...и ни в чем себе не отказывать
НОРМАЛЕВИЧ-НОРМАЛЯВИЧУС
Леня Гранильщиков ехал с дачи в Москву: отпросился с ночевкой. Странно звучит: обычно это на дачу из города едут с ночевкой, но тут получилась совсем другая история. Леня был в отпуске, и жил на даче с женой Светочкой и четырехлетним сыном Колей. Ну и с ее родителями, конечно - потому что это была их дача.
Леня жил на даче уже полмесяца и чуть не сдох от тоски. От долгих семейных чаепитий, от прогулок всей командой на речку, от комаров, от широкой, почти двуспальной кровати с панцирной сеткой, и от тещи, которая примерно через день забирала малыша Коленьку «поспать к бабушке в комнату» - и при этом со значением взглядывала на дочь и зятя. Разве что только не подмигивала.
Но это совсем не радовало Лёню.
Потому что он не любил свою жену Светочку. Она его тоже.
Эта странность случилась с ними буквально на второй неделе медового месяца, и было это еще удивительнее, чем внезапная невыносимая любовь, которая вспыхнула у них после первой же встречи. Август, ночь, веранда в парке, концерт какой-то группы, площадка перед сценой - и девушка в коротком платье, белые ноги, белые плечи, белые волосы, самая красивая, она как будто разметала всех вокруг и танцевала только для него - а потом, в аллее, поцелуи, как ожоги - и тут же сразу всё, там была старая беседка - «никогда больше не расстанемся, никогда, поняла?» - «а ты понял?» - и буквально назавтра уговоры «мама-папа, она очень хорошая!» «мама-папа, он очень хороший!» - полтора месяца жадной, горячей, неотрывной, почти ежедневной любви - свадьба, поездка в Кисловодск… И вот там вдруг ни с того ни с сего всё наоборот.
«Хватит приставать!» - постно говорила Светочка.
Леня, смешно сказать, лет с четырнадцати, когда он точно узнал, как это всё устроено - мечтал, что у него будет жена. Красивая девушка. И он сможет, то есть будет иметь полное право, смотреть на нее голую, и даже трогать. Где захочет, и когда захочет.
И вот пожалуйста. Домечтался.
«Хватит! - говорила Светочка, а иногда тихо шипела, чтоб мама, то есть теща, в соседней комнате не слышала. - Не приставай. Не трогай. Убери руку, сказано! Нет, нельзя. Не подсматривай, я сказала!»
«Почему?»
«Потому что “потому” кончается на “у”»!
Светочка любила эти приговорки на уровне пятого класса. «Кто так обзывается, тот сам так называется», «стыдно, у кого видно» и всё такое. Лицо у нее делалось, как у злой девчонки: губы в ниточку, брови вверх, глаза в сторону. Леня смотрел на нее, и ему всё казалось наоборот от той красоты, которая его так захватила на первых свиданиях. Что ножки у нее бутылочками, пальчики сосисочками, ноготки копеечками, челочка лапшичкой - бээ! Как такое могло случиться? Это началось еще до того, как она забеременела, а уж после рождения Коленьки - вообще.
Хотя не совсем вообще.
Примерно раз в месяц она, улегшись в постель и глядя в потолок, вдруг говорила противным школьным голосом, ехидным и требовательным: «Ну и где у нас тут мужчина?» И минут через пять шипела: «Все, хватит, кому сказано!».
Конечно, любой нормальный человек развелся бы тут же. Лучше любые алименты, лучше снова жить с мамой-папой, чем такой ад. Но все-таки он к ней сильно привык за четыре года. Главное же - Коленька, сын, такой милый, такой спокойный и ласковый мальчик. Но еще главнее само слово - «сын».
Когда сын родился, Леня чуть с ума не сошел. Все утро торчал под окнами роддома. Вечером взял три бутылки и поехал к ребятам. Напился и повторял:
«У меня есть сын! Главное - у меня есть сын!» Смутно-прекрасные мысли. Он впервые чувствовал себя взрослым, важным, сам себя зауважал - у него есть сын!
«Ура, Легран! - говорили ребята. - Наш Легран теперь папаша!»
***
Легран - это было институтское прозвище. Иняз, переводческий факультет. Их было четыре лучших друга. Леня Гранильщиков, то есть Легран. Сережа Замковецкий - Сезам. Дима Домоседов - Дымдым. Гриша Гуревич - Григур. Шесть лет прошло после выпуска. Дымдым успел отслужить в Анголе и помереть от тропической заразы. Григур откочевал на историческую. Легран покоя ради стал «эркаистом» - преподавал русский как иностранный. Сезам работал переводчиком в «Станкоимпорте».
Сезам год назад развелся и пока что жил один в шикарном месте, в переулке на Кропоткинской, в полувыселенном старом доме, в бывшей коммуналке, ожидая, когда дом снесут и ему дадут квартиру. Андропов еще сидел в Кремле - вернее, лежал в Кунцево; так что по всем советским законам Сезаму полагалась жилплощадь - и ему, кстати, дали! Отдельную однокомнатную, в неплохом месте, но это потом, и вообще рассказ совсем про другое.
Пока же Сезам занимал свою прежнюю комнату и еще четыре пустых, откуда съехали соседи. В одну поставил журнальный столик и старые соседские кресла - это у него была гостиная. В другой была этажерка с книгами и пепельница на полу: библиотека и курительная. В третью он стащил брошенные бывшими жильцами фикусы и бегонии: зимний сад. А в самую большую положил циновку и гантели: спортзал. Старый семиэтажный дом был уже почти пустой, на лестницах не горел свет. «Страшно?» - спрашивали приятели. «Нормалевич! - хохотал Сезам. - Живу один в пятикомнатной квартире сто двадцать метров и ни в чем себе не отказываю! Нормалявичус!»
У него была дурацкая привычка - говорить «нормально» в виде фамилий разных народов. Нормальян, Нормалидзе, Нормальзон и так далее.
***
Легран на прошлой неделе приезжал в Москву - надо было купить лекарства тестю, здоровенный список. Решил позвонить Сезаму: не виделись уже полгода. Встретились на улице. Покурили, обменялись анекдотами, поржали. Потом Легран стал подробно жаловался на тоску своей дачной и вообще личной жизни. Сезам усмехнулся и долго смотрел куда-то вбок.
- Ты чего? - Легран легонько потыкал его кулаком в плечо.
- Я не просто молчу, я думаю, - ответил Сезам; помолчал еще полминуты, потом сказал: - Вижу, ты совсем прокис у меня тут. Ничего! Устроим маленький праздник. Ну? Ты мне позвони послезавтра. Но не с утра. У вас там на даче телефон есть?
- Откуда, ты что!
- Ну на станции?
- Да. Автомат вроде есть.
- Ну вот. Ладно. Пока.
***
Легран позвонил.
Сезам сказал, что ждет во вторник, в семь вечера. Есть две подруги, Марина и Тамара. Интеллигентные девушки. Все будет нормалидзе.
Он что-то наплел Светочке про встречу институтских друзей: кто-то приехал из другого города, у кого-то кончилась загранкомандировка, всё такое; Светочка не стала особо вслушиваться и отпустила его легко. С ночевкой, что характерно. Он еще раз посетовал в уме на Светочкино безразличие. Смешно. Потому что ехал в Москву ясно зачем.
На станции в магазине продавали итальянский вермут. Легран взял две бутылки. Сидел в электричке и готовился - вспоминал свежие анекдоты и смешные случаи из жизни, чтоб понравиться девчонкам. Очаровать, обаять, соблазнить…
Лифт у Сезама работал, слава богу, а то на шестой этаж с потолками четыре метра - это как на десятый в нормальном доме. Зато дверной звонок не отзывался. Легран постучал. Сезам крикнул: «Открыто».
Легран, как вошел в прихожую, сразу начал громко что-то смешное говорить Сезаму - чтоб девушки услышали и начали очаровываться. Но Сезам сидел один в своей «библиотеке-курительной», она же кабинет. Был в мятых трениках и листал бумаги. Пробурчал:
- Прости, тут надо один документик досмотреть.
Поднял голову на Леграна:
- Да, а вот эта Тамара не придет. Не смогла. Куда-то в загород усвистала.
Так и сказал: «в загород». Нарочно, наверное.
Легран пожалел, что не позвонил со станции. Получается, что зря мотался.
- Но ты не кисни, - бормотал Сезам, карандашом черкая в бумагах. - Не журысь, хлопчику, все нормалевич-нормальзон. Дай пять минут буквально… И поедем.
- Куда?
- Как это куда? За Маринкой, куда-куда!
У Сезама была машина, кстати говоря. «Жигуль» второй модели.
***
Эта Маринка встретила их в халатике. Видно, она совсем не торопилась с ними ехать. Легран опять затуманился и разозлился: сначала Сезам наобещал, потом одна из двух не пришла, потом за другой пришлось ехать полчаса, а она еще не собралась.
Сезам, напротив, был бодр и весел. Он сказал:
- Мадам! Permettez-moi de vous présenter mon ami monsieur Legrand!
Она протянула руку и сказала:
- Хау ду ю ду! Ой, в смысле бонжур!
Она на самом деле подумала, что он Легран, иностранец, француз!
Легран поклонился и прикоснулся губами к ее руке.
- Мерси! - улыбнулась она.
Сезам захохотал.
- Месье Легран, или по-нашему, Лёня Гранильщиков! Ле Гран, понятно?
- Ну ты хохмач! - засмеялась она. - А я, как дура, поверила! Здрасте, Леонид! Марина меня зовут.
- Очень приятно. А я просто Лёня и на «ты»
- Нет уж пардон-пардон! - она всё смеялась. - Первое слово дороже второго! Всё! Будешь у меня месье Легран! - и чмокнула Лёню в щеку. - Сейчас, ребята, пять минут…
Она в кухне гладила платье - легонькое, летнее, светлого брезентового цвета, тогда была такая мода. На платье было много кармашков, клапанов и отворотов, и она их проглаживала подробно и тщательно, побрызгивая водой из специальной бутылки с дырчатой пробкой. Легран даже разозлился: ну, сколько можно! Тут пять минут, там пять минут. Опять подумал, что вся его жизнь - серия сплошных неудач, провалов и проколов, мелких и средних. Крупной неудачи не было, потому что крупного дела в его жизни не было тоже.
А она спокойно болтала с Сезамом, жаловалась, что сегодня был дико тяжелый день на работе. Легран испугался: вот сейчас она скажет, что устала и не поедет. Или ей кто-то вдруг позвонит - и облом.
Но нет. Она сняла платье с гладильной доски, выключила утюг и пошла в комнату переодеваться.
Легран тихонько спросил у Сезама, сколько ей лет. «Лет сорок», - сказал Сезам. Легран слегка оробел: ему-то было двадцать девять. Но выглядела она просто чудесно. Небольшого роста, очень стройная, даже сквозь халат понятно. А когда она, наконец, вышла уже одетая и чуть подкрашенная - просто как статуэтка. Чудеса.
***
Сидели у Сезама в его так называемой «гостиной», в низких креслах с деревянными подлокотниками - рухлядь, оставленная соседями. От истертой обивки пахло старой пылью. Пили вермут, разбавляли его газировкой, закусывали конфетами и яблоками. Легран выложил все припасенные анекдоты, шутки, байки и даже сценки: он умел рассказывать «в лицах». Особенно про Брежнева. «Дорохые товарыщщы, друззя!» Все хохотали. Марина прямо закатывалась от смеха.
- Серенький, всё! - вдруг сказала она Сезаму. - Всё, считай, что я с тобой в ссоре! Я на тебя обиделась! Потому что ты от меня прятал своего друга! Такого человека!
Она сбросила босоножку и пальчиками с красными ноготками пощекотала Леграну колено.
- Друзья! - сказал Сезам. - Продолжим разговор в спальне!
Она ушла в ванную, а Сезам с Леграном пошли стелить постель. Легран спросил:
- Какая у нас, так сказать, формула боя?
- То есть? - Сезам встряхивал свежую простынку, надевал свежую наволочку, молодец какой. - Не понял.
- В смысле, ты сначала, я потом? Или как? Я тебя в той комнате подожду, да?
- Вместе, вместе! - засмеялся Сезам. - All together, boys and girls!
***
Чего тут говорить и описывать? Классно. Супер. Как на картинках, и даже лучше. Потому что в реальности, по-настоящему. Легран предавался наслаждениям на полную катушку, мельком вспоминая Светочку - причем Светочку в обеих ипостасях. Ту, давнюю, досвадебную, горячую и неустанную - и вот эту, постную и издевательскую. Светочка мелькала где-то сбоку его мыслей - а так-то он только жалел, что скоро утро, и всё закончится. Рядом пыхтел Сезам, у него было жилистое мускулистое тело, и было приятно смотреть, как он обнимает Марину. Как они вместе ее обнимают. Легран сильно жмурился, а потом резко открывал глаза, чтобы убедиться - это не сон, это на самом деле. Думал: как бы намекнуть Сезаму, что не худо бы повторить через недельку…
Потом они все вместе заснули.
Потом Легран проснулся. За окном было ярко. Он посмотрел на часы - четыре утра. Начало июля. Голубь громко ходил по подоконнику снаружи. Болела голова от вчерашнего вермута. Хотелось пить. Он хотел было повернуться, посмотреть на Марину и Сезама - но не мог шевельнуться, то ли от головной боли, то ли черт знает от чего. Вдруг его охватила тоска, раскаяние и стыд. Он почувствовал свою подлость и грязь, и жалкую, виноватую любовь к Светочке, и почему-то к сыну Коленьке - хотя Коленька-то к этому вообще не имел никакого отношения. Но так было тошно, что хотелось выкинуться на мостовую. Легран тихонько, не оборачиваясь, встал, подошел к раскрытому окну. Голубь шумно вспорхнул и улетел. Напротив был дом с лепными карнизами. По крыше шла кошка. Легран высунулся, посмотрел вниз. Асфальт был покрыт красивой сетью темных трещин. Стало еще тошнее. Если он сейчас покончит с собой, то принесет неприятности куче народу. Сезаму и Марине. Маме и папе. Светочке тоже, надо полагать. Допустим, она его не любит. Но - возня с похоронами, ужас. А главное - его сын будет без отца. Ну нет уж! Не дождетесь!
Легран сильно сплюнул вниз, и вдруг ему полегчало. Голова прошла, и тоска прошла тоже. «Все дело в отсутствии опыта! - сказал он сам себе. - Первый раз за четыре года гульнул, и пожалуйста, моральные страдания. А если бы раз в два месяца, все было бы нормально. Нормалявичус, как выражается наш друг Серж Замковецкий, он же Сезам».
Легран обернулся. Марина спала, красиво выпростав руку из-под легкого одеяла, и еще красивее высунув ногу по колено. А вот Сезама не было. Легран почуял запах табачного дыма откуда-то из глубины квартиры. Натянул трусы и вышел.
Сезам сидел в своем «кабинете», положив на колени папку, листал какие-то бумаги и черкал карандашом. Железный человек, потрясающе работящий.
- Привет! - он помахал рукой. - Ну как? Праздник удался? Понравилось? Скажешь дяде спасибо?
- Спасибо, - кивнул Легран. - Все супер! А кем она работает?
- Кто?
- Кто, кто! Марина вот эта!
- А тебе какая разница? Ну, судьей.
- Кем? - Легран не понял. - Кем-кем?
- Судьей, - сурово повторил Сезам.
- Что? - Легран как стоял, так и сел на табурет.
- Ну и что? - Сезам помотал головой, продолжая возиться со своими бумагами. - Что такого?
- Погоди, постой. Судья? Вот прямо в смысле «признать виновным и назначить наказание»? - Легран не мог поверить.
- Какая тебе разница? - недовольно буркнул Сезам. - Извини, мне завтра работу сдавать. Иди поспи. Иди, иди. Отоспись как следует, и нормалевич.
***
Легран вернулся. Лег на краешек кровати. Ему стало холодно. Он прикрылся одеялом, чуточку стащив его с Марины. Она пошевелилась и вдруг положила руку ему на грудь, а носом уткнулась ему в плечо, этак мило и доверчиво.
Ужас охватил Леграна.
Страх и трепет, мощный и какой-то философский. Экзистенциальный, как пишут в книгах. Но при этом - запредельный. Потусторонний. Ледяной. «Fantastic terrors never felt before», как в стихотворении Эдгара По «Ворон». Легран представил себе, что вот эта женщина, которая так жарко и радостно предавалась грешным утехам с двумя парнями лет на десять моложе нее; которая обнималась, целовалась и ласкалась, позволяла себя везде рассматривать и трогать; отдавалась, дрожала, стонала, визжала, и чего только не делала, не ведая стыда, барьеров и запретов - что вот эта женщина за полдня до этого, стоя в строгом костюме, строгим голосом кого-то приговаривала к трем, пяти, а может, и к десяти годам лишения свободы? Или, страшно подумать, к высшей мере наказания? Как такое может быть? Подсудимый, в наручниках, с трепетом и ужасом выдерживал ее краткую речь, надеясь в конце услышать если не «оправдать», если не «условно», то хотя бы короткий, легкий срок - а получал как обухом по голове, десять лет в колонии строгого режима… Или: «взять под стражу в зале суда!» Для подсудимого она была даже не Фемидой, а Немезидой, мстительницей, фурией, дьяволицей, олицетворением беспощадной мощи государства. А для него - она была просто искусной и сладко-бесстыдной любовницей. Но уже не просто! Ее карающая сила теперь светилась за каждым жестом, за этой красивой рукой, за этой смуглой гладкой ножкой, за этим носиком, которым она так наивно уткнулась ему в плечо.
Вдруг он почувствовал злое желание. Поднялся на локте, сдернул с нее одеяло, бесстыдно оглядел и огладил ее.
- Хочешь? - вполголоса спросила она, как будто и не спала. - Иди ко мне. Иди сюда, мой хороший, - и ласково обняла его.
Ему казалось, что он одновременно и мстит за осужденных ею, и вместе с тем погружается в теплое хранительное лоно Фемиды, Немезиды и всех трех Эринний…
***
- А вот к примеру, - говорил Легран в прихожей, прощаясь с Сезамом. - А вот к примеру, допустим-предположим, что я совершил преступление.
- Ты?
- Погоди! Предположим, я же сказал. И вот меня судят. А судья - она. Я имею право дать ей отвод? И объяснить, почему. Так и так, уважаемый суд…
Он нервно захихикал.
- Не понял, - сказал Сезам. - Ты про что?
- Ведь она же судья! - в отчаянии воскликнул Легран.
- Ах, да, да, да, - покивал Сезам, взял с подзеркальника сумку Марины, вытащил замшевый футляр, достал оттуда какую-то штучку на широкой ленте. Сунул в рот и пронзительно свистнул. У Леграна чуть уши не лопнули.
- Серенький!!! - раздался из комнаты крик Марины. - Совсем с ума?! Дай поспать!!!
- Судья, судья, - сказал Сезам, пряча свисток в футляр. - По волейболу. Республиканской категории.
Леграна пот прошиб. Он даже икнул. Невероятное, сказочное облегчение, просто камень с сердца в самом прямом смысле, дышать стало легче, но вместе с тем - очень обидное разочарование: все его ночные ужасы оказались чепухой.
- Точно? - переспросил он.
- А какая тебе разница? Всё, пока-привет. Звони-заходи!
***
Навстречу Леграну по дачной аллейке бежала соседка, Галина Ильинична.
- Лёня! - крикнула она и с размаху обняла его. - Лёнечка!
Что за нежности? Они вообще-то едва здоровались.
- Лёнечка - запричитала она. - Главное, Коленька жив! Жив твой мальчик. Светланочка сумела его в окно вытолкнуть. А сама не успела, - соседка всхлипнула. - Сгорел ваш дом… В четыре утра…
Легран тоже заплакал, обнимая соседку.
Но вдруг подумал, что Бог не мог так странно наказать его за то, что он изменил Светочке. Бог нашел бы способ покарать его лично.
- Не вижу логики, Галина Ильинична! - сказал он и проснулся.
***
Электричка как раз подъезжала к станции.
«Нормалевич, - думал Леня Гранильщиков, сойдя с электрички, шагая по еще прохладной дороге к дачному поселку и думая о Светочке с любовью и нежностью, но совершенно без вины и раскаяния. - Нормалявичус».
Леня Гранильщиков ехал с дачи в Москву: отпросился с ночевкой. Странно звучит: обычно это на дачу из города едут с ночевкой, но тут получилась совсем другая история. Леня был в отпуске, и жил на даче с женой Светочкой и четырехлетним сыном Колей. Ну и с ее родителями, конечно - потому что это была их дача.
Леня жил на даче уже полмесяца и чуть не сдох от тоски. От долгих семейных чаепитий, от прогулок всей командой на речку, от комаров, от широкой, почти двуспальной кровати с панцирной сеткой, и от тещи, которая примерно через день забирала малыша Коленьку «поспать к бабушке в комнату» - и при этом со значением взглядывала на дочь и зятя. Разве что только не подмигивала.
Но это совсем не радовало Лёню.
Потому что он не любил свою жену Светочку. Она его тоже.
Эта странность случилась с ними буквально на второй неделе медового месяца, и было это еще удивительнее, чем внезапная невыносимая любовь, которая вспыхнула у них после первой же встречи. Август, ночь, веранда в парке, концерт какой-то группы, площадка перед сценой - и девушка в коротком платье, белые ноги, белые плечи, белые волосы, самая красивая, она как будто разметала всех вокруг и танцевала только для него - а потом, в аллее, поцелуи, как ожоги - и тут же сразу всё, там была старая беседка - «никогда больше не расстанемся, никогда, поняла?» - «а ты понял?» - и буквально назавтра уговоры «мама-папа, она очень хорошая!» «мама-папа, он очень хороший!» - полтора месяца жадной, горячей, неотрывной, почти ежедневной любви - свадьба, поездка в Кисловодск… И вот там вдруг ни с того ни с сего всё наоборот.
«Хватит приставать!» - постно говорила Светочка.
Леня, смешно сказать, лет с четырнадцати, когда он точно узнал, как это всё устроено - мечтал, что у него будет жена. Красивая девушка. И он сможет, то есть будет иметь полное право, смотреть на нее голую, и даже трогать. Где захочет, и когда захочет.
И вот пожалуйста. Домечтался.
«Хватит! - говорила Светочка, а иногда тихо шипела, чтоб мама, то есть теща, в соседней комнате не слышала. - Не приставай. Не трогай. Убери руку, сказано! Нет, нельзя. Не подсматривай, я сказала!»
«Почему?»
«Потому что “потому” кончается на “у”»!
Светочка любила эти приговорки на уровне пятого класса. «Кто так обзывается, тот сам так называется», «стыдно, у кого видно» и всё такое. Лицо у нее делалось, как у злой девчонки: губы в ниточку, брови вверх, глаза в сторону. Леня смотрел на нее, и ему всё казалось наоборот от той красоты, которая его так захватила на первых свиданиях. Что ножки у нее бутылочками, пальчики сосисочками, ноготки копеечками, челочка лапшичкой - бээ! Как такое могло случиться? Это началось еще до того, как она забеременела, а уж после рождения Коленьки - вообще.
Хотя не совсем вообще.
Примерно раз в месяц она, улегшись в постель и глядя в потолок, вдруг говорила противным школьным голосом, ехидным и требовательным: «Ну и где у нас тут мужчина?» И минут через пять шипела: «Все, хватит, кому сказано!».
Конечно, любой нормальный человек развелся бы тут же. Лучше любые алименты, лучше снова жить с мамой-папой, чем такой ад. Но все-таки он к ней сильно привык за четыре года. Главное же - Коленька, сын, такой милый, такой спокойный и ласковый мальчик. Но еще главнее само слово - «сын».
Когда сын родился, Леня чуть с ума не сошел. Все утро торчал под окнами роддома. Вечером взял три бутылки и поехал к ребятам. Напился и повторял:
«У меня есть сын! Главное - у меня есть сын!» Смутно-прекрасные мысли. Он впервые чувствовал себя взрослым, важным, сам себя зауважал - у него есть сын!
«Ура, Легран! - говорили ребята. - Наш Легран теперь папаша!»
***
Легран - это было институтское прозвище. Иняз, переводческий факультет. Их было четыре лучших друга. Леня Гранильщиков, то есть Легран. Сережа Замковецкий - Сезам. Дима Домоседов - Дымдым. Гриша Гуревич - Григур. Шесть лет прошло после выпуска. Дымдым успел отслужить в Анголе и помереть от тропической заразы. Григур откочевал на историческую. Легран покоя ради стал «эркаистом» - преподавал русский как иностранный. Сезам работал переводчиком в «Станкоимпорте».
Сезам год назад развелся и пока что жил один в шикарном месте, в переулке на Кропоткинской, в полувыселенном старом доме, в бывшей коммуналке, ожидая, когда дом снесут и ему дадут квартиру. Андропов еще сидел в Кремле - вернее, лежал в Кунцево; так что по всем советским законам Сезаму полагалась жилплощадь - и ему, кстати, дали! Отдельную однокомнатную, в неплохом месте, но это потом, и вообще рассказ совсем про другое.
Пока же Сезам занимал свою прежнюю комнату и еще четыре пустых, откуда съехали соседи. В одну поставил журнальный столик и старые соседские кресла - это у него была гостиная. В другой была этажерка с книгами и пепельница на полу: библиотека и курительная. В третью он стащил брошенные бывшими жильцами фикусы и бегонии: зимний сад. А в самую большую положил циновку и гантели: спортзал. Старый семиэтажный дом был уже почти пустой, на лестницах не горел свет. «Страшно?» - спрашивали приятели. «Нормалевич! - хохотал Сезам. - Живу один в пятикомнатной квартире сто двадцать метров и ни в чем себе не отказываю! Нормалявичус!»
У него была дурацкая привычка - говорить «нормально» в виде фамилий разных народов. Нормальян, Нормалидзе, Нормальзон и так далее.
***
Легран на прошлой неделе приезжал в Москву - надо было купить лекарства тестю, здоровенный список. Решил позвонить Сезаму: не виделись уже полгода. Встретились на улице. Покурили, обменялись анекдотами, поржали. Потом Легран стал подробно жаловался на тоску своей дачной и вообще личной жизни. Сезам усмехнулся и долго смотрел куда-то вбок.
- Ты чего? - Легран легонько потыкал его кулаком в плечо.
- Я не просто молчу, я думаю, - ответил Сезам; помолчал еще полминуты, потом сказал: - Вижу, ты совсем прокис у меня тут. Ничего! Устроим маленький праздник. Ну? Ты мне позвони послезавтра. Но не с утра. У вас там на даче телефон есть?
- Откуда, ты что!
- Ну на станции?
- Да. Автомат вроде есть.
- Ну вот. Ладно. Пока.
***
Легран позвонил.
Сезам сказал, что ждет во вторник, в семь вечера. Есть две подруги, Марина и Тамара. Интеллигентные девушки. Все будет нормалидзе.
Он что-то наплел Светочке про встречу институтских друзей: кто-то приехал из другого города, у кого-то кончилась загранкомандировка, всё такое; Светочка не стала особо вслушиваться и отпустила его легко. С ночевкой, что характерно. Он еще раз посетовал в уме на Светочкино безразличие. Смешно. Потому что ехал в Москву ясно зачем.
На станции в магазине продавали итальянский вермут. Легран взял две бутылки. Сидел в электричке и готовился - вспоминал свежие анекдоты и смешные случаи из жизни, чтоб понравиться девчонкам. Очаровать, обаять, соблазнить…
Лифт у Сезама работал, слава богу, а то на шестой этаж с потолками четыре метра - это как на десятый в нормальном доме. Зато дверной звонок не отзывался. Легран постучал. Сезам крикнул: «Открыто».
Легран, как вошел в прихожую, сразу начал громко что-то смешное говорить Сезаму - чтоб девушки услышали и начали очаровываться. Но Сезам сидел один в своей «библиотеке-курительной», она же кабинет. Был в мятых трениках и листал бумаги. Пробурчал:
- Прости, тут надо один документик досмотреть.
Поднял голову на Леграна:
- Да, а вот эта Тамара не придет. Не смогла. Куда-то в загород усвистала.
Так и сказал: «в загород». Нарочно, наверное.
Легран пожалел, что не позвонил со станции. Получается, что зря мотался.
- Но ты не кисни, - бормотал Сезам, карандашом черкая в бумагах. - Не журысь, хлопчику, все нормалевич-нормальзон. Дай пять минут буквально… И поедем.
- Куда?
- Как это куда? За Маринкой, куда-куда!
У Сезама была машина, кстати говоря. «Жигуль» второй модели.
***
Эта Маринка встретила их в халатике. Видно, она совсем не торопилась с ними ехать. Легран опять затуманился и разозлился: сначала Сезам наобещал, потом одна из двух не пришла, потом за другой пришлось ехать полчаса, а она еще не собралась.
Сезам, напротив, был бодр и весел. Он сказал:
- Мадам! Permettez-moi de vous présenter mon ami monsieur Legrand!
Она протянула руку и сказала:
- Хау ду ю ду! Ой, в смысле бонжур!
Она на самом деле подумала, что он Легран, иностранец, француз!
Легран поклонился и прикоснулся губами к ее руке.
- Мерси! - улыбнулась она.
Сезам захохотал.
- Месье Легран, или по-нашему, Лёня Гранильщиков! Ле Гран, понятно?
- Ну ты хохмач! - засмеялась она. - А я, как дура, поверила! Здрасте, Леонид! Марина меня зовут.
- Очень приятно. А я просто Лёня и на «ты»
- Нет уж пардон-пардон! - она всё смеялась. - Первое слово дороже второго! Всё! Будешь у меня месье Легран! - и чмокнула Лёню в щеку. - Сейчас, ребята, пять минут…
Она в кухне гладила платье - легонькое, летнее, светлого брезентового цвета, тогда была такая мода. На платье было много кармашков, клапанов и отворотов, и она их проглаживала подробно и тщательно, побрызгивая водой из специальной бутылки с дырчатой пробкой. Легран даже разозлился: ну, сколько можно! Тут пять минут, там пять минут. Опять подумал, что вся его жизнь - серия сплошных неудач, провалов и проколов, мелких и средних. Крупной неудачи не было, потому что крупного дела в его жизни не было тоже.
А она спокойно болтала с Сезамом, жаловалась, что сегодня был дико тяжелый день на работе. Легран испугался: вот сейчас она скажет, что устала и не поедет. Или ей кто-то вдруг позвонит - и облом.
Но нет. Она сняла платье с гладильной доски, выключила утюг и пошла в комнату переодеваться.
Легран тихонько спросил у Сезама, сколько ей лет. «Лет сорок», - сказал Сезам. Легран слегка оробел: ему-то было двадцать девять. Но выглядела она просто чудесно. Небольшого роста, очень стройная, даже сквозь халат понятно. А когда она, наконец, вышла уже одетая и чуть подкрашенная - просто как статуэтка. Чудеса.
***
Сидели у Сезама в его так называемой «гостиной», в низких креслах с деревянными подлокотниками - рухлядь, оставленная соседями. От истертой обивки пахло старой пылью. Пили вермут, разбавляли его газировкой, закусывали конфетами и яблоками. Легран выложил все припасенные анекдоты, шутки, байки и даже сценки: он умел рассказывать «в лицах». Особенно про Брежнева. «Дорохые товарыщщы, друззя!» Все хохотали. Марина прямо закатывалась от смеха.
- Серенький, всё! - вдруг сказала она Сезаму. - Всё, считай, что я с тобой в ссоре! Я на тебя обиделась! Потому что ты от меня прятал своего друга! Такого человека!
Она сбросила босоножку и пальчиками с красными ноготками пощекотала Леграну колено.
- Друзья! - сказал Сезам. - Продолжим разговор в спальне!
Она ушла в ванную, а Сезам с Леграном пошли стелить постель. Легран спросил:
- Какая у нас, так сказать, формула боя?
- То есть? - Сезам встряхивал свежую простынку, надевал свежую наволочку, молодец какой. - Не понял.
- В смысле, ты сначала, я потом? Или как? Я тебя в той комнате подожду, да?
- Вместе, вместе! - засмеялся Сезам. - All together, boys and girls!
***
Чего тут говорить и описывать? Классно. Супер. Как на картинках, и даже лучше. Потому что в реальности, по-настоящему. Легран предавался наслаждениям на полную катушку, мельком вспоминая Светочку - причем Светочку в обеих ипостасях. Ту, давнюю, досвадебную, горячую и неустанную - и вот эту, постную и издевательскую. Светочка мелькала где-то сбоку его мыслей - а так-то он только жалел, что скоро утро, и всё закончится. Рядом пыхтел Сезам, у него было жилистое мускулистое тело, и было приятно смотреть, как он обнимает Марину. Как они вместе ее обнимают. Легран сильно жмурился, а потом резко открывал глаза, чтобы убедиться - это не сон, это на самом деле. Думал: как бы намекнуть Сезаму, что не худо бы повторить через недельку…
Потом они все вместе заснули.
Потом Легран проснулся. За окном было ярко. Он посмотрел на часы - четыре утра. Начало июля. Голубь громко ходил по подоконнику снаружи. Болела голова от вчерашнего вермута. Хотелось пить. Он хотел было повернуться, посмотреть на Марину и Сезама - но не мог шевельнуться, то ли от головной боли, то ли черт знает от чего. Вдруг его охватила тоска, раскаяние и стыд. Он почувствовал свою подлость и грязь, и жалкую, виноватую любовь к Светочке, и почему-то к сыну Коленьке - хотя Коленька-то к этому вообще не имел никакого отношения. Но так было тошно, что хотелось выкинуться на мостовую. Легран тихонько, не оборачиваясь, встал, подошел к раскрытому окну. Голубь шумно вспорхнул и улетел. Напротив был дом с лепными карнизами. По крыше шла кошка. Легран высунулся, посмотрел вниз. Асфальт был покрыт красивой сетью темных трещин. Стало еще тошнее. Если он сейчас покончит с собой, то принесет неприятности куче народу. Сезаму и Марине. Маме и папе. Светочке тоже, надо полагать. Допустим, она его не любит. Но - возня с похоронами, ужас. А главное - его сын будет без отца. Ну нет уж! Не дождетесь!
Легран сильно сплюнул вниз, и вдруг ему полегчало. Голова прошла, и тоска прошла тоже. «Все дело в отсутствии опыта! - сказал он сам себе. - Первый раз за четыре года гульнул, и пожалуйста, моральные страдания. А если бы раз в два месяца, все было бы нормально. Нормалявичус, как выражается наш друг Серж Замковецкий, он же Сезам».
Легран обернулся. Марина спала, красиво выпростав руку из-под легкого одеяла, и еще красивее высунув ногу по колено. А вот Сезама не было. Легран почуял запах табачного дыма откуда-то из глубины квартиры. Натянул трусы и вышел.
Сезам сидел в своем «кабинете», положив на колени папку, листал какие-то бумаги и черкал карандашом. Железный человек, потрясающе работящий.
- Привет! - он помахал рукой. - Ну как? Праздник удался? Понравилось? Скажешь дяде спасибо?
- Спасибо, - кивнул Легран. - Все супер! А кем она работает?
- Кто?
- Кто, кто! Марина вот эта!
- А тебе какая разница? Ну, судьей.
- Кем? - Легран не понял. - Кем-кем?
- Судьей, - сурово повторил Сезам.
- Что? - Легран как стоял, так и сел на табурет.
- Ну и что? - Сезам помотал головой, продолжая возиться со своими бумагами. - Что такого?
- Погоди, постой. Судья? Вот прямо в смысле «признать виновным и назначить наказание»? - Легран не мог поверить.
- Какая тебе разница? - недовольно буркнул Сезам. - Извини, мне завтра работу сдавать. Иди поспи. Иди, иди. Отоспись как следует, и нормалевич.
***
Легран вернулся. Лег на краешек кровати. Ему стало холодно. Он прикрылся одеялом, чуточку стащив его с Марины. Она пошевелилась и вдруг положила руку ему на грудь, а носом уткнулась ему в плечо, этак мило и доверчиво.
Ужас охватил Леграна.
Страх и трепет, мощный и какой-то философский. Экзистенциальный, как пишут в книгах. Но при этом - запредельный. Потусторонний. Ледяной. «Fantastic terrors never felt before», как в стихотворении Эдгара По «Ворон». Легран представил себе, что вот эта женщина, которая так жарко и радостно предавалась грешным утехам с двумя парнями лет на десять моложе нее; которая обнималась, целовалась и ласкалась, позволяла себя везде рассматривать и трогать; отдавалась, дрожала, стонала, визжала, и чего только не делала, не ведая стыда, барьеров и запретов - что вот эта женщина за полдня до этого, стоя в строгом костюме, строгим голосом кого-то приговаривала к трем, пяти, а может, и к десяти годам лишения свободы? Или, страшно подумать, к высшей мере наказания? Как такое может быть? Подсудимый, в наручниках, с трепетом и ужасом выдерживал ее краткую речь, надеясь в конце услышать если не «оправдать», если не «условно», то хотя бы короткий, легкий срок - а получал как обухом по голове, десять лет в колонии строгого режима… Или: «взять под стражу в зале суда!» Для подсудимого она была даже не Фемидой, а Немезидой, мстительницей, фурией, дьяволицей, олицетворением беспощадной мощи государства. А для него - она была просто искусной и сладко-бесстыдной любовницей. Но уже не просто! Ее карающая сила теперь светилась за каждым жестом, за этой красивой рукой, за этой смуглой гладкой ножкой, за этим носиком, которым она так наивно уткнулась ему в плечо.
Вдруг он почувствовал злое желание. Поднялся на локте, сдернул с нее одеяло, бесстыдно оглядел и огладил ее.
- Хочешь? - вполголоса спросила она, как будто и не спала. - Иди ко мне. Иди сюда, мой хороший, - и ласково обняла его.
Ему казалось, что он одновременно и мстит за осужденных ею, и вместе с тем погружается в теплое хранительное лоно Фемиды, Немезиды и всех трех Эринний…
***
- А вот к примеру, - говорил Легран в прихожей, прощаясь с Сезамом. - А вот к примеру, допустим-предположим, что я совершил преступление.
- Ты?
- Погоди! Предположим, я же сказал. И вот меня судят. А судья - она. Я имею право дать ей отвод? И объяснить, почему. Так и так, уважаемый суд…
Он нервно захихикал.
- Не понял, - сказал Сезам. - Ты про что?
- Ведь она же судья! - в отчаянии воскликнул Легран.
- Ах, да, да, да, - покивал Сезам, взял с подзеркальника сумку Марины, вытащил замшевый футляр, достал оттуда какую-то штучку на широкой ленте. Сунул в рот и пронзительно свистнул. У Леграна чуть уши не лопнули.
- Серенький!!! - раздался из комнаты крик Марины. - Совсем с ума?! Дай поспать!!!
- Судья, судья, - сказал Сезам, пряча свисток в футляр. - По волейболу. Республиканской категории.
Леграна пот прошиб. Он даже икнул. Невероятное, сказочное облегчение, просто камень с сердца в самом прямом смысле, дышать стало легче, но вместе с тем - очень обидное разочарование: все его ночные ужасы оказались чепухой.
- Точно? - переспросил он.
- А какая тебе разница? Всё, пока-привет. Звони-заходи!
***
Навстречу Леграну по дачной аллейке бежала соседка, Галина Ильинична.
- Лёня! - крикнула она и с размаху обняла его. - Лёнечка!
Что за нежности? Они вообще-то едва здоровались.
- Лёнечка - запричитала она. - Главное, Коленька жив! Жив твой мальчик. Светланочка сумела его в окно вытолкнуть. А сама не успела, - соседка всхлипнула. - Сгорел ваш дом… В четыре утра…
Легран тоже заплакал, обнимая соседку.
Но вдруг подумал, что Бог не мог так странно наказать его за то, что он изменил Светочке. Бог нашел бы способ покарать его лично.
- Не вижу логики, Галина Ильинична! - сказал он и проснулся.
***
Электричка как раз подъезжала к станции.
«Нормалевич, - думал Леня Гранильщиков, сойдя с электрички, шагая по еще прохладной дороге к дачному поселку и думая о Светочке с любовью и нежностью, но совершенно без вины и раскаяния. - Нормалявичус».