотел сыграть, даже если там есть фальшивые ноты!”. Вот, и после этого Прокофьев, который был так одинок, пригласил меня жить с ним на его даче на лето. Это было в 1949 и там я с ним прожил до 1953 года, когда он умер.
Это было потрясающее время для меня, но одновременно это было ужасно, потому что я видел как он плохел. Он не имел совсем денег и однажды он сказал: “Слава, у меня нет больше денег на завтрак”. Я был шокирован, и я пошёл в Союз Композиторов и говорил с Mr. Хренниковым, председателем. Я сказал ему “У Прокофьева нет денег на еду. Может быть союз мог бы ему выделить немного денег? Если нет, то я пойду в Консерваторию и пойду по студентам просить у них дать несколько рублей”. Хренников дал мне 50$, в рублях конечно, и я дал их Прокофьеву.
После этого, один композитор, который имел сильные позиции на советском радио, великий дирижёр Самуил Самосуд, и я собрались на секретной встрече, чтобы обсудить как мы можем помочь Прокофьеву. Композитора осенила мысль: А что если Прокофьев сочинит что-нибудь связанное со Сталиным, он бы тогда cмог организовать сборы (комм. комиссионные)”. И так мы совместно решили целесообразным, чтобы Прокофьев сочинил увертюру c названием “Встреча Волги с Доном”. У Сталина была задумка построить канал соединяющий эти две большие реки, Волгу и Дон, и мы думали что это будет возможностью для Прокофьева что-нибудь наконец заработать, написав работу в ознаменование этого события. Я передал эту идею Прокофьеву, я был так рад сообщить это ему. Прокофьев сказал - “какая идиотская идея!”. Я был близок к тому, чтобы расплакаться. Чем ты так расстроен? - спрашивает меня Прокофьев. Я говорил, “Там тысячи бульдозеров и все они копают землю!”. Он: “Что ж - может быть в конце концов это не такая плохая идея” и он сочинил увертюру! Так у него появились первые деньги на еду.
Но он умер несчастным человеком. Он сделал новую урезанную версию оперы Войны и мир, которая была снята с репертуара, чтобы она могла быть исполнена в театре в один вечер вместо обычных двух. Он сказал мне “Я не хочу умирать, не услышав мою оперу ещё один раз”. Но он её никогда уже больше не слышал.