Хадж
CC BY-NC 4.0
Спасибо Лёше Фионову за замечания к черновику.
Горе держащимся лжи, тем, которые погрузились в водоем обольщения, - в день, когда позовут их к огню геенны, взывая: „вот, тот огонь, который вы считали ложью. Так, мечта ли он? или вы не видите ничего? Грейтесь им. Будьте терпеливы, или не будьте терпеливы - то и другое равно для вас: вам это только воздается за то, что вы прежде делали“.
В первое сентябрьское занятие на факультете политологии и юриспруденции университета Кан-Нормандия аудитория была полна, в ней было тесно и жарко. Захид записывал лекцию, слово за словом, строчка за строчкой ровными рядами, страница за страницей. Эта работа сейчас не доставляла ему удовольствия, более того, казалась бессмысленной, но зато помогала успокоить мысли. Захид всегда испытывал удовлетворение от аккуратного конспектирования, и сейчас, даже если он был равнодушен к содержанию текста, это не мешало ему ценить форму.
Когда лекция закончилась, сокурсники Захида заторопились на следующую лекцию, однако он направился в жилой корпус. Оставив тетрадь и планшет, раздевшись и надев плавки, он вышел на улицу, прошёл от университета мимо замка прямо к тёплым морским волнам, заливающим мостовую. За последние годы вода заняла некоторые улицы кампуса, как ранее - целые города дальше к северу, и поначалу такое положение многих поражало и возмущало, но вскоре стало привычно.
Захид погрузился в воду и поплыл в сторону церкви святого Петра. Подплыв к стене церкви и оказавшись в её тени, он подумал, что эта тень приятна, но нечиста по своему происхождению и сути, а его омовение совершено, и теперь бесполезно скрываться от жара Солнца. Захид поплыл обратно к суше, выбрался на мостовую и снова отправился в комнату, где жил.
Вымывшись в душе, Захид облачился в белый тюрбан и несколько изменённую галабею; он купил их давно, но ни разу не надевал. Он обулся в сандалии, кинул последний взгляд на комнату, в которой прожил два года, и ему некстати пришла в голову мысль, что дядя Джалил, отправивший его учиться юриспруденции, будет недоволен и назовёт действия Захида опасной глупостью. Но дядя Джалил, по сути, европеец. Захид был почти уверен, что его богатый дядя молится и поминает Аллаха даже не по привычке, а сознательно притворяясь. Но отец - о, отец действительно чтит Пророка, и он поймёт - поймёт, что Захид поступил единственно правильным образом. С такой мыслью Захид направился прямиком к центральной станции вакуумных поездов. На станции он заплатил наличными за билет на длинный маршрут с несколькими пересадками.
Дорога до Багдада заняла в общей сложности шесть часов, и в течение этого времени Захид в основном спал в своих ячейках в поездах, молился и думал о предстоящем. Он собирался совершить хадж; это считалось опасным и теперь не требовалось и, более того, не поощрялось большинством течений Ислама, включая господствующее в Ираке. Но Захид собирался воспользоваться тем же путём, что и многие до него. Он ясно представлял себе своё прибытие в Мекку и этапы обряда, а о жизни после возвращения совсем не думал, это казалось ему неважным.
Захид прибыл на место ранним вечером. Выйдя из вокзала, он увидел, что крыши зданий в городе и пустыня вокруг него ослепительно сверкали на Солнце, будто вся пустыня была покрыта огромным алмазным щитом - то, конечно, были солнечные батареи. По жарким улицам Багдада, мимо неказистых серых домов, он быстро дошёл до прокатной конторы, о которой прочитал на некоем форуме. Там он арендовал мотоцикл у мрачного, молчаливого старика. Если всё пройдёт по плану, то он вернёт машину к утру.
Выехав заранее продуманным окольным путём за город, Захид повернул в сторону бывшей Мекки.
Покрывая в сумерках километр за километром, Захид думал (в который раз) о том, что мусульмане больше не могли совершить хадж и жить дальше с сознанием выполненного долга перед своей верой. Им мешали не расстояния, которые их предки считали огромными, не враги их веры и не извращённо понимавшие её террористы. Само Солнце стало ужасным препятствием; так пожелал Аллах, и ни один отдельный человек не стал причиной этого. Но всё же причиной были люди - неверные с Запада и с Востока, при длительном слепом попустительстве исламских стран, соблазнённых огромными деньгами. Но страдали не только правоверные, Солнце не щадило никого: в Европе, в Америке, в Китае сотни миллионов людей больше не могли жить там, где жили раньше, потому что их жильё поглотила вода, высвобожденная Солнцем. Каждый новый ураган в Америке был страшнее предыдущего. Евреи снова потеряли землю, которую они считали домом, как и многие мусульмане.
Спустя несколько часов езды в лунном свете Захид поднялся на особенно высокий холм и смог разглядеть вдали, среди гористой пустыни, покрытой чёрной бронёй солнечных батарей, огромный чёрный куб, казавшийся камешком с такого расстояния. Захид знал, что с позволения нескольких самых авторитетных аятолл все постройки в Мекке, включая мечеть аль-Харам, были перенесены или снесены, осталась только сама Кааба. Близость цели привела Захида в большое возбуждение, он даже не сразу заметил, что звук двигателя мотоцикла изменился; тут в недрах машины что-то взвыло, потом залязгало, мотоцикл стал терять скорость и вскоре остановился и больше не двигался.
Радостное возбуждение не оставляло Захида, и тем страннее ему было одновременно испытывать ясное осознание, что его положение теперь было ужасным: он едва ли успеет вернуться в Багдад до того, как Солнце войдёт в полную силу - если только ему не удастся починить мотоцикл, чего он никогда в жизни не делал.
Захид бросил мотоцикл, встал на месте и поднял взгляд на месяц. Он размышлял. Он вспоминал свои колебания между восхищением научной и технологической мощью современной западной цивилизации и тягой к духовным богатствам своей религии, сопровождавшие его всё детство, - и ту мысль, что разрешила эти колебания: европейцы постоянно учат себя и других, как жить - но не соблюдают свои собственные указания и запреты! В отличие от мусульман, чей Закон, может быть, суров и не лишён недостатков - но он соблюдается, пусть и с поправками на то, как меняется мир. А европейцы не готовы соблюдать даже те правила, которые их же лучшие умы объявляют жизненно важными - не предупреждали ли они ещё десятки лет назад о том, как будет выглядеть сегодняшний мир? Были предупреждения, были и планы, как сделать будущее лучше - и всё же потребление и комфорт оказались для европейцев важнее указаний их же учёных. Эта непоследовательность противна последователю Пророка. Человечество, ведомое по пути технического прогресса и культурного развития странами Запада, заслужило всё, что стало с миром.
Вспоминал он и свои впечатления от учёбы в университете: изучая право, он всё более убеждался, что на Западе юристы превратили соблюдение того, что носит у них имя Закона, в подобие игры; вместо чеканных норм фикха, направленных на отыскание истины, восстановление справедливости и следование заветам Пророка, жизнями людей управляют формально написанные и толкуемые законы, и юристов это, судя по всему, полностью устраивает.
Был ли Захид привязан ко всему этому настолько, чтобы прервать первейшее богоугодное дело ради призрачного шанса вернуться? Едва ли.
Захид шёл к Каабе, не отрывая взгляда от цели, и молился. С каждой минутой в нём крепло чувство, что он поступает правильно.
Когда до цели оставалось около десяти километров, взошло Солнце. Жар быстро стал страшным. Солнце жгло кожу сквозь галабею, воздух - лёгкие. Захид шагал по солнечным панелям к чёрному камню.
Через некоторое время он даже привык к убийственному жару. Около часа после восхода он шагал твёрдо и размеренно. Но вскоре после того, как Захид вошёл в границы бывшей Мекки (бывшей, но он сам сейчас своим походом воскрешал древний город, хотя бы и в свой душе!), ощущение жары усилилось. В ногах появилась слабость, а сердце застучало часто, хотя рельеф здесь уже был ровный. Захид отметил эти помехи, но постарался соблюсти темп. Молитва помогала оставаться спокойным и не обращать внимание на слабость и жар.
Спустя ещё час Захид остановился прямо перед Каабой; солнечных панелей здесь уже не было, только камни. Возбуждённый и даже восторженный, он всем существом ощущал, как фрагменты мироздания, искажённые образом всей его предшествующей жизни, встают на свои места и обретают смысл в согласии с волей Аллаха; и в то же время он чувствовал, что камни жгут его ноги сквозь сандалии, как лава, кожа его краснеет, ткань галабеи солёная от вытекающего из пор его кожи и тут же высыхающего пота, а сердце бешено стучит, казалось, прямо в голове, и в голове, как и на коже, как будто бушует пожар.
Захид обошёл Каабу семь раз, как велит мусульманский обычай. Его предки, далёкие и не столь уж далёкие, совершали обход в толпе братьев по вере, двигавшейся круглые сутки, останавливаясь лишь для намаза; Захид был один, но тем важнее было его паломничество. Не его дело было судить мусульман, которые решили не делать то, что предписывал им Закон; в конце концов, хадж под лучами Солнца теперь означал смерть.
Закончив седьмой обход, Захид распростёрся на стене Каабы в её тени. Его смущало, что он не сможет ничего сделать со священным колодцем Замзам, потому что влаги в колодце больше нет; но было похоже, что до этого уже не дойдёт.
Удивительно, но сил Захида хватило, чтобы взобраться на холм Сафа, спуститься с него и повторить то же на холме Марва. У самого подножия Марвы он почувствовал невероятную слабость, какой не испытывал никогда в жизни; всё вокруг него поплыло, в глазах потемнело, голова загудела, как будто по ней ударили. Захид упал на колени, ощущение жара был нестерпимое, он не мог успокоить дыхание, его тошнило; поднеся руку ко рту, он обнаружил, что из носа течёт кровь. Уже не произнося слова вслух, а лишь повторяя их про себя, он ещё раз вознёс молитву и упал на камни под жестоким Солнцем 1471 года от Хиджры - 2049 года по европейскому летоисчислению.
О если бы кто дал понять тебе, каков огонь адский! Он, не останавливаясь, не прекращаясь, жжет человеческое тело!..