"Наш милый лжец"
Прицепом к недавним темам про закраски и раскраски Солженицына в Твери.
"Наш милый лжец".
Каюсь, живя в СССР, я, и в 60-е, и 70-е годы, время от времени, слушал «забугорные» «Голос Пекина», «Голос Америки» и «Свободной Европы». Естественно, «глушилки» ухудшали качество приема, но незначительно. Сестра, предпочитала слушать «бибиси» на английском языке, поскольку на тех частотах «глушилки», практически, не включали.
Был случай, однопартийцы, позднее перекрасившиеся в православных сторонников демократии, «заложили» меня начальству. Конечно, была небольшая «разборка», но ничего, похожего на «байки из склепа», которые рассказывают современные СМИ о тяжелых годах «застоя» за «железным занавесом», мне испытать не довелось. Более того, в 1975 году в газете «Красная звезда» я опубликовал достаточно объемную заметку, в которой подверг критике своих начальников: «целого» замполита полка и секретаря парткома за их пассивность и формализм в проведении культурно-просветительской работы в полку. Но карательной психиатрии мне испробовать не довелось, и с Новодворской пути не пересекались. Думаю, что причина такого различия наших судеб в том, что журналисты, проверявшие факты, лжи в моей статье не обнаружили.
А вот слушая по радио главы из, например, «Архипелага ГУЛАГ», прокламацию Солженицына «Жить не по лжи», или интервью, например, Натана Щаранского, Эрнста Неизвестного, выступления Василия Аксенова об окололитературном грязном белье или Севы Новгородцева о рок «музыке», я и в школьные годы, и в более зрелом возрасте, поражался той мелочной лживости, желудочному уровню мотивации, спекулятивной заданности, огульности, которыми были пронизаны все их «обличения». Правдивым в их повествовании было только то, что на планете есть такая страна, СССР, а все остальное было тонкой, но дикой ложью.
Более того, когда информацию подавали коренные американцы, то их сообщения вообще вызывали смех своей ненатуральностью, каким-то машинным, протокольным стилем. Невозвращенцы лучше знали советскую ментальность, и ложь их была упакована иезуитски проникновенно.
Поэтому я никогда не считал, что «власти» делают что-то ужасное или даже ошибочное, избавляя большинство людей от чтения и прослушивания этих образцов разрушительной глупости. Попытки же глушить эти «голоса» были порождены лишь тем, что весь идеологический аппарат КПСС, «обученный» такими лжеучеными «кумунистами», как Яковлев, Гайдар, Волкогонов, Косолапов, Абалкин, не владел уже ни даром логического мышления, ни даром красноречия. Чтение по бумажке, накрапанной референтом, превратилось в признак солидной партийности.
В 50-е годы я собрал коллекцию марок колониальных стран. По этим маркам я отчетливее, чем на уроках географии, представлял масштабы тех сырьевых источников, откуда черпают свои миллионы олигархи Англии, Франции, Испании, Португалии, Бельгии. Поэтому, когда я слушал по радио речи, полные трогательной заботы о «свободе слова» в СССР, то, даже школьником, я не находил в этих словах ничего, кроме откровенного, оплаченного цинизма пресмыкающихся. Страны, палачествовавшие в Африке и Азии ради сохранения колониализма, устами своих холопов-диссидентов, пытались убедить и меня в том, как плох СССР, реально помогавший народам колоний, забывшим начисто, благодаря европейским фашистам, язык своих отцов и владеющим лишь устной речью на языке своих рабовладельцев, приобрести суверенитет и свободу. Теперь, глядя на то, что вновь творят бывшие метрополии в своих бывших колониях, например, Англия в Ираке, Франция в Мали, как неоколонизаторы раскромсали, например, Ливию и Судан, особенно отчетливо понимаешь, за что платили колонизаторы нашим диссидентам, расшатывавшим СССР изнутри.
Сегодня пытаются спекулировать на том, что прокламация Солженицына «Жить не по лжи» была опубликована в СССР только в 1988 году. С бюрократической точки зрения, так оно и было. Но реально, содержание этой прокламации, даже мне, рядовому члену КПСС, было известно уже в середине 70-х годов. Все, кто хотел, знал её содержание уже в 1974 году. Строго говоря, подпольный характер этого документа, конечно же, добавлял ему шарма в глазах будущих вкладчиков МММ, но каждый мыслящий человек не находил в нем ничего, достойного внимания. Однако и в обывательской среде она не вызвала никакой серьезной реакции. Призывать мещан к аскетизму во имя правды - верх утопизма, достаточно красноречиво говорящего об умственных способностях Солженицына. Короче говоря, «выстрел» Исаича оказался «тоньше писка комариного». Понадобилось еще 17 лет, т.е. жизнь целого поколения, чтобы идеи Солженицына, писанные по шаблону плана Даллеса, нашли своих рыночных демократических геростратов и неронов в ЦК КПСС.
<...>
Нарастание влияния демократов в окружении Горбачева и Ельцина сопровождалось бурным снижением их же авторитета в общественном сознании СССР. Задвинутый беспардонными лидерами МДГ на вторые роли, уже в конце 1989 г. умер от переживаний «отец русской демократии», Сахаров. Только расстрел нескольких сотен граждан в Останкино и из танковых пушек на Красной Пресне в Москве в октябре 1993 года, позволил, но уже более узкому кругу демокрадов, продолжить их толкотню вокруг властной кормушки, а «гиганту мысли», Солженицыну, приехать и умереть в РФ, в рыночной демократической постели.
Но после массового расстрела граждан в 1993 году в Москве, переезд Солженицына из США в РФ в 1994 году не вызвал ни в широких народных массах, ни в узких кругах рыночной демократической интеллигенции ничего похожего на приезд Ленина на Финляндский вокзал в апреле 1917 года.
<...>
О «повестях» Солженицына некоторое время было модно говорить на кухнях в кругу диссидентов (до начала просмотра порнофильмов), но зачитаться ими, было невозможно, как и Достоевским. Использовать его недороманы в качестве серьезного доказательства чего-либо, глупо, хотя глупцы находятся и сегодня, а цитировать изрядно документированное «Красное колесо», как выражается Г. Черняев, демократам было трудно, якобы, из-за тяжести языка автора.
Проехав по уже рыночной, ельцинской РФ, насмотревшись на дела рук своих почитателей, Солженицын пришел, впервые в своей жизни, к правильному выводу, что рыночная демократическая «Россия в обвале». Но поборник честности ни разу не заикнулся, что такое положение вещей является вполне логичным следствием призывов самого Солженицына, изложенных им еще в прокламации «Жить не по лжи», как и в писаниях Сахарова, Померанца, Абрама Терца и других подобных певцов митингового позыва, призывавших лишь к разрушению СССР, без малейшей заботы о последствиях.
Так что же представляет собой прокламация Солженицына «Жить не по лжи»?
«Когда-то мы, - писал Солженицын, - не смели и шёпотом шелестеть». Прочитав солженицынские строки о шёпоте, я вдруг понял, что имела в виду моя добрая бабушка, Александра Васильевна, 1888 года рождения, когда строго указывала шепчущимся в квартире: «Шептунов - на мороз!».
Сколько таких «мы» было в СССР, которым страшно хотелось «шелестеть»? Написал бы: «я хотел шелестеть, но боялся». И это было бы правдой. А он прячется за спины безликих «мы» и корит их за свою робость.
Могут сказать, какой же он трус, если он сидел? Но нельзя же сидение в тюрьме считать обязательным признаком храбрости?
Показательно, что сам Солженицын не распространялся относительно той «храбрости», за которую он и был арестован. Он никогда не ссылался на эти документы и подробно об этом не рассказывал. Причина, по которой он сидел, не имела ничего общего с борьбой против «режима». Наоборот, судя по, никем не опровергнутым, исследованиям, например, писателя Бушина, Солженицын попытался быть левее Сталина в борьбе с проклятым мировым империализмом. Причем, нет ни малейшего намека на то, что Сталин, когда-нибудь слыхал о Солженицыне. Но тот всегда объявлял себя жертвой «сталинских репрессий», а не прихоти какого-либо партийного карьериста, которому, как и Солженицыну, было совершенно наплевать на идею коммунизма.
Ни Маркс, ни Ленин не сидели столько, сколько отсидел Солженицын только в одной… «шарашке», и не потому, что они были трусливее, а потому, что они были НЕИЗМЕРИМО умнее. Могут сказать, а вот Сталина сажали часто. Но, во-первых, не за позерство, а во-вторых, что самое показательное, Сталин никогда не сидел долго. Он каждый раз совершал побег и во время побега ни разу не был пойман.
Социальная революция и бессмысленное экстремистское позерство или, как говорил Сталин, «революционная гимнастика» - «две большие разницы». Как правило, диссидентам, в связи с их умственной убогостью, приходилось совершать столь же крикливые, сколь бесполезные и бессодержательные антисоветские акции, чтобы потом сесть в тюрьму, и только так приобрести хоть какой-то вес в глазах МНСов и заокеанских патронов, а КГБ Андропова всегда им в этом помогал.
Сам Солженицын признается, что без тюрьмы он вообще не стал бы писателем:
«До ареста я тут многого не понимал. Неосмысленно тянул я в литературу, плохо зная, зачем это мне и зачем литературе. Изнывал лишь от того, что трудно, мол, свежие темы находить для рассказов. Страшно подумать, что б я стал за писатель (а стал бы), если б меня не посадили».
Отец русской демократии никогда задумывался над уже написанным. Его, просто, «тянуло» быть писателем «тут».
<...>
Попав же на нары, Солженицын понял, что «насунулся» на такую «золотую жилу», которая органически требует кайлового языка. Точно так обстоит дело и с книгами, например, Войновича, В.Аксенова. Политическое болото описать могут, половой акт запротоколировать - способны, а воспеть любовь, нет. Полная глухо-слепо-немота.
Офтальмологам известен оптический дальтонизм, а диалектики давно объяснили социально-психологический дальтонизм, порождающий неадекватность в поведении людей (от клептомании до сексуального и литературного маньячества). Знатоки диалектики понимают, как следует бороться с подобными психологическими уродцами, но социальные дальтоники уверены в том, что мир таков, каким они его видят, и потому не лечатся.
Но именно потому, что такие шептуны-дальтоники, как Солженицын, составляли политические меньшинства, советский народ достаточно долго и УСПЕШНО строил коммунизм, а в тылу и на фронте героически отстаивал именно коммунизм. Иначе невозможно объяснить, почему фашисты и власовцы расстреливали, прежде всего, коммунистов.
Огульное отношение Солженицына к количественной стороне своих единомышленников, к этим самым «мы», помогает лучше понять особенность дальтонизма Солженицына. Он жил в рамках иллюзии, что страна была переполнена горячо желающими пострадать за ту же «правду от параши», которую, как казалось Солженицыну, он знает. Точно так представлял себе Солженицын и число жертв «сталинских репрессий». Мазнул широкой грязной шваброй своего дальтонизма, и еще один черный литературный квадрат намалеван.
Когда же в СССР партократы из ЦК КПСС приступили к насильственному насаждению рынка и буржуазной демократии, то, как и следовало ожидать, отсиденты-диссиденты опять не нашли в рыночной жизни ни малейшего признания, ни благодарности. На Украине и в Прибалтике признание получили лишь фашисты, а во многих других республиках РФ - воры и клерикалы в законе. А всевозможные амальрики и померанцы тихо доживали свой век в забвении.
<...>
А каков список конструктивных идей? К тому времени у Солженицына, вообще, никаких конструктивных предложений не было. Признали бы писателем, а там, хоть потоп. Даже бессмыслица под названием «Как нам обустроить Россию?» пришла на ум Солженицыну только через тридцать лет, лишь после того, как он, проехав по России с «инспекцией», «пощупал» результаты своих геростратовых усилий и увидел без розовых очков все то, что успели натворить его воспитанники и почитатели, либеральные демократы и неофашисты. Как и следовало ожидать, никто не нашел в этих советах ни грамма здравого смысла.
Солженицын, как следует из его откровений, поначалу, и не надеялся на то, что ему позволят публиковаться. Он готовился всю жизнь писать «в стол» или, как он пишет сам, «в бутылки из-под шампанского». Но когда его опубликовали первый раз и не под псевдонимом, у Солженицына «в зобу дыханье сперло» и возникло желание перевернуть жизнь страны, не вставая из-за стола.
Ильф и Петров, задолго до Солженицына, вывели образы «пикейных жилетов» славного Черноморска, а Солженицын, на полном серьезе, пытается урезонить этих любителей досужих разговоров в курилке, пробудить в них жажду аскетизма и бурной деятельности во имя «правды». Будучи по натуре схимником, оторванным от настоящей жизни то тылами Советской Армии, то «шарашкой», то добровольной ссылкой в Вермонт, Солженицын не видел за их либеральным трепом пустого позерства. Казалось бы, почитай Грибоедова, Гоголя, Чехова и узнаешь в своих героях простых мещан, готовых злословить в курилках в адрес кого угодно, но еще больше готовых продать и продаться за любую подвижку в карьере, за любой «грант», при ЛЮБОМ режиме.
Тем не менее, выведя образы этих «буревестников» курилок, Солженицын сам признал, что уже в 1974 году все МНСы обо всем знали, поскольку читали «Самиздат», выпускаемый на деньги США, и, как оказалось, на деньги КГБ, открыто говорили в курилках друг другу «правду», и никто уже никого не закладывал. Свобода поносного слова уже была. Но не было официальных чествований диссидентов в Кремле. И именно это угнетало их, как и опереточного «мистера Х».
В принципе, дойдя до фразы, в которой Солженицын призывает к отказу от освоения космоса, разговор можно было бы и закончить. О первобытных людях этнографы написали уже достаточно. Не приходится ждать от Солженицына объяснений: почему не нужно осваивать космос; богаты ли и, чем богаты страны, которые «принципиально» не осваивают космос? Как и все люди, верующие в свою непогрешимость, Солженицын не опускается до доказательств, он, просто, потеет «истинами» в последней инстанции.
Но за дремучим тезисом об экономии на космосе следует полный маразма тезис об экономии на геополитических союзниках. Почему бы душелюбу Солженицыну не назвать поименно эти, достойные презрения, «дальние дикие режимы». Может быть режим Патриса Лумумбы, растерзанного при полном одобрении бельгийских и английских правозащитников-колонизаторов? Может быть режим убитого Альенды, или Виктора Хары, изрубленного чилийскими либералами за год до написания Солженицыным «Жить не по лжи»? Может быть, нужно было действовать, как демократы США? Сначала вооружить, обучить и спровоцировать дикие орды талибов, создать «аль-каиду», для борьбы против социализма в Афганистане, а потом безжалостно истреблять талибов, справляя малую нужду на трупы недавних союзников?
Солженицын не понимал, что дикость «дальних режимов», т.е. народов, населявших Азию, Африку, индейских племен обоих Америк, обусловлена тем и только тем, что они в течение нескольких сотен лет были, в буквальном смысле слова, прикованы цепями к европейской «культуре». Народы многих стран превратились именно в дикие, поскольку сотни лет были колониями, резервациями, т.е. жертвами геноцида, разграбления и работорговли со стороны «папиков» Солженицына.
Большинству лауреатов нобелевской премии в области беллетристики не хватает ума, чтобы понять, на чьих и скольких костях построена Западная цивилизация, и проникнуться сочувствием к народам, дающим Европе миллионы тонн нефти, кофе, какао, сахара, арахиса, хлопка, ананасов, но ежегодно переживающих эпидемии голода, косящие детей, как траву в этих, дико богатых на ресурсы, странах. Солженицын, как и его герой, Иван Денисович, млели лишь от воспоминаний о личном ломте говядины, который они извлекали из собственных наваристых щей, наблюдая из своей подворотни за Россией.
Говоря о Мао, Солженицын не знал, да забыл, что помошь от СССР получали и Чан, и Мао, пока они оба боролись против японских агрессоров потому, что в основе коммунистической программы с самого начала лежала идея помощи всем угнетенным народам, подвергшимся империалистической агрессии, независимо от отношения этих народов к идеям коммунизма.
Но, преследуя цель послевоенного закабаления Китая, США стали помогать Чану, особенно в его борьбе против Мао. Тогда СССР стал помогать Мао и... победил. А, как известно, с друзей, за оказанную им помощь, культурный союзник никогда и ничего не потребует. Торгашеский умишко Солженицына этого не вмещал.
Когда же Хрущев с Солженициным стали совместно обгаживать историю СССР и, на практике, принялись за разрушение социализма, естественно, теперь Мао встал на защиту социализма в СССР, против хрущевско-солженицынского идиотизма. Практика доказала, как прав был Мао. Видя, как оппортунисты в КПСС разрушают СССР изнутри, Мао, заранее, вывез в дальние деревни всех своих солженицыных, проявлявших рыночные, т.е. воровские антикоммунистические наклонности. Именно поэтому Китай ныне превратился в мощную державу, запускающую спутники и космические корабли с космонавтами, а бывшие советские МНСы, поверившие в солженицынские и сахаровские бредни, оказались в глубоком историческом подхвостье и рады, когда удается подработать на Китай, хотя бы продажей российских государственных секретов.
<...>
По Солженицыну, «они» тянули советских людей на освоение космоса… только ради хвастовства. Солженицын настолько хам по своей природе, что даже не пожалел светлой памяти Циолковского, искренне думавшего о прогрессе всего человечества и мечтавшего, даже в условиях царизма, об очеловечивании космоса. Солженицын забыл и о бесребренниках из ГИРД. Про хвастуна Королева можно и не говорить, хотя работал он, одно время, в такой же «шарашке», что и Солженицын. Демонстрации сотен тысяч советских людей в 1961 году, стихийно вышедших на улицы городов СССР, их искренняя радость за успех советской научной школы, разумеется, не в счет. «Глупцы, - думал про них Солженицын, - как будто от криков: «Мы первые в космосе!», увеличится шмат говядины во щах».
<...>
В начале 1991 года из КПСС сотнями стали выходить интеллигенты, почувствовавшие, что, отныне, их карьера будет слабо зависеть от членства в КПСС. Но 19 августа 1991 года «грянул» ГКЧП. Нужно было видеть эту комедию. Интеллигенты, которые уже по полгода не сдавали членские взносы, но основательно трухнули от первых сообщений о ГКЧП, побежали в парткомы сдавать взносы, демонстрировать свою любовь к КПСС, образуя очереди, ненамного слабее, чем в день открытия первого «магдоналдса» в Москве. Правда, 23-го они побежали к кассам с требованием вернуть им взносы, а, позже, Гайдар возглавил комиссию по поиску этих «денег партии». Ясно, что, раз такую комиссию возглавил Гайдар, то денег этих «не нашли», а после Гайдара не найдут никогда.
Ленин всегда по достоинству оценивал социальную суть большинства буржуазных интеллигентов, и уже в 1918 году предпочитал не воспитывать их, а покупать. Другого языка, писал Ленин, большинство «спецов», сформировавшихся в феодально-рыночных условиях, просто, не понимают. Причем, Ленин никогда не строил иллюзий относительно того, кому больше симпатизируют купленные «спецы», пролетариям или капиталистам. Большинство «спецов», как показала 70-тилетняя практика социализма, всегда, как футбольные «фаны», с интересом следили за борьбой диссидентов с «режимом», выжидая, чья возьмет. Они были всегда настроены на то, чтобы, как только сломают социализм, сделать себе рыночную карьеру в банках, в Охотном ряду, оставив отсидентам лишь право раз в год ставить цветы и свечи у «соловецкого камня».
«А мы можем - всё! - провоцирует неогапон премудрых МНСов, - но сами себе лжём, чтобы себя успокоить. Никакие не «они» во всём виноваты - мы сами, только мы! Возразят: но ведь действительно ничего не придумаешь! Нам закляпили рты, нас не слушают, не спрашивают. Как же заставить их послушать нас?».
Солженицын не знал, что человек придумывает мозгами, а не «закляпленным» ртом, и не понимал смысла слова придумать в чистом русском языке.
«Переубедить их - невозможно». Да уж, во-первых, головой, «бодавшейся с дубом» трудно рождать что-то убедительное, но, во-вторых, переубеждать после реформы 1965 года в СССР уже было почти некого. Странно, что Солженицын и этого не замечал. Как показала практика, ВСЕ советские директора заводов, практически ВСЕ генералы, ВСЕ начальники политотделов и секретари райкомов, практически ВСЕ члены последнего ЦК КПСС не нуждались в переубеждении. Они давно ждали и толкали ЦК КПСС на перестройку социализма в капитализм СВЕРХУ, что позволит партократам, в одночасье, стать, просто, президентами суверенных демократических деспотий, губернаторами, депутатами, владельцами контрольных пакетов акций, министрами.
«Естественно было бы их переизбрать! - но перевыборов не бывает в нашей стране... На Западе люди знают забастовки, демонстрации протеста, - но мы слишком забиты, нам это страшно: как это вдруг - отказаться от работы, как это вдруг - выйти на улицу?».
<...>
Зачем нужно было выходить рабочим на забастовки в СССР в 70-е годы, если рабочие получали без задержек вполне понятную, «не серую» зарплату, а рабочие со стажем получали зарплату, превосходящую оклады многих госслужащих. Зачем нужно было рабочим идти на водометы (которых, к тому моменту, применялись лишь против пролетариев развитых стран «запада»), если в СССР рабочие получали бесплатно квартиры, платили десятилетиями копейки за ЖКХ, имели самые продолжительные отпуска, самый короткий рабочий день в мире?
Если же посмотреть на вещи с позиции сегодняшнего дня, то получается, что шахтеры, металлурги и транспортники, вышедши в 1990 году на митинги и забастовки, выпросили-таки у ЦК КПСС для себя безработицу, повышение пенсионного возраста, рост цен на ЖКХ, массовую коррумпированность чиновников, религиозный и криминальный терроризм, массовую проституцию, бездомность и беспризорность своих детей, вымирание населения страны.
Сморозив очередную глупость, призывая людей выйти на улицы СССР в 1974 году, но, строя из себя гуманиста, Солженицын фарисейски отыгрывает назад. Дескать, оговорился, на самом деле я против насильственных методов. Но тогда зачем нужно было приводить примеры с демонстрациями на Западе, систематически перерастающими в уличные многодневные погромы, ежегодно происходящими во всех странах развитой рыночной демократии? Что это, как не заурядная гапоновщина?
«Все... роковые пути, за последний век отпробованные в горькой русской истории, - тем более не для нас, и вправду - не надо! Теперь, когда все топоры своего дорубились, когда всё посеянное взошло, - видно нам, как заблудились, как зачадились те молодые, самонадеянные, кто думали террором, кровавым восстанием и гражданской войной сделать страну справедливой и счастливой. Нет, спасибо, отцы просвещения! Теперь-то знаем мы, что гнусность методов распложается в гнусности результатов. Наши руки - да будут чистыми!».
Ну, что ж, распложается, так распложается.
Однако, Солженицын не состоялся бы вообще, если бы был честен в своих словах и мыслях. Продемонстрировав словесный пацифизм, он, несколькими абзацами ниже пишет: «Преданный нами, обманутый нами великий народ Европы - чехословацкий - неужели не показал нам, как даже против танков выстаивает незащищенная грудь, если в ней достойное сердце?». Во-первых, какими «нами» был он предан, и чего она там «выстояла» эта незащищенная чехословацкая грудь? До 1989 года чехословаки так и жили единым народом при одной из самых высоких в мире степеней социальной защищенности трудящихся. Плохо было лишь Гавелу. Он работал кочегаром, а мечтал побыть президентом великого чехословацкого народа. А во-вторых, что, все-таки, делать советским МНСам? Идти незащищенной грудью на танки, по примеру «великих чехословаков», или не идти, ведь, по словам Солженицына, история научила Россию?
Но не ждите от Солженицына честного ответа.
<...>
Но, поставив МНСам в пример сожжение в Праге танков стран участниц Варшавского договора, т.е. фактически воспев насилие, Исаич заговорил о якобы быстром старении насилия и замене насилия ложью. Поэтому борьба, по его мнению, становится менее обременительной и сводится к тому лишь, чтобы отказаться от лжи.
«Когда насилие врывается в мирную людскую жизнь - пишет Солженицын, - его лицо пылает от самоуверенности, оно так и на флаге несёт, и кричит: «Я - Насилие! Разойдись, расступись - раздавлю!» Но насилие быстро стареет, немного лет - оно уже не уверено в себе, и, чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично, - непременно вызывает себе в союзники Ложь. Ибо: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться только насилием. И не каждый день, не на каждое плечо кладёт насилие свою тяжелую лапу: оно требует от нас только покорности лжи, ежедневного участия во лжи - и в этом вся верноподданность».
Рекордное количество самовлюбленного недомыслия в одной фразе. Во-первых, сам того не замечая, Солженицын доказывает, что молодое насилие Великого Октября в России не нуждалось во лжи. Причем о необходимости и неизбежности молодого насилия для свержения власти царя и буржуазии, во имя предотвращения мировой войны и уничтожения эксплуатации человека человеком, коммунисты честно и открыто заявили за 70 лет до Великого Октября 1917 года.
Ни Ленин, ни Сталин, никогда не скрывали, что будут стремиться к установлению диктатуры рабочего класса, что рабочие и, на первых порах, беднейшие крестьяне будут составлять в Советах большинство, что руководить рабочими и крестьянами будет авангард рабочего класса, т.е. его большевистская партия. А в большевистской партии всегда главную роль будет играть ЦК партии, подбором и расстановкой кадров в котором будет заниматься Политбюро ЦК, где решающую роль будет играть наиболее компетентное лицо, подтверждающее свою компетентность на практике. И Ленин, и Сталин пресекали силой любые попытки на местах и в центре вывести Советы из-под влияния большевиков и провести к власти в партии и Советах оппортунистов, пользуясь механикой демократического централизма. И, пока это у Ленина и Сталина получалось, СССР рос и укреплялся.
Когда помещики и буржуи развязали войну против трудового народа России, национализировавшего все основные средства производства, большевики открыто установили режим военного коммунизма и, естественно, победили в гражданской войне, поскольку даже крестьяне, в подавляющем большинстве, поняли, что сулит им возврат капиталистов и помещиков к власти. Крестьяне поддержали все инициативы Советской власти периода военного коммунизма, пока рабочие боролись с белогвардейцами.
Ленин никогда не скрывал, что и НЭП это не столько отступление, сколько новая фаза классовой борьбы, суть которой состоит в реальном обобществлении основных средств производства ради окончательного уничтожения ОТНОШЕНИЙ частной собственности, в том числе, и в деревне.
Как только была выполнена программа ГОЭЛРО, НЭП была завершена, а все кулаки, пытавшиеся силой защитить возрожденный ими капитализм, были насильно раскулачены и отправлены в ссылку. Все, кто искренне вступил на путь строительства коммунизма в деревне, спокойно трудились в колхозах, мужественно защищая колхозный строй в годы ВОВ. Даже Гитлер не уничтожал колхозы на завоеванных территориях, сознавая их большую эффективность по сравнению с единоличными хозяйствами.
Таким образом, если даже руководствоваться концепцией Солженицына о «молодом» и потому правдивом насилии, то победоносное «молодое насилие» Ленина, а позднее Сталина не нуждалось и не могло нуждаться во лжи. Но Сталину и в его 70 лет, имевшему в своих руках ядерные бомбы, стратегические бомбардировщики, обещания Сахарова и Королева о скором завершении работ над водородной бомбой и ракетоносителями, не было ни малейшей нужды прибегать ко лжи.
Даже западная демократия, никогда не брезгуя ложью, тем не менее, столетиями, не тратила лживых слов там, где можно было силу применить. Колонизаторы и работорговцы Англии, Франции, Испании, Португалии, Германии, Италии, Бельгии, Голландии делали свои географические «открытия» и приобретения, прежде всего, насилием.
Не требуется никакой нобелевской премии, чтобы понять: если оппозиция в лице американских индейцев или сипаев в Индии, или коммунистов в Германии, Греции, Чили, Аргентине - истреблена физически, то кому и о чем лгать? Кого бояться? Расстрелянных? Гниющих во рвах и вымирающих в резервациях?
Разве Америка что-нибудь врала расстрелянным индейцам или неграм-рабам? Может быть, Гитлер что-нибудь врал евреям? Гитлер открыто заявлял еще до 1933, что евреи, по его мнению, низшая раса и, поэтому, он организует ее истребление. Думаете, евреи Германии срочно пошли голосовать за коммуниста Эрнста Тельмана? Держите карман шире!
А разве Ельцин лгал, когда из танковых пушек расстреливал Верховный Совет РСФСР и его защитников? После этого расстрела и Гайдар, и Новодворская давали интервью ТВ, прямо называя этот расстрел совершенно необходимой мерой для защиты молодой демократии.
Умение лгать, наверное, может пробудить некую иллюзию в потенциальной жертве насилия, но лишь при наличии надежды, что насильник глупее жертвы и потому поверит в её ложь. Но это лишь теоретическая конструкция.
История стран Старого Света богата примерами, когда врали лишь для того, чтобы возник юридический повод применить насилие. Собственно, именно для лжи подобного рода и была придумана дипломатия. Кто не слыхал лжи, объявленной в цивилизованных странах правдой, о том, что первая мировая война вызвана убийством эрцгерцога Франца-Фердинанда, что вторая мировая война вызвана убийством немецкого лейтенанта поляками. Кто не знает, что США оправдали свое насилие в Ираке ложью о наличии у Саддама Хусейна оружия массового поражения...
Все 250 лет история США есть неразрывное единство постоянно растущего насилия с постоянно нарастающей лживостью. Разве «Билль о правах» молодой Америки не является ложью с самого начала? Может быть, этот документ дал какие-нибудь права индейцам и неграм? Разве религии в момент их зарождения не являлись ложью с самого начала? Разве многовековые зверства инквизиции не были наглой ложью?
<...>
Никто, даже самый захудалый демократ не рискнул утверждать, что Хрущев глубоко разбирался хоть в чем-нибудь, кроме инстинкта выживания. Если бы Хрущев не лгал, то не было бы развенчания того, чего не было вообще, культа личности Сталина. Напуганные расстрелом Берии, травлей Молотова, Кагановича и примкнушего к ним Шепилова, все партократы отказались защищать Сталина, доказав, тем самым, лживую, холопскую природу и «культов личности» Сталина, и, тем более, культа «дорогого Никиты Сергеича Хрущева» и, даже, «дорогого Леонида Ильича Брежнева».
Если партократы КПСС жили бы не по лжи, а по лозунгу Солженицына, то Косыгин бы честно признался, что разбирается в вопросах строительства коммунизма, так же, как Хрущев, т.е. как свинья в апельсинах, и не предлагал бы своих рыночных реформ под видом совершенствования социализма.
Откликнувшись на призыв Солженицына, тысячи советских директоров вынуждены были бы признаться в систематических приписках к «выполнению» плана, и в том, что ими, как и сотнями советских генералов, как Сердюковым, как Березовским или Абрамовичем движет, прежде всего, не любовь к правде, а тяга к роскоши, жратве, пьянству, извращениям во всем. Миллионы завмагов и товароведов, бухгалтеров и экономистов вынуждены были бы признаться, что они умышленно создавали дефицит, нещадно обкрадывают свой народ и, что тоже, кроме жратвы и выпивки, их в этой жизни ничего не интересует. Они выстроились бы в длинные очереди к прокурорам с чистосердечными признаниями в своих преступлениях против честных тружеников. Миллионы интеллигентов художественного профиля, тысячи МНСов честно признались бы, что они клятвопреступники, что вступали они в КПСС, исключительно ради карьеры, что программу и устав партии они не знают, а выполнять, и вовсе, никогда не собирались. А Горбачеву и Яковлеву в 1974 году пришлось бы всенародно признаться в том, о чем они позже написали в своих мемуарах, что вступали в партию исключительно ради того, чтобы сделать карьеру, а затем, заняв высокий партийный пост, сначала дискредитировать идею социализма, ложью облить всю советскую историю и пролетарских вождей, а затем, развалить СССР.
<...>
«Наш путь, - призывает Солженицын, - ни в чём не поддерживать лжи сознательно! Осознав, где граница лжи (для каждого она ещё по-разному видна), - отступиться от этой гангренной границы!».
Солженицын, как видим, понимал, что нет единой правды в обществе недостроенного еще коммунизма, что правда в обществе веками была расколота на правду сильных и слабых, глупых и умных, эгоистов и альтруистов, грамотных и безграмотных, паразитов и пролетариев, поэтому в борьбе за такую правду общество социального неравенства (а социализм это далеко не полный коммунизм) не может выступить лучше, чем лебедь, рак, щука, конь и лань, впряженные в одну повозку. Но провокаторская сущность Солженицына в том и состояла, что он призывал носителей взаимоисключающих типов правды немедленно противопоставить себя единой программе КПСС. Именно на эту разноголосицу и уповает Солженицын. Он понимал, что если люди принципиально откажутся от коммунистической идеологии, а пойдут по пути персональной правды, то СССР окажется «в развале», Но то, что в «развале» окажется и Россия, Солженицына никогда не волновало.
<...>
В.Подгузов
http://www.proriv.ru/articles.shtml/podguzov?soljen_lje - полностью по ссылке