Новые Малыш и Карлсон
Рассуждать о социуме и живых системах на крыше - становиться преподобными демиургами: вроде и высокомерно, но отнюдь не сепаратистки в отношении тех, кто идёт по тротуару внизу или курит на балконе соседнего дома.
Рубероид оставляет рябины на ладонях, если подложить их под мягкое место и сидеть так, совсем забыв про это. Некто самоутвердился чёрной краской и начертанием кличек (или сейчас это названо патетически - "никнэйм"?): что вы ещё привнесли в мир, кроме этого сценического псевдонима, и где же ваша сцена? Мне вот Друг читает с возвышенья напротив монологи из "Моцарта и Сальери", Блока, Никонова и Есенина:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей,-
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Дребезги облаков подсвечены по-прежнему летним тактильным закатом.
А горизонт - принесите мне его! - обозначился красными мигалками высоток. Немигающе и рдяно восходит в проводах Марс, он сегодня - наш минуто-часомер, столь скор в своём движеньи к зениту. Перекрестье антенн - кладбище недоумов, сидящих вот сейчас у телевизоров, лишь бы избежать личных отношений с семьёй и не смотреть в глаза друг другу. Параллели проводов чёрным кабелят-кабалят меня на данной широте. Это моя широта, родная, иго её благо и бремя легко.
Сидеть на одном краю крыши и смотреть в сторону другой оконечности - уделять внимание социалистическому ритму: регулярные подъезды здесь, наверху, обозначены трубочками, из которых столь же периодично пахнет кухней (варёной курицей, сушёным укропом и жареной картошкой) и канализацией. А у нас на ужин - вафли с варёной сгущёнкой, "Мускат", сигареты, семечки и много поэзии.
Во дворе дома - психушка. Где-то там, за тройными решётками и ключами, как у проводников поезда, комнатка, в которой трижды сдавал тему "олигофрения". До сих пор не понимаю индексов слабоумия! Зато без стеснения напяливаю на себя старую мохеровую вязаную кофту (бабушка Друга не очень этому рада): колюче, шерстяно, тепло.
Три пары кед: юный Осирис-поэт, каучук-прагматик и девушка. Последняя возбуждающе пахнет духами "Very Hollywood" (veryhollywood.com) и слепит мой левый глаз фотовспышками так, что я даже не вижу своих ладоней. Наверное, похоже на свет в конце тоннеля, если продолжать смотреть в темноту.
Медиатор (счастья?) мелькает в струнах, стесняется петь и физически теряется, чтобы быть найденным в свете мобильников, потом всё-таки поёт, вполне верно интонируя.
На другом горизонте - "World Class". Мир классен!
Не задумывались, от чего зависит цвет света вечерних окон? От занавесок и лампочек. Мне всегда нравилось, прислонившись лбом к оконному стеклу, в детстве смотреть, как включается и выключается свет в соседнем доме. Теперь весь быт незашторенных окон передо мной, но цвет света притягательнее. Оттеночно присутствует вся гамма, но больше нравится домашне-оранжевый свет из-за плотных портьер. Может, потому что в моей комнате висели такие? Как называется цвет горящих окон? Для меня он - жизненный. Жизненный такой цвет...
Покинуто волнуется единственным изгибом детская горка, обнюхиваемая претендующей на территорию собакой. Ночью все кошки серы? Нет теперь кошек на крыше! Зато одинаково неинтересны припаркованные у домов авто. Последняя пара насекомых крутит любовь в фонарных лучах того же жизненного цвета.
Карниз гнётся и гремит под рукой, жестяно пахнет дёгтем и ливнем, которого не было. Друг кричит мне в спину, волнуется. Но ручки здесь нет, поэтому дойти могу только до края. Снизу верещит сирена пожарной машины, хоть Малыш и Карлсон распугали всех жуликов, но просят их с небес на землю не спускать...
Рубероид оставляет рябины на ладонях, если подложить их под мягкое место и сидеть так, совсем забыв про это. Некто самоутвердился чёрной краской и начертанием кличек (или сейчас это названо патетически - "никнэйм"?): что вы ещё привнесли в мир, кроме этого сценического псевдонима, и где же ваша сцена? Мне вот Друг читает с возвышенья напротив монологи из "Моцарта и Сальери", Блока, Никонова и Есенина:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей,-
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Дребезги облаков подсвечены по-прежнему летним тактильным закатом.
А горизонт - принесите мне его! - обозначился красными мигалками высоток. Немигающе и рдяно восходит в проводах Марс, он сегодня - наш минуто-часомер, столь скор в своём движеньи к зениту. Перекрестье антенн - кладбище недоумов, сидящих вот сейчас у телевизоров, лишь бы избежать личных отношений с семьёй и не смотреть в глаза друг другу. Параллели проводов чёрным кабелят-кабалят меня на данной широте. Это моя широта, родная, иго её благо и бремя легко.
Сидеть на одном краю крыши и смотреть в сторону другой оконечности - уделять внимание социалистическому ритму: регулярные подъезды здесь, наверху, обозначены трубочками, из которых столь же периодично пахнет кухней (варёной курицей, сушёным укропом и жареной картошкой) и канализацией. А у нас на ужин - вафли с варёной сгущёнкой, "Мускат", сигареты, семечки и много поэзии.
Во дворе дома - психушка. Где-то там, за тройными решётками и ключами, как у проводников поезда, комнатка, в которой трижды сдавал тему "олигофрения". До сих пор не понимаю индексов слабоумия! Зато без стеснения напяливаю на себя старую мохеровую вязаную кофту (бабушка Друга не очень этому рада): колюче, шерстяно, тепло.
Три пары кед: юный Осирис-поэт, каучук-прагматик и девушка. Последняя возбуждающе пахнет духами "Very Hollywood" (veryhollywood.com) и слепит мой левый глаз фотовспышками так, что я даже не вижу своих ладоней. Наверное, похоже на свет в конце тоннеля, если продолжать смотреть в темноту.
Медиатор (счастья?) мелькает в струнах, стесняется петь и физически теряется, чтобы быть найденным в свете мобильников, потом всё-таки поёт, вполне верно интонируя.
На другом горизонте - "World Class". Мир классен!
Не задумывались, от чего зависит цвет света вечерних окон? От занавесок и лампочек. Мне всегда нравилось, прислонившись лбом к оконному стеклу, в детстве смотреть, как включается и выключается свет в соседнем доме. Теперь весь быт незашторенных окон передо мной, но цвет света притягательнее. Оттеночно присутствует вся гамма, но больше нравится домашне-оранжевый свет из-за плотных портьер. Может, потому что в моей комнате висели такие? Как называется цвет горящих окон? Для меня он - жизненный. Жизненный такой цвет...
Покинуто волнуется единственным изгибом детская горка, обнюхиваемая претендующей на территорию собакой. Ночью все кошки серы? Нет теперь кошек на крыше! Зато одинаково неинтересны припаркованные у домов авто. Последняя пара насекомых крутит любовь в фонарных лучах того же жизненного цвета.
Карниз гнётся и гремит под рукой, жестяно пахнет дёгтем и ливнем, которого не было. Друг кричит мне в спину, волнуется. Но ручки здесь нет, поэтому дойти могу только до края. Снизу верещит сирена пожарной машины, хоть Малыш и Карлсон распугали всех жуликов, но просят их с небес на землю не спускать...