Анн Бренон. Биография Пейре Отье. Часть 6. Инквизиция. Глава 28. С самой высокой огненной башни
28
С САМОЙ ВЫСОКОЙ ОГНЕННОЙ БАШНИ
«Где те люди со взглядами без век
Бежавшие однажды от тебя
С самой высокой огненной башни»
Анри Гугот, «Монсегюр»
Все закончилось еще до Пасхи - удушливый дым рассеялся, а пепел проклятых был брошен в Гаронну. Тулуза могла праздновать Страсти и Воскресение Господне очищенной от всякой скверны и смрада ереси. В кафедральном соборе, под сводами которого раздавался перечень грехов и звучал праведный гнев приговоров, теперь можно было возносить гимны благодарности за христианский народ, воссоединенный с самим собой и с Богом… Благодаря генеральному Сермон инквизиторов и епископов и искуплению грехов массовыми кострами. Может быть, и нашлось несколько сильных духом, посмевших решиться на дерзновенное сравнение между Страстями Господними, которые должны были как раз отмечаться в следующую пятницу, Страстную Пятницу, 17 апреля, и мучительной смертью, которую претерпели все осужденные… Осужденные, которые были словно подобраны по принципу «каждой твари по паре» - муж и жена, мать и сын, молодые, вдовы и старики. Те, кто кричал, что не хотят умирать. Но так же и те, кто умер, не жалуясь. Но все они умерли смертью, которую Бог весть почему принято называть «христианской»… В некоторых случаях мы даже говорим о мученичестве. Кто знает… Кто знает, что было у народа Тулузы в голове и сердце, и, может быть, кое-кто сжимал кулаки в карманах. Этого даже инквизитор не имел возможности узнать. Но историк нынешних дней может над этим поразмыслить…
Еретик
Пейре Отье выслушал свой приговор 9 апреля 1310 года . Это было четыре дня спустя после торжественного и слишком перегруженного «сеанса» пятого воскресения Великого Поста. Он был один. Можно задать вопрос, почему? Может быть, инквизиторы пытались особо выделить пример Старшего, главного еретика, специально собравшись ради него, чтобы лучше преподнести его дело. Но зачем нужно было ждать целых четыре дня? Наприимер, длинное генеральное Сермон Жака Фурнье 12 августа 1324 года длилось без перерыва до понедельника 13 числа. В четверг 9 апреля, чтобы «почтить» Пейре Отье, в кафедральном соборе Тулузы собрались все те же власти, что и в предыдущее воскресенье. Инквизитор Каркассона Жоффре д’Абли сидел рядом со своим тулузским собратом. Но чем же и тот, и другой занимались в оставшееся время, между 5 и 9 апреля? Самый правдоподобный ответ таков, что именно в это время шестнадцать рецидивистов, переданных светской власти, были сожжены маленькими группами или же все вместе. И бремя этих массовых казней в памяти и сознании должно было еще больше отяготить атмосферу предания смерти ересиарха.
Свидетельство Гийома Сикре, который знал только одного товарища Старшего, умершего вместе с ним на костре, а именно Пейре Гийома из Прюнет, очень красноречиво в этом смысле. По идеальной инквизиторской логике, первой на казнь отправлялась партия верующих рецидивистов. А следующая и более торжественная очередь была «зарезервирована» для собственно говоря еретиков - потому что нераскаявшийся приравнивался к еретику, то есть к Доброму Человеку. Вполне возможно, что оба осужденных с отсрочкой, Добрый Человек и нераскаявшийся, были принуждены присутствовать на казни своих адептов.
Но в четверг 9 апреля 1310 года Добрый Человек Пейре Отье был один перед своими судьями, выслушивая свой приговор. На трибуне, между обоими инквизиторами, восседали два викария епископа Тулузы - Этьен де Пор и Арнод де Виллар. Из текста приговора следует, что среди свидетелей присутствовали девять из двенадцати капитулов Тулузы, королевские офицеры сенешальства высокого ранга, множество аббатов и архидиаконов, крупные юристы, доктора права и установлений, многочисленные Братья-Проповедники, в том числе и socii самих инквизиторов - все они находились перед огромной толпой мирян и клириков.
Как мы установили…из твоей исповеди, а скорее, исповедания, столь же преступного, как и кощунственного, что ты, Пейре Отье, некогда нотариус и житель Акса, что в Сабартес, епархия Памье, который был пойман и арестован в епархии Тулузы, где в последние годы ты множество раз совершал преступления ереси… извращая католическую веру своими лживыми догмами, и наконец, что ты, Пейре Отье, будучи явным еретиком, уже на протяжении многих лет придерживался и соблюдал, и сейчас ты заявляешь о том, что придерживаешься и соблюдаешь правила жизни секты, обряд и веру, или, скорее, лицемерие людей, претендующих на то, что они одни являются добрыми христианами, и которых святейшая Римская Церковь преследует и осуждает под именем совершенных еретиков или утешенных, но точнее сказать, безутешных. [1]
Тон задается обычной игрой слов специфического юмора в инквизиторском стиле, когда на хорошей латыни противопоставляются исповедь и исповедание (веры), вера и лицемерие (fides/perfidia), утешенные и безутешные. Мы уже упоминали о том факте, что приговор Пейре Отье, разработанный в канцелярии Бернарда Ги, является сокращенным, но полным резюме заблуждений, которые католические полемисты традиционно приписывали ереси. Каждый пункт доктрины тщательно рассматривается, практически ничего не забыто. Инквизитор подтверждает, что все это засвидетельствовано в судебном порядке и прозвучало из уст самого Пейре Отье. Разумеется, все формулировки являются обобщенными и явно несут на себе отпечаток антикатарской культуры инквизитора; но также очевидно, что Пейре Отье в целом подтвердил все это собрание «заблуждений» - как веру в двух богов (но вряд ли бы он сам стал применять столь лапидарное выражение «о двух богах», противоречащее Писаниям катаров) и двух творениях, одном благом и другом дурном:
… создание видимых и телесных вещей не является делом рук, как ты утверждал, ни Отца Небесного, ни Господа Нашего Иисуса Христа, но дьявола или Сатаны, злого божества, которого ты называл богом века сего, творцом и князем этого мира.
Далее следует очень сильная формулировка, противопоставляющая не только два творения, но и две Церкви, которые им служат. Была ли она слово в слово произнесена Добрым Человеком под сводами Дома Инквизиции? Хотя множество терминов, использованных в приговоре, весьма характерны для инквизиторского стиля, этот текст очень похож - и сопутствующие проклятия это только подчеркивают - на катехуменальную проповедь, которую Пейре Отье сказал более десяти лет назад для Пейре Маури: «есть две Церкви, одна бежит и прощает, а другая владеет и сдирает шкуру»:
Ты измыслил, что есть две Церкви, одна благая, твоя секта, о которой ты говоришь, что это - Церковь Иисуса Христа, и придерживаясь ее веры, каждый может достичь Спасения, а без нее никто не может этого сделать; и другая, злобная Церковь Римская, которую ты бесстыдно назвал матерью блуда, базиликой дьявола и синагогой Сатаны…
Среди списка пунктов катарской ереси, которые излагаются в приговоре, в разделах о католических таинствах крещения, брака и исповеди, но также воплощении, воскресении тел и иерархии Римской Церкви, мы обнаруживаем очень оригинальную тему, которая порождена довольно высоким полетом мысли, и которую, без сомнения, можно приписать исключительно Пейре Отье [2]. Впрочем, кажется, таково мнение и самого инквизитора, который отмечает в этом пункте, что еретик «догматизировал» - то есть внес некоторую инновацию по отношению к кодифицированному канону ереси, которым располагала Инквизиция. Эта тема касается Девы Марии.
Ты лживо утверждал, что святая Мария, мать Господа Нашего и Иисуса Христа, никогда не была женщиной из плоти и крови, но твоей Церковью - твоей и твоих единоверцев, и о которой ты говорил, что она является истинным покаянием, и все это ты лживо измыслил в своем неблагочестии и тщеславии, и ты догматизировал все это, как некую Деву Марию во тьме…
Дева Мария во тьме - символ Церкви Божьей в этом мире, под прицелом властей мира сего. Но всегда непобедимая и сияющая. Этот образ столь красивый и сильный! Особенно в те времена, когда, с точки зрения Добрых Христиан, тьма мира сего более, чем когда-либо, пыталась поглотить и пожрать «свет, который во тьме светит». Может быть, именно этот образ Пейре Отье, нотариус из Акса, ставший Старшим последней организованной катарской Церкви, именитый человек, ставший человеком Божьим, пытался хранить в себе в тот момент, когда слушал, как Инквизиция - которая представляла власть мира сего - произносила приговор, предававший его на костер светской власти, как еретика, отказавшегося от обращения?
Товарищи
Инквизиторы сделали все, чтобы это событие получило как можно больший резонанс. Толпа, собравшаяся, чтобы выслушать, как осуждают еретика и проклинают его взгляды. Толпа, собравшаяся, чтобы посмотреть, как его сжигают. Мы не знаем, до какой степени добровольно приходил туда христианский народ - людей просто приглашали туда или их принуждали приходить туда, чтобы посмотреть на назидательный спектакль. Проповедники и приходские священнослужители представляли для Инквизиции обычное звено ее деятельности. Провозглашенные служителем с кафедры вызовы в суд прихожан, призывы к свидетелям против подозреваемых или для защиты памяти мертвых от опасности эксгумации; провозглашенные с кафедры торжественные увещевательные послания, призывающие людей доносить на еретиков. Угрозы, которые звучали с тех же кафедр: отлучение за отказ доносить… отлучение за отказ предать… отлучение за молчание, если ты что-нибудь знаешь… Торжественные сеансы Генеральных Сермон Инквизиции с неизбежной вереницей костров, на которые там осуждали, точно таким же образом распространялись по всем приходам. Тем, кто участвовал в этом, обещали отпущение грехов. А сами казни получали дополнительную «рекламу» от светских властей, которые оглашали о них в виде публичных объявлений на площадях и перекрестках.
Поэтому можно, не ошибаясь, предположить, что в тот четверг 9 и в пятницу 10 апреля толпа массово собралась вокруг старого кладбища, над которым навис массивный силуэт кафедрального собора - места, где должны были сжечь еретика - разве что эта сцена разворачивалась на берегах Гаронны. Шестнадцать рецидивистов, осужденных 5 апреля, возможно, были сожжены между понедельником и средой. Для общественных властей - королевских и муниципальных - было достаточно времени, чтобы организовать все необходимые меры по обустройству, по транспортировке дров, по сооружению костров, по сопровождению осужденных под охраной из квартала Инквизиции до кафедрального собора, по надзору за тем, как проходят все работы, наконец, по очистке и уборке пепла и мусора и доставке всего этого к Гаронне, то есть, через всю Тулузу, с помощью телег и тачек. Мрачные шествия туда и сюда колонн живых и мертвых по улицам города.
Рецидивисты не могли спасти свою жизнь - разве что их могли исповедать и уделить евхаристию, если они выказывали свое раскаяние. Нераскаявшийся Пейре-Гийом из Прюнет в любом случае был обречен на смерть. Его должны были сжечь в одно время с Пейре Отье и, кроме того, он был рецидивистом. Удивительный парадокс инквизиторской юриспруденции: Пейре Отье, который никогда до своего ареста не давал показаний перед инквизитором, никогда не исповедовался в ереси, никогда «в первый раз» не воссоединялся с Церковью, не был рецидивистом: он никогда не «впадал вновь» в преступление, от которого он никогда не отрекался. Таким образом, он вполне имел возможность отречься in extremis перед костром, как это сделал Добрый Человек Раймонд Фабр и, так же, как и он, спасти свою жизнь в вечном заточении Мура. Его приговор четко на это указывает.
Как еретика мы передаем тебя в руки светской власти, с той оговоркой, что если ты пожелаешь обратиться и вернуться к единству с Церковью и оставаться в этом единстве всю свою жизнь, мы сохраняем за собой полную власть и возможность наложить на тебя, по причине того, что ты сделал в области ереси, наказание и спасительную епитимию.
Но Пейре Отье умрет как добрый христианин, не отрекаясь от своей веры, в своем духовном облачении Старшего, Пейре из Акса. Умрет свободным. Он выбрал костер и, если можно так сказать, поставил последнюю подпись под своей верой. В этом смысле его судьба является менее горестной, чем судьба верующих рецидивистов, которые не имели ни выбора, ни возможности получить утешение, чтобы хотя бы спасти свою душу. Это последнее свидетельство в их жизни, потраченной на защиту веры Добрых Людей, которое они вынуждены были дать. Умирали ли они, проклиная тех, из-за которых они здесь оказались, их дома были разрушены, их семьи истреблены, а сами они вынуждены умереть самой жестокой и постыдной смертью? Отвергали ли они память о подпольщиках, которые не смогли их поддержать? Умирали ли они в гневе, проклиная Инквизицию и неправедные власти мира сего, преследующие невинных? Умирали ли они в надежде, что, возможно, само присутствие рядом с ними Доброго Человека Пейре, который «имеет большую власть спасать души» освятит их смерть и откроет им дорогу к спасению? Могли ли они в тот или иной момент находиться рядом с Пейре Отье, и мог ли он со своей стороны попытаться поговорить с ними, или хотя бы издалека благословить их? И даже тайно дать им утешение?... Но мы начинаем давать волю фантазии, тем более, что речь идет о сакрализированном персонаже, как с точки зрения жертв, так и палачей, и это погружает нас в еще больший иррационализм. К сожалению, наше полное неведение об условии содержания осужденных не дает нам возможности проверить некоторые гипотезы. Но все же…
Конец шестнадцати рецидивистов остается для нас темным, но я искренне спрашиваю себя, не умер ли Пейре Гийом из Прюнет, последний товарищ Старшего, разделивший с ним костер, христианином? То, что вызывает во мне эту мысль, происходит из самой формулировки его приговора. Заявив перед инквизитором о своем нераскаянии, он произнес исповедание катарской веры, «в которой он хочет жить и умереть», что явственно напоминает специфическую терминологию заключенных в тюрьму Добрых Людей в области их обета правды. То есть вместо того, чтобы подтвердить доктринальный каталог ересей, нераскаявшийся использует следующую формулировку: я верю в то, во что верит Пейре Отье; я верю в то, во что верит Церковь Пейре Отье. Даже когда инквизитор спрашивает его об очень конкретных вещах, например, евхаристии, он отвечает с той же сдержанной осторожностью: «Что касается таинства на алтаре, то [я] верю в то, во что верит Пейре Отье, и ни во что другое, а [я] слышал, что Пейре Отье говорил, что это вовсе не тело Христово».
Конечно, вполне возможно, что осторожность и лаконизм Пейре Гийома скрывает теологическую неосведомленность простого верующего, который не хочет вступать на слишком зыбкую почву. Но этот человек был подпольщиком со стажем, который множество раз слушал проповеди Добрых Людей, начиная с Пейре Отье, и который с легкостью мог повторить их формулировки. Мы вскоре увидим, как другой верующий его закалки, Пейре Раймонд дез Уго блестяще делает это. Бесспорно, что ответы Пейре Гийома из Прюнет, так, как передает их его приговор, отчетливо соответствуют системе самозащиты, используемой Добрыми Людьми, когда слишком напористые допросы ставили под угрозу их обеты правды: «Я верю во все, во что верит святая Церковь…». Также бесспорно, что это исповедание веры перед Инквизицией практически скопировано с речи Амиеля из Перль, который также перед Бернардом Ги, подчиняясь церковной иерархии, подтвердил, что он верит во все, во что верит его Старший, Пейре Отье.
Получил ли Пейре Гийом из Прюнет тайное утешение от Пейре Отье? Мы не знаем точно, при каких условиях произошла их тайная встреча, где они могли это сделать, но все выглядит так, что под сводами дома Инквизиции между этими двумя людьми было заключено фундаментальное соглашение [3]: ученик, обреченный на костер, пожелал спасти свою душу и попросил Старшего принять его в срочном порядке в свою Церковь и в свою веру, так, чтобы он смог превратить свое страдание в счастливый конец. Это было что-то вроде consolament мученичества, наподобие того, о котором попросили 13 марта 1244 года, накануне массового костра, более двадцати верующих мужчин и женщин в Монсегюре. Поскольку Пейре Гийом, очевидно, уже давно заключил с Пейре Отье convenensa, то обряд мог быть очень упрощен и сокращен. После чего Старший не упустил возможности дать совет новому христианину, как хранить до самого конца, несмотря на ловушки и западни, достоинство Доброго Человека, чтобы достичь спасения. И в особенности, как без риска солгать, обмануть или обмануться отвечать на слишком точные вопросы инквизитора. Но также и как соблюдать до последнего предела, под руководством своего Старшего, религиозную дисциплину, то есть целостность церковной жизни.
И я действительно чувствую, что на двойной костер, которым завершился приговор Пейре Отье, и в самом деле взошли два еретика - двое братьев в Церкви, Добрый Человек и его Старший. Пейре Гийом из Прюнет и Пейре Отье.
[1] Приговор Пейре Отье, еретику, B.G.Limb, р. 92-93. Этот приговор полностью переведен в приложении. Переводы приговоров Амиелю из Перль, Пейре Гийому из Прюнет и Пейре Раймонду дез Уго в моей книге Le choix heretique…, op.cit., p. 37-47.
[2] По этому поводу см. Roland Poupin, Les cathares et l’immaculee conception в сборнике под ред. Le Roy Ladurie Autour de Montaillou, un village occitan, Actes du colloque de Montaillou, 2000, Cahors, L’Hydre editions, 2001, p. 301-317.
[3] Архивы Инквизиции сохранили упоминания о таких тайных consolament, уделенных на расстоянии, из-за перегородки, за дверями и даже в церкви.
С САМОЙ ВЫСОКОЙ ОГНЕННОЙ БАШНИ
«Где те люди со взглядами без век
Бежавшие однажды от тебя
С самой высокой огненной башни»
Анри Гугот, «Монсегюр»
Все закончилось еще до Пасхи - удушливый дым рассеялся, а пепел проклятых был брошен в Гаронну. Тулуза могла праздновать Страсти и Воскресение Господне очищенной от всякой скверны и смрада ереси. В кафедральном соборе, под сводами которого раздавался перечень грехов и звучал праведный гнев приговоров, теперь можно было возносить гимны благодарности за христианский народ, воссоединенный с самим собой и с Богом… Благодаря генеральному Сермон инквизиторов и епископов и искуплению грехов массовыми кострами. Может быть, и нашлось несколько сильных духом, посмевших решиться на дерзновенное сравнение между Страстями Господними, которые должны были как раз отмечаться в следующую пятницу, Страстную Пятницу, 17 апреля, и мучительной смертью, которую претерпели все осужденные… Осужденные, которые были словно подобраны по принципу «каждой твари по паре» - муж и жена, мать и сын, молодые, вдовы и старики. Те, кто кричал, что не хотят умирать. Но так же и те, кто умер, не жалуясь. Но все они умерли смертью, которую Бог весть почему принято называть «христианской»… В некоторых случаях мы даже говорим о мученичестве. Кто знает… Кто знает, что было у народа Тулузы в голове и сердце, и, может быть, кое-кто сжимал кулаки в карманах. Этого даже инквизитор не имел возможности узнать. Но историк нынешних дней может над этим поразмыслить…
Еретик
Пейре Отье выслушал свой приговор 9 апреля 1310 года . Это было четыре дня спустя после торжественного и слишком перегруженного «сеанса» пятого воскресения Великого Поста. Он был один. Можно задать вопрос, почему? Может быть, инквизиторы пытались особо выделить пример Старшего, главного еретика, специально собравшись ради него, чтобы лучше преподнести его дело. Но зачем нужно было ждать целых четыре дня? Наприимер, длинное генеральное Сермон Жака Фурнье 12 августа 1324 года длилось без перерыва до понедельника 13 числа. В четверг 9 апреля, чтобы «почтить» Пейре Отье, в кафедральном соборе Тулузы собрались все те же власти, что и в предыдущее воскресенье. Инквизитор Каркассона Жоффре д’Абли сидел рядом со своим тулузским собратом. Но чем же и тот, и другой занимались в оставшееся время, между 5 и 9 апреля? Самый правдоподобный ответ таков, что именно в это время шестнадцать рецидивистов, переданных светской власти, были сожжены маленькими группами или же все вместе. И бремя этих массовых казней в памяти и сознании должно было еще больше отяготить атмосферу предания смерти ересиарха.
Свидетельство Гийома Сикре, который знал только одного товарища Старшего, умершего вместе с ним на костре, а именно Пейре Гийома из Прюнет, очень красноречиво в этом смысле. По идеальной инквизиторской логике, первой на казнь отправлялась партия верующих рецидивистов. А следующая и более торжественная очередь была «зарезервирована» для собственно говоря еретиков - потому что нераскаявшийся приравнивался к еретику, то есть к Доброму Человеку. Вполне возможно, что оба осужденных с отсрочкой, Добрый Человек и нераскаявшийся, были принуждены присутствовать на казни своих адептов.
Но в четверг 9 апреля 1310 года Добрый Человек Пейре Отье был один перед своими судьями, выслушивая свой приговор. На трибуне, между обоими инквизиторами, восседали два викария епископа Тулузы - Этьен де Пор и Арнод де Виллар. Из текста приговора следует, что среди свидетелей присутствовали девять из двенадцати капитулов Тулузы, королевские офицеры сенешальства высокого ранга, множество аббатов и архидиаконов, крупные юристы, доктора права и установлений, многочисленные Братья-Проповедники, в том числе и socii самих инквизиторов - все они находились перед огромной толпой мирян и клириков.
Как мы установили…из твоей исповеди, а скорее, исповедания, столь же преступного, как и кощунственного, что ты, Пейре Отье, некогда нотариус и житель Акса, что в Сабартес, епархия Памье, который был пойман и арестован в епархии Тулузы, где в последние годы ты множество раз совершал преступления ереси… извращая католическую веру своими лживыми догмами, и наконец, что ты, Пейре Отье, будучи явным еретиком, уже на протяжении многих лет придерживался и соблюдал, и сейчас ты заявляешь о том, что придерживаешься и соблюдаешь правила жизни секты, обряд и веру, или, скорее, лицемерие людей, претендующих на то, что они одни являются добрыми христианами, и которых святейшая Римская Церковь преследует и осуждает под именем совершенных еретиков или утешенных, но точнее сказать, безутешных. [1]
Тон задается обычной игрой слов специфического юмора в инквизиторском стиле, когда на хорошей латыни противопоставляются исповедь и исповедание (веры), вера и лицемерие (fides/perfidia), утешенные и безутешные. Мы уже упоминали о том факте, что приговор Пейре Отье, разработанный в канцелярии Бернарда Ги, является сокращенным, но полным резюме заблуждений, которые католические полемисты традиционно приписывали ереси. Каждый пункт доктрины тщательно рассматривается, практически ничего не забыто. Инквизитор подтверждает, что все это засвидетельствовано в судебном порядке и прозвучало из уст самого Пейре Отье. Разумеется, все формулировки являются обобщенными и явно несут на себе отпечаток антикатарской культуры инквизитора; но также очевидно, что Пейре Отье в целом подтвердил все это собрание «заблуждений» - как веру в двух богов (но вряд ли бы он сам стал применять столь лапидарное выражение «о двух богах», противоречащее Писаниям катаров) и двух творениях, одном благом и другом дурном:
… создание видимых и телесных вещей не является делом рук, как ты утверждал, ни Отца Небесного, ни Господа Нашего Иисуса Христа, но дьявола или Сатаны, злого божества, которого ты называл богом века сего, творцом и князем этого мира.
Далее следует очень сильная формулировка, противопоставляющая не только два творения, но и две Церкви, которые им служат. Была ли она слово в слово произнесена Добрым Человеком под сводами Дома Инквизиции? Хотя множество терминов, использованных в приговоре, весьма характерны для инквизиторского стиля, этот текст очень похож - и сопутствующие проклятия это только подчеркивают - на катехуменальную проповедь, которую Пейре Отье сказал более десяти лет назад для Пейре Маури: «есть две Церкви, одна бежит и прощает, а другая владеет и сдирает шкуру»:
Ты измыслил, что есть две Церкви, одна благая, твоя секта, о которой ты говоришь, что это - Церковь Иисуса Христа, и придерживаясь ее веры, каждый может достичь Спасения, а без нее никто не может этого сделать; и другая, злобная Церковь Римская, которую ты бесстыдно назвал матерью блуда, базиликой дьявола и синагогой Сатаны…
Среди списка пунктов катарской ереси, которые излагаются в приговоре, в разделах о католических таинствах крещения, брака и исповеди, но также воплощении, воскресении тел и иерархии Римской Церкви, мы обнаруживаем очень оригинальную тему, которая порождена довольно высоким полетом мысли, и которую, без сомнения, можно приписать исключительно Пейре Отье [2]. Впрочем, кажется, таково мнение и самого инквизитора, который отмечает в этом пункте, что еретик «догматизировал» - то есть внес некоторую инновацию по отношению к кодифицированному канону ереси, которым располагала Инквизиция. Эта тема касается Девы Марии.
Ты лживо утверждал, что святая Мария, мать Господа Нашего и Иисуса Христа, никогда не была женщиной из плоти и крови, но твоей Церковью - твоей и твоих единоверцев, и о которой ты говорил, что она является истинным покаянием, и все это ты лживо измыслил в своем неблагочестии и тщеславии, и ты догматизировал все это, как некую Деву Марию во тьме…
Дева Мария во тьме - символ Церкви Божьей в этом мире, под прицелом властей мира сего. Но всегда непобедимая и сияющая. Этот образ столь красивый и сильный! Особенно в те времена, когда, с точки зрения Добрых Христиан, тьма мира сего более, чем когда-либо, пыталась поглотить и пожрать «свет, который во тьме светит». Может быть, именно этот образ Пейре Отье, нотариус из Акса, ставший Старшим последней организованной катарской Церкви, именитый человек, ставший человеком Божьим, пытался хранить в себе в тот момент, когда слушал, как Инквизиция - которая представляла власть мира сего - произносила приговор, предававший его на костер светской власти, как еретика, отказавшегося от обращения?
Товарищи
Инквизиторы сделали все, чтобы это событие получило как можно больший резонанс. Толпа, собравшаяся, чтобы выслушать, как осуждают еретика и проклинают его взгляды. Толпа, собравшаяся, чтобы посмотреть, как его сжигают. Мы не знаем, до какой степени добровольно приходил туда христианский народ - людей просто приглашали туда или их принуждали приходить туда, чтобы посмотреть на назидательный спектакль. Проповедники и приходские священнослужители представляли для Инквизиции обычное звено ее деятельности. Провозглашенные служителем с кафедры вызовы в суд прихожан, призывы к свидетелям против подозреваемых или для защиты памяти мертвых от опасности эксгумации; провозглашенные с кафедры торжественные увещевательные послания, призывающие людей доносить на еретиков. Угрозы, которые звучали с тех же кафедр: отлучение за отказ доносить… отлучение за отказ предать… отлучение за молчание, если ты что-нибудь знаешь… Торжественные сеансы Генеральных Сермон Инквизиции с неизбежной вереницей костров, на которые там осуждали, точно таким же образом распространялись по всем приходам. Тем, кто участвовал в этом, обещали отпущение грехов. А сами казни получали дополнительную «рекламу» от светских властей, которые оглашали о них в виде публичных объявлений на площадях и перекрестках.
Поэтому можно, не ошибаясь, предположить, что в тот четверг 9 и в пятницу 10 апреля толпа массово собралась вокруг старого кладбища, над которым навис массивный силуэт кафедрального собора - места, где должны были сжечь еретика - разве что эта сцена разворачивалась на берегах Гаронны. Шестнадцать рецидивистов, осужденных 5 апреля, возможно, были сожжены между понедельником и средой. Для общественных властей - королевских и муниципальных - было достаточно времени, чтобы организовать все необходимые меры по обустройству, по транспортировке дров, по сооружению костров, по сопровождению осужденных под охраной из квартала Инквизиции до кафедрального собора, по надзору за тем, как проходят все работы, наконец, по очистке и уборке пепла и мусора и доставке всего этого к Гаронне, то есть, через всю Тулузу, с помощью телег и тачек. Мрачные шествия туда и сюда колонн живых и мертвых по улицам города.
Рецидивисты не могли спасти свою жизнь - разве что их могли исповедать и уделить евхаристию, если они выказывали свое раскаяние. Нераскаявшийся Пейре-Гийом из Прюнет в любом случае был обречен на смерть. Его должны были сжечь в одно время с Пейре Отье и, кроме того, он был рецидивистом. Удивительный парадокс инквизиторской юриспруденции: Пейре Отье, который никогда до своего ареста не давал показаний перед инквизитором, никогда не исповедовался в ереси, никогда «в первый раз» не воссоединялся с Церковью, не был рецидивистом: он никогда не «впадал вновь» в преступление, от которого он никогда не отрекался. Таким образом, он вполне имел возможность отречься in extremis перед костром, как это сделал Добрый Человек Раймонд Фабр и, так же, как и он, спасти свою жизнь в вечном заточении Мура. Его приговор четко на это указывает.
Как еретика мы передаем тебя в руки светской власти, с той оговоркой, что если ты пожелаешь обратиться и вернуться к единству с Церковью и оставаться в этом единстве всю свою жизнь, мы сохраняем за собой полную власть и возможность наложить на тебя, по причине того, что ты сделал в области ереси, наказание и спасительную епитимию.
Но Пейре Отье умрет как добрый христианин, не отрекаясь от своей веры, в своем духовном облачении Старшего, Пейре из Акса. Умрет свободным. Он выбрал костер и, если можно так сказать, поставил последнюю подпись под своей верой. В этом смысле его судьба является менее горестной, чем судьба верующих рецидивистов, которые не имели ни выбора, ни возможности получить утешение, чтобы хотя бы спасти свою душу. Это последнее свидетельство в их жизни, потраченной на защиту веры Добрых Людей, которое они вынуждены были дать. Умирали ли они, проклиная тех, из-за которых они здесь оказались, их дома были разрушены, их семьи истреблены, а сами они вынуждены умереть самой жестокой и постыдной смертью? Отвергали ли они память о подпольщиках, которые не смогли их поддержать? Умирали ли они в гневе, проклиная Инквизицию и неправедные власти мира сего, преследующие невинных? Умирали ли они в надежде, что, возможно, само присутствие рядом с ними Доброго Человека Пейре, который «имеет большую власть спасать души» освятит их смерть и откроет им дорогу к спасению? Могли ли они в тот или иной момент находиться рядом с Пейре Отье, и мог ли он со своей стороны попытаться поговорить с ними, или хотя бы издалека благословить их? И даже тайно дать им утешение?... Но мы начинаем давать волю фантазии, тем более, что речь идет о сакрализированном персонаже, как с точки зрения жертв, так и палачей, и это погружает нас в еще больший иррационализм. К сожалению, наше полное неведение об условии содержания осужденных не дает нам возможности проверить некоторые гипотезы. Но все же…
Конец шестнадцати рецидивистов остается для нас темным, но я искренне спрашиваю себя, не умер ли Пейре Гийом из Прюнет, последний товарищ Старшего, разделивший с ним костер, христианином? То, что вызывает во мне эту мысль, происходит из самой формулировки его приговора. Заявив перед инквизитором о своем нераскаянии, он произнес исповедание катарской веры, «в которой он хочет жить и умереть», что явственно напоминает специфическую терминологию заключенных в тюрьму Добрых Людей в области их обета правды. То есть вместо того, чтобы подтвердить доктринальный каталог ересей, нераскаявшийся использует следующую формулировку: я верю в то, во что верит Пейре Отье; я верю в то, во что верит Церковь Пейре Отье. Даже когда инквизитор спрашивает его об очень конкретных вещах, например, евхаристии, он отвечает с той же сдержанной осторожностью: «Что касается таинства на алтаре, то [я] верю в то, во что верит Пейре Отье, и ни во что другое, а [я] слышал, что Пейре Отье говорил, что это вовсе не тело Христово».
Конечно, вполне возможно, что осторожность и лаконизм Пейре Гийома скрывает теологическую неосведомленность простого верующего, который не хочет вступать на слишком зыбкую почву. Но этот человек был подпольщиком со стажем, который множество раз слушал проповеди Добрых Людей, начиная с Пейре Отье, и который с легкостью мог повторить их формулировки. Мы вскоре увидим, как другой верующий его закалки, Пейре Раймонд дез Уго блестяще делает это. Бесспорно, что ответы Пейре Гийома из Прюнет, так, как передает их его приговор, отчетливо соответствуют системе самозащиты, используемой Добрыми Людьми, когда слишком напористые допросы ставили под угрозу их обеты правды: «Я верю во все, во что верит святая Церковь…». Также бесспорно, что это исповедание веры перед Инквизицией практически скопировано с речи Амиеля из Перль, который также перед Бернардом Ги, подчиняясь церковной иерархии, подтвердил, что он верит во все, во что верит его Старший, Пейре Отье.
Получил ли Пейре Гийом из Прюнет тайное утешение от Пейре Отье? Мы не знаем точно, при каких условиях произошла их тайная встреча, где они могли это сделать, но все выглядит так, что под сводами дома Инквизиции между этими двумя людьми было заключено фундаментальное соглашение [3]: ученик, обреченный на костер, пожелал спасти свою душу и попросил Старшего принять его в срочном порядке в свою Церковь и в свою веру, так, чтобы он смог превратить свое страдание в счастливый конец. Это было что-то вроде consolament мученичества, наподобие того, о котором попросили 13 марта 1244 года, накануне массового костра, более двадцати верующих мужчин и женщин в Монсегюре. Поскольку Пейре Гийом, очевидно, уже давно заключил с Пейре Отье convenensa, то обряд мог быть очень упрощен и сокращен. После чего Старший не упустил возможности дать совет новому христианину, как хранить до самого конца, несмотря на ловушки и западни, достоинство Доброго Человека, чтобы достичь спасения. И в особенности, как без риска солгать, обмануть или обмануться отвечать на слишком точные вопросы инквизитора. Но также и как соблюдать до последнего предела, под руководством своего Старшего, религиозную дисциплину, то есть целостность церковной жизни.
И я действительно чувствую, что на двойной костер, которым завершился приговор Пейре Отье, и в самом деле взошли два еретика - двое братьев в Церкви, Добрый Человек и его Старший. Пейре Гийом из Прюнет и Пейре Отье.
[1] Приговор Пейре Отье, еретику, B.G.Limb, р. 92-93. Этот приговор полностью переведен в приложении. Переводы приговоров Амиелю из Перль, Пейре Гийому из Прюнет и Пейре Раймонду дез Уго в моей книге Le choix heretique…, op.cit., p. 37-47.
[2] По этому поводу см. Roland Poupin, Les cathares et l’immaculee conception в сборнике под ред. Le Roy Ladurie Autour de Montaillou, un village occitan, Actes du colloque de Montaillou, 2000, Cahors, L’Hydre editions, 2001, p. 301-317.
[3] Архивы Инквизиции сохранили упоминания о таких тайных consolament, уделенных на расстоянии, из-за перегородки, за дверями и даже в церкви.