Это чувство ни с чем не сравнимо, а похоже оно на любовь (с)
Бывают такие интересы, которые ненадёжны, как мартовский лёд: проходит год-другой - и от былого очарования не остаётся и следа. Например, я с ужасом посмотрела некогда любимый киносборник «На 10 минут старше» (к счастью, только выборочно) и поразилась: что мне могло в этом нравиться? И что сейчас - я поглупела, научившись варить борщ, или моя душевная конституция чудесным образом видоизменилась так, что я зачерствела и перестала понимать все арт-хаусные хитросплетения? Неплохо было бы одолжить маховик времени у Гермионы Грейнджер: я бы с удовольствием перенеслась в прошлое и задала себе пару-тройку каверзных вопросов. Но сегодня речь не о том, что прошло, а о том, что осталось. Такой, знаете, любимый чемодан, который таскаешь с собой во время всех переездов. Ещё, кажется, не было ни дня, чтобы я внутренне не сверялась с этими людьми. Причём для этого даже необязательно что-то перечитывать или пересматривать. Раз уж у нас весна, то сегодня здесь будет пост о моих любовях (не смешных, привет ненавистному Кундере). 7 лет назад я писала что-то подобное, и 3 имени уже здесь фигурировали (остальные тоже, но не в том посте).
Габриэль Гарсиа Маркес - одно из самых сильных потрясений моих 13 лет, в которых не было ничего интересного, кроме книг, музыки, фильмов и изучения английского языка. Я тоскливо смотрела на часы в школе, мечтая скорее прибежать домой и продолжить читать Маркеса. На краешке дивана меня ждала персональная дверь в Нарнию тьфу, в Макондо: я открывала «Сто лет одиночества» и с удовольствием погружалась в эту густую, душистую, чувственную, полузапретную прозу, и так и сидела до вечера не шелохнувшись. Как будто боясь спугнуть волшебство. Так же было и с его рассказами. Причудливые образы врезались в память: вот Ребека ест землю и извёстку, по земле бродит призрак Мелькиадеса, Ремедиос Прекрасная улетает в неизвестность, а Эрендира из той самой повести о ней и жестокосердной бабушке выжимает мокрые от любовного пота простыни. Удивительно, но я не смогла перечитать «Сто лет одиночества» на 4 курсе филфака - не хотела разрушать ту самую магическую атмосферу. Но многое я помнила (и помню) даже спустя годы. Маркес конечно же маг художественного слова: именно благодаря его прозе, моя фантазия вкупе с эскапистскими замашками достигла небывалых размеров, а унылая действительность стала как разноцветный витраж.
Мне очень нравится это семейное фото. А Мерседес - мало того, что редкая красавица, так ещё и образец ангельского терпения.
Сергей Соловьёв - я так и воспринимаю эту пару вместе, потому что они одновременно ворвались в мою жизнь с фильмом «Асса», который стал самым важным и любимым в пору моей юности. Я смотрела у Соловьёва почти всё и даже его «Одноклассники», приниженные критикой и зрителями, произвели на меня благоприятное впечатление. Несмотря на то, что Сергей Александрович всегда скрывается за полушутовской маской и небрежным образом мужичка-лесовичка, он очень тонко чувствует и российскую классику со всеми её полутонами и мучительный переход от детства к взрослению, и связанные с этим переживания, такие близкие и понятные мне. Я росла и формировалась на его «Спасателе», «Мелодии белых ночей" (под музыку Исаака Шварца), «Ста днях после детства», «Нежном возрасте» и «Наследнице по прямой», и всегда восхищалась тому, как он умело и органично соединяет эпохи. Чеховский юноша, слушающий Beatles, Крымов, читающий эйдельмановскую «Грань веков», юная Женя, влюблённая в Пушкина, и всегда неземная и прекрасная Друбич - из другого времени и пространства. Помню, как на первом курсе я ездила на Горбушку, там был ларёк с редким русским кино, в котором работал седовласый дядечка, похожий на художника: именно у него я покупала кассеты и диски и заодно обсуждала с продавцом всё отсмотренное. Лучшее было у Соловьёва - для меня это неоспоримо.
БГ - это мой энциклопедический словарь и кладезь афоризмов на каждый день, абсолютно не надоедающих и всегда необходимых. Сразу после «Ассы» я купила себе пиратский сборник Аквариума и вот уже 12 лет не расстаюсь с этой музыкой (минимум 3 диска я в буквальном смысле затёрла до дыр). БГ - саундтрек всех моих побед и поражений, и, конечно, питерских странствий; я до сих пор люблю засыпать в поезде под концертную запись «Аквариум на Таганке» и покрываюсь мурашками от «Комнаты, лишённой зеркал». Ну а про то, что пески Петербурга по-прежнему заносят меня по эту сторону стекла, и говорить не приходится. Я не слежу за политическими высказываниями БГ и даже не слушала его свежие альбомы (остановилась на «Пушкинской, 10»), для меня он, как и Соловьёв, из той самой юности, мучительной, одинокой, прекрасной, светлой. И без этой музыки я была бы не я - не устаю повторять, и это не пафосное преувеличение.
Иосиф Бродский - незыблемый ориентир в поэзии с того самого момента, как наша учительница литературы посоветовала найти его стихи. Я тогда купила «Разговор с небожителем», в который с трудом вчитывалась и медленно влюблялась в одинокое лето после 9 класса. С тех самых пор в моей жизни (и на моих книжных полках) было немало поэтов - от школьно-студенческой классики в лице Ахматовой и Цветаевой до антологии новозеландских поэтов. Но Бродский всегда стоял отдельно. С его Петербургом и Венецией, от которых захватывало дух. И, конечно, острым чувством одиночества.
Пожалуй, мой любимый сборник - «Урания» (хотя вся «мягкая» серия Азбуки-классики с его стихами очень удачна). В нём что ни фраза - то в самую точку. «Мысль о тебе удаляется, словно разжалованная прислуга», «у всего есть предел: в том числе у печали», «ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас», - эти строчки всегда у меня на языке.
Сергей Довлатов - любовь с первой строчки - за простоту, лаконизм, остроумие и грустную иронию (и даром, что у него немало самоповторов). Я спасала Довлатовым маму во время болезни, зачитывая его «Соло на ундервуде», и спасалась им сама. Например, от скучных и бесполезных лекций по москвоведению на первом курсе. Улица Доватора в моих глазах преобразовывалась в улицу Довлатова, цитаты выписывались, сборники дарились всем подряд, а Петербург становился ещё любимее. Мы с Поповой однажды приехали туда к открытию мемориальной доски на улице Рубинштейна, кажется, даже с цветами и потом ещё не раз туда наведывались как к месту силы, в тайне надеясь увидеть его двухметровую тень во время петербургских сумерек. Так запросто этот писатель навсегда обосновался и на моей полке и в моей голове. «Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду», - мой любимый афоризм с тех самых пор. И сейчас, согласитесь, более чем актуально звучит.
Владимир Набоков. На первом курсе на риторике нам устроили экспресс-проверку интеллекта, спросив, какой из русских романов начинается со сцены в лифте. Я, в ту пору увлечённая Набоковым, тут же ответила, что «Машенька», чем в очередной раз разозлила своих однокурсников, считающих меня снобом. Что ж мне не привыкать быть снобом, именно поэтому сноб Набоков (простите за тавтологию) быстро стал одним из моих любимых писателей, которым и остаётся до сих пор. Я принципиально не читала «Лолиту», а роман «Ада», которые многие считают вершиной его творчества, просто не смогла осилить дальше двух страниц (видимо, не доросла). Своё знакомство с Набоковым я начала с «Других берегов» (потом были ранние эмигрантские рассказы, «Машенька», «Защита Лужина» и т.д.). Я была с первых строк заворожена его слогом и стилем: цвета, вкусы, запахи, пейзажи, тончайшие оттенки чувств, - всё это оживало, стоило лишь открыть книгу. Филигранная проза, образцовый язык. Мой любимый роман, который всегда должен стоять у меня в изголовье - «Дар». Это не просто книга, это, если так можно выразиться, мой способ преодоления гравитации. Потому что в финале я лечу в этом медово-липовом воздухе вместе с Зиной Мерц и Годуновым-Чердынцевым и сама ощущаю этот «груз и угрозу счастья». Вообще можно ли сказать лучше о предвкушении любви? Для меня, пожалуй, нет.
Пётр Фоменко - Александр Калягин назвал его "недосягаемой высотой", и это так. В Питере есть Лев Додин, которого я обожаю, прекрасный Семён Спивак, чертовски талантливый Баргман, в Москве есть Бородин, но Фоменко и его ученики - это мой незыблемый театральный эталон, такого виртуозного владения стилем я по-прежнему не встречала.
Эмир Кустурица. Когда американский приятель спросил мою сестру, кто её любимый режиссёр, она без раздумий ответила: «Кустурица». «Это что, какой-то русский?» - на всякий случай уточнил тот. «Ну, почти!» - не растерялась Катя, понимавшая, что объяснять, кто такой Кустурица, не только проблематично, но и бессмысленно (там для многих весь славянский мир на одно лицо, что бы мы ни делали). К слову и стыду, и я, начиная смотреть его фильмы, знала о Югославии ничтожно мало, и Сараево тогда было от меня дальше, чем Париж или Рим. С тех пор, конечно, всё поменялось. Я честно старалась вникнуть в исторический контекст и смотрела много югославских фильмов: большинство из которых меня затронули, взбудоражили и поразили. (Взять хотя бы взрывоопасного Срджана Драгоевича, которого я обожаю, или талантливых Даниса Тановича, Ивана Живковича, Горана Марковича, Срджана Голубовича и т.д.). И всё-таки Кустурица всегда будет стоять отдельно. Потому что именно он - точка отсчёта.
Однажды, в рецензии Александры Смирновой на роман «Книжный вор», мне встретилась очень точная фраза: «Книги, которые на меня повлияли, я называю "испортившими мне жизнь"». Я, следуя за автором, сюда же добавлю и кино-творения. Вот фильмы Кустурицы мне, конечно, очень испортили жизнь. Ну а как ещё назвать состояние, когда 3 часа подряд плачешь над трагической судьбой Перхана из «Времени цыган» (и одновременно над судьбой самого актёра, Давора Дуймовича, повесившегося в 29 лет)? Принцип, что это всего лишь фильм, художественная условность и вымысел, как вы понимаете, абсолютно не срабатывал. «Время цыган» - мой любимый фильм Кустурицы, к которому я мысленно возвращаюсь вот уже 8 лет.
Ещё одна картина, которую я всегда вспоминаю - «Помнишь ли ты Долли Белл?». Когда я смотрела этот фильм - на некоторых моментах как будто переставала дышать: настолько это было точно, остро, близко, такое, знаете, полнейшее слияние с персонажем. Так что Эмир Кустурица, конечно, испортил мне жизнь своими фильмами (столько я, пожалуй, ни над чем не плакала), но в высоком смысле, одновременно даря мне «невыносимый подъём всех чувств, что-то очаровательное и требовательное, присутствие такого, для чего только и стоит жить» (как писал Набоков).
И я его очень люблю за то, что он никогда не изменяет себе, топорщится из-под смокинга и остаётся, несмотря на годы, славу, статус, упрямым мальчишкой из Сараево, воспевающим первую любовь, обожающим футбол, ту страну, которой больше не существует, и свой город, в который нет возврата.
Храни его Бог. Он такой один.
Кстати, любовь к Кустурице и компании - это у нас семейное. Племянницы обожают отплясывать под песню "Ovo je muski svet", а их старший брат Слава в глубоком детстве чуть не сломал свою кровать - так скакал под "Pitbull terrier", да к тому же ещё и подпевал: "ЯсломалЬПиттБуллль"! Вот так и живём.
Габриэль Гарсиа Маркес - одно из самых сильных потрясений моих 13 лет, в которых не было ничего интересного, кроме книг, музыки, фильмов и изучения английского языка. Я тоскливо смотрела на часы в школе, мечтая скорее прибежать домой и продолжить читать Маркеса. На краешке дивана меня ждала персональная дверь в Нарнию тьфу, в Макондо: я открывала «Сто лет одиночества» и с удовольствием погружалась в эту густую, душистую, чувственную, полузапретную прозу, и так и сидела до вечера не шелохнувшись. Как будто боясь спугнуть волшебство. Так же было и с его рассказами. Причудливые образы врезались в память: вот Ребека ест землю и извёстку, по земле бродит призрак Мелькиадеса, Ремедиос Прекрасная улетает в неизвестность, а Эрендира из той самой повести о ней и жестокосердной бабушке выжимает мокрые от любовного пота простыни. Удивительно, но я не смогла перечитать «Сто лет одиночества» на 4 курсе филфака - не хотела разрушать ту самую магическую атмосферу. Но многое я помнила (и помню) даже спустя годы. Маркес конечно же маг художественного слова: именно благодаря его прозе, моя фантазия вкупе с эскапистскими замашками достигла небывалых размеров, а унылая действительность стала как разноцветный витраж.
Мне очень нравится это семейное фото. А Мерседес - мало того, что редкая красавица, так ещё и образец ангельского терпения.
Сергей Соловьёв - я так и воспринимаю эту пару вместе, потому что они одновременно ворвались в мою жизнь с фильмом «Асса», который стал самым важным и любимым в пору моей юности. Я смотрела у Соловьёва почти всё и даже его «Одноклассники», приниженные критикой и зрителями, произвели на меня благоприятное впечатление. Несмотря на то, что Сергей Александрович всегда скрывается за полушутовской маской и небрежным образом мужичка-лесовичка, он очень тонко чувствует и российскую классику со всеми её полутонами и мучительный переход от детства к взрослению, и связанные с этим переживания, такие близкие и понятные мне. Я росла и формировалась на его «Спасателе», «Мелодии белых ночей" (под музыку Исаака Шварца), «Ста днях после детства», «Нежном возрасте» и «Наследнице по прямой», и всегда восхищалась тому, как он умело и органично соединяет эпохи. Чеховский юноша, слушающий Beatles, Крымов, читающий эйдельмановскую «Грань веков», юная Женя, влюблённая в Пушкина, и всегда неземная и прекрасная Друбич - из другого времени и пространства. Помню, как на первом курсе я ездила на Горбушку, там был ларёк с редким русским кино, в котором работал седовласый дядечка, похожий на художника: именно у него я покупала кассеты и диски и заодно обсуждала с продавцом всё отсмотренное. Лучшее было у Соловьёва - для меня это неоспоримо.
БГ - это мой энциклопедический словарь и кладезь афоризмов на каждый день, абсолютно не надоедающих и всегда необходимых. Сразу после «Ассы» я купила себе пиратский сборник Аквариума и вот уже 12 лет не расстаюсь с этой музыкой (минимум 3 диска я в буквальном смысле затёрла до дыр). БГ - саундтрек всех моих побед и поражений, и, конечно, питерских странствий; я до сих пор люблю засыпать в поезде под концертную запись «Аквариум на Таганке» и покрываюсь мурашками от «Комнаты, лишённой зеркал». Ну а про то, что пески Петербурга по-прежнему заносят меня по эту сторону стекла, и говорить не приходится. Я не слежу за политическими высказываниями БГ и даже не слушала его свежие альбомы (остановилась на «Пушкинской, 10»), для меня он, как и Соловьёв, из той самой юности, мучительной, одинокой, прекрасной, светлой. И без этой музыки я была бы не я - не устаю повторять, и это не пафосное преувеличение.
Иосиф Бродский - незыблемый ориентир в поэзии с того самого момента, как наша учительница литературы посоветовала найти его стихи. Я тогда купила «Разговор с небожителем», в который с трудом вчитывалась и медленно влюблялась в одинокое лето после 9 класса. С тех самых пор в моей жизни (и на моих книжных полках) было немало поэтов - от школьно-студенческой классики в лице Ахматовой и Цветаевой до антологии новозеландских поэтов. Но Бродский всегда стоял отдельно. С его Петербургом и Венецией, от которых захватывало дух. И, конечно, острым чувством одиночества.
Пожалуй, мой любимый сборник - «Урания» (хотя вся «мягкая» серия Азбуки-классики с его стихами очень удачна). В нём что ни фраза - то в самую точку. «Мысль о тебе удаляется, словно разжалованная прислуга», «у всего есть предел: в том числе у печали», «ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас», - эти строчки всегда у меня на языке.
Сергей Довлатов - любовь с первой строчки - за простоту, лаконизм, остроумие и грустную иронию (и даром, что у него немало самоповторов). Я спасала Довлатовым маму во время болезни, зачитывая его «Соло на ундервуде», и спасалась им сама. Например, от скучных и бесполезных лекций по москвоведению на первом курсе. Улица Доватора в моих глазах преобразовывалась в улицу Довлатова, цитаты выписывались, сборники дарились всем подряд, а Петербург становился ещё любимее. Мы с Поповой однажды приехали туда к открытию мемориальной доски на улице Рубинштейна, кажется, даже с цветами и потом ещё не раз туда наведывались как к месту силы, в тайне надеясь увидеть его двухметровую тень во время петербургских сумерек. Так запросто этот писатель навсегда обосновался и на моей полке и в моей голове. «Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду», - мой любимый афоризм с тех самых пор. И сейчас, согласитесь, более чем актуально звучит.
Владимир Набоков. На первом курсе на риторике нам устроили экспресс-проверку интеллекта, спросив, какой из русских романов начинается со сцены в лифте. Я, в ту пору увлечённая Набоковым, тут же ответила, что «Машенька», чем в очередной раз разозлила своих однокурсников, считающих меня снобом. Что ж мне не привыкать быть снобом, именно поэтому сноб Набоков (простите за тавтологию) быстро стал одним из моих любимых писателей, которым и остаётся до сих пор. Я принципиально не читала «Лолиту», а роман «Ада», которые многие считают вершиной его творчества, просто не смогла осилить дальше двух страниц (видимо, не доросла). Своё знакомство с Набоковым я начала с «Других берегов» (потом были ранние эмигрантские рассказы, «Машенька», «Защита Лужина» и т.д.). Я была с первых строк заворожена его слогом и стилем: цвета, вкусы, запахи, пейзажи, тончайшие оттенки чувств, - всё это оживало, стоило лишь открыть книгу. Филигранная проза, образцовый язык. Мой любимый роман, который всегда должен стоять у меня в изголовье - «Дар». Это не просто книга, это, если так можно выразиться, мой способ преодоления гравитации. Потому что в финале я лечу в этом медово-липовом воздухе вместе с Зиной Мерц и Годуновым-Чердынцевым и сама ощущаю этот «груз и угрозу счастья». Вообще можно ли сказать лучше о предвкушении любви? Для меня, пожалуй, нет.
Пётр Фоменко - Александр Калягин назвал его "недосягаемой высотой", и это так. В Питере есть Лев Додин, которого я обожаю, прекрасный Семён Спивак, чертовски талантливый Баргман, в Москве есть Бородин, но Фоменко и его ученики - это мой незыблемый театральный эталон, такого виртуозного владения стилем я по-прежнему не встречала.
Эмир Кустурица. Когда американский приятель спросил мою сестру, кто её любимый режиссёр, она без раздумий ответила: «Кустурица». «Это что, какой-то русский?» - на всякий случай уточнил тот. «Ну, почти!» - не растерялась Катя, понимавшая, что объяснять, кто такой Кустурица, не только проблематично, но и бессмысленно (там для многих весь славянский мир на одно лицо, что бы мы ни делали). К слову и стыду, и я, начиная смотреть его фильмы, знала о Югославии ничтожно мало, и Сараево тогда было от меня дальше, чем Париж или Рим. С тех пор, конечно, всё поменялось. Я честно старалась вникнуть в исторический контекст и смотрела много югославских фильмов: большинство из которых меня затронули, взбудоражили и поразили. (Взять хотя бы взрывоопасного Срджана Драгоевича, которого я обожаю, или талантливых Даниса Тановича, Ивана Живковича, Горана Марковича, Срджана Голубовича и т.д.). И всё-таки Кустурица всегда будет стоять отдельно. Потому что именно он - точка отсчёта.
Однажды, в рецензии Александры Смирновой на роман «Книжный вор», мне встретилась очень точная фраза: «Книги, которые на меня повлияли, я называю "испортившими мне жизнь"». Я, следуя за автором, сюда же добавлю и кино-творения. Вот фильмы Кустурицы мне, конечно, очень испортили жизнь. Ну а как ещё назвать состояние, когда 3 часа подряд плачешь над трагической судьбой Перхана из «Времени цыган» (и одновременно над судьбой самого актёра, Давора Дуймовича, повесившегося в 29 лет)? Принцип, что это всего лишь фильм, художественная условность и вымысел, как вы понимаете, абсолютно не срабатывал. «Время цыган» - мой любимый фильм Кустурицы, к которому я мысленно возвращаюсь вот уже 8 лет.
Ещё одна картина, которую я всегда вспоминаю - «Помнишь ли ты Долли Белл?». Когда я смотрела этот фильм - на некоторых моментах как будто переставала дышать: настолько это было точно, остро, близко, такое, знаете, полнейшее слияние с персонажем. Так что Эмир Кустурица, конечно, испортил мне жизнь своими фильмами (столько я, пожалуй, ни над чем не плакала), но в высоком смысле, одновременно даря мне «невыносимый подъём всех чувств, что-то очаровательное и требовательное, присутствие такого, для чего только и стоит жить» (как писал Набоков).
И я его очень люблю за то, что он никогда не изменяет себе, топорщится из-под смокинга и остаётся, несмотря на годы, славу, статус, упрямым мальчишкой из Сараево, воспевающим первую любовь, обожающим футбол, ту страну, которой больше не существует, и свой город, в который нет возврата.
Храни его Бог. Он такой один.
Кстати, любовь к Кустурице и компании - это у нас семейное. Племянницы обожают отплясывать под песню "Ovo je muski svet", а их старший брат Слава в глубоком детстве чуть не сломал свою кровать - так скакал под "Pitbull terrier", да к тому же ещё и подпевал: "ЯсломалЬПиттБуллль"! Вот так и живём.
