Жжёная кость, или как я знакомился с Алисой
В прокуренную художественную студию зашла хмурая девочка 9 лет с русыми косичками. На улице с утра было промозгло: только вчера солнце, а вот сегодня уже - шарфы, перчатки, многослойность одежды... Мама достала из ее кармана смятый и почему-то мокрый проездной билет и отправила гулять.
- Не пойду гулять! Там гадость! Тут все вообще гадость!
Мама вложила ей в открытый рот орех кешью, та перекладывала его от одной щеки к другой и продолжала ворчать.
- Как тебя зовут? - спрашиваю.
- Кхуля, - говорит, а сама орех между зубов зажала и так говорит.
- Гуля?
- Да нет же - Юля!
- Ах, Юля... А я думаю, Гуля!
- Никакая я не Гуля! - буркнула девочка.
Мама вмешалась:
- Иди читай.
- Не хочу я этот "Обрыв" читать! Это ГончАров вообще пусть на гончарном круге работает!
- А хочешь "Алису в Стране Чудес" почитать? - прервал я перепалку.
- Хочу! - взяла книгу и исчезла надолго.
В студии оказались четыре малознакомых человека. Как только ребенок ушел, молчание стало повесткой встречи...
- Ну вот. Это знак взрослости собравшихся, что говорить не могут без возлияний, - сказал я, дозируя бальзам "Бугульма" по мензуркам. - Ждем волну? Вы на заказ пишете? - спрашиваю хозяйку прокуренного салона.
- Заказов нет в принципе. Не пишу на заказ, - последовал ответ.
- Тогда за истинное творчество! - звякнули мензурки с черным бальзамом.
Бальзам был принят несколько раз, и тогда только взгляд хозяйки студии потеплел. Она сложила неровно (из-за сигаретки с розовым фильтром и Эйфелевой башней в руке) вдвое лист торшона и спросила:
- Куда смотреть будете? И давайте три четверти!
- Лица в смысле? Смотреть буду на вот этот гвоздь на спинке стула.
В спинку металлического стула советских застойных времен был на половину вбит свеженький гвоздь. Стул служил заменой мольберту, так как студия была самой маленькой во всем городе. Сзади на спинке стула голубой измазанный белыми и черными полосками дермантин лопнул и расположился двумя правильными параллелями с завернутыми краями. А над линиями - аккурат гвоздь! Я с детства знал о насечках на гвозде сразу под шляпкой, чтобы удерживать его в материале, но никогда не смотрел на них так пристально...
- Не близко будет смотреть?
- Если устану, посмотрю на стену.
На стене висела картина: белая кружка и кусковой сахар по соседству в масле; детская аппликация маме к 8 марта: ноги из монеток, тельце из сушек, волосы из кедровых орешков, - натянутая на подобие рамы и оклеенная по краям скотчем, и одиннадцать этикеток "Божоле Новьё" - молодого французского вина, выпитого художниками на осеннем фестивале молодого вина прошлой оченью. Почему-то вспомнилось, что совсем недавно врачи пришли к выводу, что воспетый литературой и биографами абсентизм французских ипрессионистов был... тривиальным бытовым алкоголизмом...
Под рукой лежали "Сто лет тому вперед" Кира Булычёва. Рядом сидел римской наружности юноша с изящными коленями и локтями и бальзамически пульсирующей височной артерией. Бальзамичность была татарской, и юноша был из Казани... Он изящно подносил ко рту дольку яблока вверх красной полосатой кожурой...
Под рукой позёра мялась холстина, на стуле с нормалями зияла рама без холста. Ломался молочный "Спартак" с плитками по 50 грамм каждая. Позёр периодически отвлекался на глянец бусин девушки напротив. Портрет был выполнен краской с названием жжёная кость...
"Тут раздался страшный треск. Алиса упала на кучу валежника и сухих листьев."
- Не пойду гулять! Там гадость! Тут все вообще гадость!
Мама вложила ей в открытый рот орех кешью, та перекладывала его от одной щеки к другой и продолжала ворчать.
- Как тебя зовут? - спрашиваю.
- Кхуля, - говорит, а сама орех между зубов зажала и так говорит.
- Гуля?
- Да нет же - Юля!
- Ах, Юля... А я думаю, Гуля!
- Никакая я не Гуля! - буркнула девочка.
Мама вмешалась:
- Иди читай.
- Не хочу я этот "Обрыв" читать! Это ГончАров вообще пусть на гончарном круге работает!
- А хочешь "Алису в Стране Чудес" почитать? - прервал я перепалку.
- Хочу! - взяла книгу и исчезла надолго.
В студии оказались четыре малознакомых человека. Как только ребенок ушел, молчание стало повесткой встречи...
- Ну вот. Это знак взрослости собравшихся, что говорить не могут без возлияний, - сказал я, дозируя бальзам "Бугульма" по мензуркам. - Ждем волну? Вы на заказ пишете? - спрашиваю хозяйку прокуренного салона.
- Заказов нет в принципе. Не пишу на заказ, - последовал ответ.
- Тогда за истинное творчество! - звякнули мензурки с черным бальзамом.
Бальзам был принят несколько раз, и тогда только взгляд хозяйки студии потеплел. Она сложила неровно (из-за сигаретки с розовым фильтром и Эйфелевой башней в руке) вдвое лист торшона и спросила:
- Куда смотреть будете? И давайте три четверти!
- Лица в смысле? Смотреть буду на вот этот гвоздь на спинке стула.
В спинку металлического стула советских застойных времен был на половину вбит свеженький гвоздь. Стул служил заменой мольберту, так как студия была самой маленькой во всем городе. Сзади на спинке стула голубой измазанный белыми и черными полосками дермантин лопнул и расположился двумя правильными параллелями с завернутыми краями. А над линиями - аккурат гвоздь! Я с детства знал о насечках на гвозде сразу под шляпкой, чтобы удерживать его в материале, но никогда не смотрел на них так пристально...
- Не близко будет смотреть?
- Если устану, посмотрю на стену.
На стене висела картина: белая кружка и кусковой сахар по соседству в масле; детская аппликация маме к 8 марта: ноги из монеток, тельце из сушек, волосы из кедровых орешков, - натянутая на подобие рамы и оклеенная по краям скотчем, и одиннадцать этикеток "Божоле Новьё" - молодого французского вина, выпитого художниками на осеннем фестивале молодого вина прошлой оченью. Почему-то вспомнилось, что совсем недавно врачи пришли к выводу, что воспетый литературой и биографами абсентизм французских ипрессионистов был... тривиальным бытовым алкоголизмом...
Под рукой лежали "Сто лет тому вперед" Кира Булычёва. Рядом сидел римской наружности юноша с изящными коленями и локтями и бальзамически пульсирующей височной артерией. Бальзамичность была татарской, и юноша был из Казани... Он изящно подносил ко рту дольку яблока вверх красной полосатой кожурой...
Под рукой позёра мялась холстина, на стуле с нормалями зияла рама без холста. Ломался молочный "Спартак" с плитками по 50 грамм каждая. Позёр периодически отвлекался на глянец бусин девушки напротив. Портрет был выполнен краской с названием жжёная кость...
"Тут раздался страшный треск. Алиса упала на кучу валежника и сухих листьев."