Точно ангел
Она говорила: «Ну друзья, так друзья или просто знакомые, или коллеги» Видно было, как эти слова щекочут ей носик, выключают кран, по которому течет кислород во время этого телефонного разговора. Мы с Соней ехали в маршрутке, очень хотели успеть на последнюю пересадку. В салоне было как-то уютно и по-домашнему мягко. И девушка эта с наморщенным носиком тоже была мягкая. Из тех, что не боятся носить короткие платья 54 размера. Она вошла в автобус уже разговаривая по телефону и видно было, как этот разговор для нее важен, хоть через фразу она пыталась его завершить. Но все время кто-то там не отпускал, кто-то требовать объяснения каких-то виртуальных грехов. А она все объясняла, что нет у нее странички Вконтакте и там она не была, и туда не заходила. И вообще, удалится из друзей у него ото всюду, даже в Одноклассниках, чтобы не нервировать своим поведением. Да, да удалится отовсюду. Я слушала этот разговор совершенно бессовестно. Потому что маршрутка, потому что интересно. Потому что имею право. Я слушала этот разговор как ангел с небес. Тока не смейтесь. Даже не как старая женщина, у которой все это было и ей жаль, что все ушло. Именно как ангел, которому любопытно, немножко жалко девушку, и в глубине души ужасно классно оттого, что он вот тут на облачке, и с ним такого никогда не случится. Когда мы пересели в другу маршрутку, я огляделась по сторонам и не увидела никого, кто меня вот так бы увлек. Мне стало досадно так, как если бы выключили интересный фильм посередине, а я уже всмотрелась. Хорошо, что вечером нам с Соней случайно показали свеженького «Доктора Кто» по дурацкому каналу «Карусель», от которого я вообще ничего хорошего не ожидала. И я успокоилась, насытилась зрелищами.
А сегодня холодным утром понедельника, утром, когда внезапно кончилось лето, я добежала со скрюченными ножками до хлебного магазина и увидела там девушку, которая была не просто вежливая, а как бы это выразить истерично вежливая. Она впорхнула в магазин, поблагодарила продавцов, что не дали замерзнуть, попросила манки, сердечно поблагодарила за манку и улетела в другой отдел. Прилетела уже с топленым молоком и стала набирать разных пирожных и слоек. Благодарила за каждую. У входа вспомнила, что хлеба тоже надо бы взять. С глубокой благодарностью купила хлеб. Я подумала, что она мамочка, которая с утра варит ребенку кашку. Но по тому, как она набирала пирожные, я поняла, что дело не в ребенке. И по ее истеричной влюбленности в эту манку, в эти слойки и даже в это ледяное утро. Я увидела, что дома у нее или у себя, неважно, спит Оооонннн. А она проснулась раненько, выпорхнула и хочет сделать сюрприз. Хочет, чтобы он только с ней так здорово просыпался. Так вкусненько. Как-то раз, рассказывая о себе, он сказал, что любит по утрам манную кашку, и чтобы непременно, как у мамы, на топленом молоке. Она запомнила, как впрочем и все, что он о себе рассказывал. Она сделает ему кашку, как у мамы, только лучше, потому что с пирожными. Потому что ей безумно приятно варить ему кашу, она даже бросила бы туда немножко себя или всю, если б могла. Но кто же тогда будет эту кашу перемешивать? Поэтому она останется, будет по-другому себя ему скармливать. А он будет рассказывать о себе эту бесконечную повесть, а она будет наматывать и угождать. Я семенила на работу по ошалевшей мостовой, втягивала, клянусь, почти морозный воздух и таяла от приятности. От безумной, сладкой осознанности, что все эти подсмотренные девушки были я, а сейчас не я. Что я их вижу и знаю, а они еще не скоро будут, как я. И это не плохо и не хорошо, а просто вот так. А мне просто от этого хорошо.
А сегодня холодным утром понедельника, утром, когда внезапно кончилось лето, я добежала со скрюченными ножками до хлебного магазина и увидела там девушку, которая была не просто вежливая, а как бы это выразить истерично вежливая. Она впорхнула в магазин, поблагодарила продавцов, что не дали замерзнуть, попросила манки, сердечно поблагодарила за манку и улетела в другой отдел. Прилетела уже с топленым молоком и стала набирать разных пирожных и слоек. Благодарила за каждую. У входа вспомнила, что хлеба тоже надо бы взять. С глубокой благодарностью купила хлеб. Я подумала, что она мамочка, которая с утра варит ребенку кашку. Но по тому, как она набирала пирожные, я поняла, что дело не в ребенке. И по ее истеричной влюбленности в эту манку, в эти слойки и даже в это ледяное утро. Я увидела, что дома у нее или у себя, неважно, спит Оооонннн. А она проснулась раненько, выпорхнула и хочет сделать сюрприз. Хочет, чтобы он только с ней так здорово просыпался. Так вкусненько. Как-то раз, рассказывая о себе, он сказал, что любит по утрам манную кашку, и чтобы непременно, как у мамы, на топленом молоке. Она запомнила, как впрочем и все, что он о себе рассказывал. Она сделает ему кашку, как у мамы, только лучше, потому что с пирожными. Потому что ей безумно приятно варить ему кашу, она даже бросила бы туда немножко себя или всю, если б могла. Но кто же тогда будет эту кашу перемешивать? Поэтому она останется, будет по-другому себя ему скармливать. А он будет рассказывать о себе эту бесконечную повесть, а она будет наматывать и угождать. Я семенила на работу по ошалевшей мостовой, втягивала, клянусь, почти морозный воздух и таяла от приятности. От безумной, сладкой осознанности, что все эти подсмотренные девушки были я, а сейчас не я. Что я их вижу и знаю, а они еще не скоро будут, как я. И это не плохо и не хорошо, а просто вот так. А мне просто от этого хорошо.