Холод
Холода мрак и агония пепла,
Люди ушли, и осталась печаль,
Крысиных шум драк и стенания ветра,
Нам не увидеть тут птиц, этого очень нам жаль?
Мы ведь с оружием ходим!
Мы же глядим взором древних волков!
Нам ведь патроны нужны лишь и мы их находим!
Нам не нужна ни печаль, ни туманная даль…
Звучат Руины… Так прохладно…
Гуденье проводов, что отзвуки давно минувших зим по-прежнему преследуют меня. В этих обрывках звуков прошлого, давно забытого ушедшего навстречу смерти дня я слышу музыку. Я вся устала в этом мире шляться, я вся увязла снова в тех снегах, что вечно тут теперь лежат. Я вся замерзла, но не телом, устала ждать, когда придет весна, о лете вспомнить мне уже никак не удается, я вся теку и растворяюсь в вечном сумраке не уходящего из ночи календа. Я вся во снах, что вновь внутри текут, они всегда мне те снега топили, из них пила я воды грез, они мне сердце растопили.
Две тени в тех снегах бредут. Они боятся, озираются и ничего во тьме не видят. Сталкеры бредут одни, они всегда одни, они приходят, забирают что-то и уходят вниз, они не стайны, если много их - там каждый сам себе хозяин, они друг другу вновь помогут, и уйдут. Один ничем другому не обязан и если жизнь и спас - уйдет он, молча в ночь. Только они бывают, словно призраки из прошлого, только они вновь будоражат сон души моей, и возвращают память. Весь город спит, руины, покорежены автомобили, снесены здания, погнуты перила, детская площадка вся залита бакелитом из давно проржавевшей цистерны перевернувшегося и сгоревшего танкеровоза. Стены домов, на окраине смотрят пустыми глазницами, провалом во тьму, они давно необитаемы, они все словно отвернулись от центра города, все стены только с «внешней» стороны. Я же к центру города опять бреду. Словно в бреду, опять иду туда куда смотрю. Крепчающий ветер опять гонит пробирающую меня до костей пургу. Везде тут холодно. Там кратер, он огромен, на дне - замерзший лед, я подхожу, и мне так хочется спуститься…
Что-то зовет и тянет, туда, где было пламя ада, а теперь там лед… Другого круга ада… Когтями в кромку кратера цепляюсь, ногами в мерзлый лед я упираюсь, я вся туда хочу… Спина вся напрягается, по очереди ребра выпрямляясь, тело мое просто выстреливают вперед. Я вся туда лечу… И приземлившись, пробиваю телом кромку льда. Она такая тонкая… Под ней вода… Я вся в ней бьюсь и обжигаюсь… Я вся стремлюсь уйти от холода, всегда… И навсегда! Всегда, все время… Я вся согреться жаждала… А вместо этого упала и обожглась, та ледяная сморозь… Этой кромки льда цепляюсь, вылезаю, переваливаюсь, и едва дыша, вся обожглась и не могла смотреть на небо…
Оно серое как никогда, в глазах мелькают призраки из прошлого, он сменяет цвет - то голубое, то переливами оранжевого, вот рассвет. Ресницы вздрагивают, я смотрю, весь снег усеян тут мукарнами изо льда, они как стрелы лиц и смотрят на меня. Я вся в ритм сердца вздрагиваю, отвернувшись от предательского неба. Зря, наверное, но я молчу - смотрю на лед. Он смотрит на меня таким неровным переливом моего лица, я вновь смотрю - насколько изменилась я…
-Смотришь на облако. Оно странное, да?
-Просто красивое...
-А для меня не такое, как остальные. Опять на грани, знакомое, наверное, ощущение. Чего-то забытого.
-Может это запах озона?
-Возможно...
-Наверное...
-Это звук, который я не слышу, но он просто есть. Я знаю.
-Слишком оно четкое, это облако, а синева неба тут в такую погоду так похожа на бездну ночи, только осветленную. Тот те шум прошлого в голове, когда смотришь. И невозможно оторваться.
-Легкая синева с тьмой в зените. Если туда слишком долго смотреть - можно увидеть звезды.
Я лежу на трассе, где нет машин, смотрю на почти черное дневное небо синевы и вся смеюсь.
Тут и в правду почти нет машин, одна на сто километров одна на час…
Я не самоубийца, если что, вы неправильно поняли или подумали.
Просто лежа рядом в то ли земле то ли песке похожем на пыль, что покрывает растрескавшуюся землю, я бы не чувствовала «этого». Оно не только в небе - оно везде, в полыни и стоящих неподалеку кактусах тоже. Они эти странные колючие фигуры - прям как люди.
Ежики с иголками.
Можно это почувствовать, если нестись, давя со всей силы на газ, мне достаточно просто лежать.
Земля и так быстра, а время и так несет меня.
Я вытягиваю вперед руки. Вперед - значит вверх!
-Вот че-ерт…
-Я сейчас…
А в горле привкус детства.
Надо мной склонилась голова, она закрыла от меня солнце, что так неумолимо, как и время. В этом месте, в эти дни.
-Мы едем дальше?
-Или ты еще полежишь?
Она издевается да, наверное, да…
Я не помню, куда мы ехали, зато помню это небо. Я там тогда лежала, вот странность - тогда все это напоминало реальность, жизнь и хотелось окунуться в неё чтобы проснуться от того другого сна. А теперь все это само стало сном.
Мир исчез, уже пошлыми стали эти слова. А когда-то люди им молились. Теперь же они их проклинали, странные мы, наверное. Всегда хотим чего-то другого, не того что у нас есть.
Столько болтали, а он просто взял и исчез. Нас не спросил даже.
Когда просыпаешься, в тот самый момент, отрывая сознания от ложа снов, когда уже знаешь что все, закончилось твое ночное счастье, пора открывать глаза. И не хочется. Думаешь - может я ослепла. Решаешь - а это хорошо или плохо. Ослепнуть в мире, на который не хочется смотреть.
Может, стоит так полежать и все закончится? Нет, наверное, это глупо. За тобой все равно придут, тебя разбудят. Ведь, чтобы жить, нужно работать, а значит необходимо открыть глаза и смотреть на этот мир.
Нужно?
-Я ненавижу грибы, они как слякоть, зимняя слякоть. Я ненавижу зиму. Люблю лето песок и воду.
-Устройся на свиноферму. Кто тебя заставляет копаться с нами?
Может быть… наверное… не стоило тогда бежать так быстро. Глупое желание жить. И почему я поехала одна. А теперь вот так вкалываю по двенадцать часов, а легче не становится. Зачем работать если потом все равно забиваешься туда где тебя не найдут, чтобы поплакать?
Фотография внутреннего мира…
Первые три года школы я таскал с собой камеру, каждый день, приходя на занятия, я доставал её из рюкзака и клал на парту, прямо перед собой. Наверное, город, в котором я родился, был слишком красивым, он не позволял мне, не думать о том, чтобы сохранять эти маленькие кусочки времени помноженного на пространство. Люди зовут их воспоминаниями. Слишком часто в детстве у меня было странное состояние, при котором, кажется, что ты смотришь чужими глазами на мир, словно за твоим собственным взглядом есть еще один. И в эти мгновения ты видишь то, что не хочешь терять, и каждый раз роняешь и оставляешь где-то далеко позади, делая следующий вздох этой такой неправильно-ритмичной жизни. Наверное, слова «ритм» и «человек» все-таки синонимы. В будущем должны переписать словарь. В будущем… если кто-то захочет этим заниматься, если вообще останутся словари…
Фотоаппарат может сохранять свет, ты можешь попытаться сохранить именно тот свет, который ты видел. Но если этот свет есть внутри тебя, если ты не знаешь его причины, откуда он тянется, как можно запечатлеть его?
Когда я учился в школе, у меня не было возможности путешествовать, но честно надеялся наверстать упущенное в будущем. Зато свой город я знал прекрасно, у меня еще в первых классах никогда не заканчивался проездной, после занятий иногда с друзьями, зачастую же даже в одиночку я мотался по городу, ища эти такие странные места, которые открываются, лишь мне и только в определенное время. Сейчас я думаю - я просто любил свой город, настолько сильно любил в детстве, что почти возненавидел в старших классах. Я пытался вырваться, ждал, когда смогу уехать. Надо это было сделать это сразу, едва появилось желание, но не только один я считал тогда, что впереди у нас много времени, мы все успеем. К тому моменту зеркалку, подаренную отцом уже сменила цифровая камера, большая часть того что я собирал к ней эти годы, уже было не нужно. Но я по-прежнему после уроков «путешествовал» по городу. Спускался под землю, таща за собой велик, чтобы рассказав в вагоне одну из своих обычных баек (насчет велосипеда) как можно быстрее добраться туда, где я еще не был. Однажды я посчитал - на кольцевой, построенной у нас еще в 1896 году, я, проводя в день пятнадцать, максимум двадцать минут накатал за свою жизнь три тысячи с лишним часов. Большую часть из которых - спал с наушниками или царапал взглядом дисплей нетбука, там, среди переплетения линий карты мигала красная точка. Программа наносила на карту данные, получаемые со спутника. Это называлось GPS, сейчас бы нам это помогло очень сильно. Интересно, запущенные на деньги создателя крупнейшей компьютерной компании в мире, автономные, не нуждавшиеся в помощи с земли, спустя семь лет после прекращения обслуживания, они еще функционируют?
Нет, наверное, раньше я ездил чаще. Выходит что так, но кто бы мог подумать, что однажды спустившись как обычно туда после школы, я вновь поднимусь на поверхность и увижу свет не солнца, а лишь жалкой луны долгие семь лет спустя. И держать в руках я буду отнюдь не камеру. Впрочем, она давно превратилась сама в кусочек воспоминания на полке у кровати.
***
Три луча резали мглу огромного зала. В них словно воплощались чувства тех, что сейчас держали эти мощные фонари в руках. Там не было неуверенности, но было какое-то приглушенное ошеломление и жуткое напряжение, как у приговоренного к расстрелу за секунду до того как человек в желтой майке рванет рычаг автоматического спуска пулемета.
Зал был и вправду огромный, им потребовалось целых четыре минуты, чтобы стоя у самого входа проверить его весь. На улице дежурил четвертый, в случае опасности снаружи он подаст сигнал. Никогда не знаешь какие твари сделали этот шедевр архитектуры прошлых поколений своим прибежищем. И неизвестно еще - может они с минуты на минуту готовы вернуться и почти без удивления полакомиться незваными гостями.
Почти как в сказке все, только эта сказка стала былью. Жестокая, как впрочем и все детские сказки, и настолько же нелепая, иррациональная, но при этом такая желанная.
Три луча двинулись вперед. Была сплошная пелена из тьмы и сгустков поднимающейся из-под сапог пыли. В лучах мощных ручных прожекторов она вставала гротескными образами, переливаясь всеми оттенками серого. Стены были влажные, но при ближайшем осмотре оказалось что с ним что-то не то. Это была не вода. А воск. Или нечто подобное ему, явно животного происхождения.
-Словно мы внутри чьего-то желудка, - не выдержал один из сталкеров. Его слова заставили остальных остановиться. Лучи прожекторов сошлись, чтобы словно испугавшись этого единения моментально разлететься в разные стороны, ощупывая стены вновь и вновь.
-Или в улье насекомых, - ответил второй. Он был почти на голову выше своего напарника. Лицо скрывала маска. Это был очень странный противогаз, такого не было ни у кого больше. Он целиком был собран из подходящих деталей его владельцем там под землей, при свете лампы, в кругу семьи. Всегда легче доверять вещи, которую ты сделал сам.
***
Так они дошли до лестницы на второй этаж. Никто не кинулся на чужаков из многочисленных ниш где стояли давно никому не нужные экспонаты. Ничто не спустилось сверху, чтобы оплести голову новичка и затащить к себе на поздний ужин под самый потолок. Ничто из того что могло случиться, да обычно и случается не произошло.
Второй этаж был таким же пустынным и старым. Тишина была такая, словно они шли под водой. Давление старых стеллажей, слоя пыли толщиной в десяток сантиметров и какой-то странной противоестественной пустоты становилось невыносимым. Оно жаждало заполнение, заставляло говорить, пусть и не вслух, но про себя. Или петь. Любой мотив, хоть старый и знакомый с детства. Главное чтобы слышать свой голос, хоть его никто и не услышит больше.
Они были опытные и молча шли, прислушиваясь ко всему этому зданию, ловя шорохи которых не было.
И тут раздался этот звук.
Идущий первым споткнулся и, пытаясь удержать равновесие в тяжелом защитном костюме сделала несколько быстрых шагов вперед, почти побежал, при этом его луч света описал восьмерку и попал в чье-то лицо искаженное от ужаса. Разом грянули две штурмовые винтовки выплевывая свинец. Оба стрелка присели и, расстреляв обе обоймы, разом перезарядили. Тишина опять вступила в свои права с последней упавшей гильзой.
-Ты как?
Человек в самодельной маске противогаза поднялся с оказавшегося мягкой подушкой пыльного пола. Подняв свой фонарь направил его в тот дальний угол. Там лежала статую, выщербленная пулями она отлетела на пару метров со своего первоначального места и слегка покачивалась.
-Черт. - Пробормотал он и, подняв вверх фонарь, осмотрел потолок. В этом месте он был весь покрыт такой же воскообразной массой. Словно кто-то хотел сохранить это место в целости и законсервировал его. - Эта хреновина, она звуки ест, чертова смола.
Развернувшись он провел лучом вдоль стены ища источник того напугавшего их звука.
Там стояли часы. И они шли…
-Аномалия?
-Качество, делалось на века.
-Они атомные? Я слышал… черт… смотри. - Стоявший за спиной указывал на стекло, под которым медленно двигалась стрелка.
Маска, сделанная для себя, приблизилась к старому стеклу, сделанному давным-давно мастером тоже для самого лишь себя. И человек за ней увидел это. В этот момент он перестал дышать.
-Все вышло из-под контроля. Фотография получила жизнь!
Люди ушли, и осталась печаль,
Крысиных шум драк и стенания ветра,
Нам не увидеть тут птиц, этого очень нам жаль?
Мы ведь с оружием ходим!
Мы же глядим взором древних волков!
Нам ведь патроны нужны лишь и мы их находим!
Нам не нужна ни печаль, ни туманная даль…
Звучат Руины… Так прохладно…
Гуденье проводов, что отзвуки давно минувших зим по-прежнему преследуют меня. В этих обрывках звуков прошлого, давно забытого ушедшего навстречу смерти дня я слышу музыку. Я вся устала в этом мире шляться, я вся увязла снова в тех снегах, что вечно тут теперь лежат. Я вся замерзла, но не телом, устала ждать, когда придет весна, о лете вспомнить мне уже никак не удается, я вся теку и растворяюсь в вечном сумраке не уходящего из ночи календа. Я вся во снах, что вновь внутри текут, они всегда мне те снега топили, из них пила я воды грез, они мне сердце растопили.
Две тени в тех снегах бредут. Они боятся, озираются и ничего во тьме не видят. Сталкеры бредут одни, они всегда одни, они приходят, забирают что-то и уходят вниз, они не стайны, если много их - там каждый сам себе хозяин, они друг другу вновь помогут, и уйдут. Один ничем другому не обязан и если жизнь и спас - уйдет он, молча в ночь. Только они бывают, словно призраки из прошлого, только они вновь будоражат сон души моей, и возвращают память. Весь город спит, руины, покорежены автомобили, снесены здания, погнуты перила, детская площадка вся залита бакелитом из давно проржавевшей цистерны перевернувшегося и сгоревшего танкеровоза. Стены домов, на окраине смотрят пустыми глазницами, провалом во тьму, они давно необитаемы, они все словно отвернулись от центра города, все стены только с «внешней» стороны. Я же к центру города опять бреду. Словно в бреду, опять иду туда куда смотрю. Крепчающий ветер опять гонит пробирающую меня до костей пургу. Везде тут холодно. Там кратер, он огромен, на дне - замерзший лед, я подхожу, и мне так хочется спуститься…
Что-то зовет и тянет, туда, где было пламя ада, а теперь там лед… Другого круга ада… Когтями в кромку кратера цепляюсь, ногами в мерзлый лед я упираюсь, я вся туда хочу… Спина вся напрягается, по очереди ребра выпрямляясь, тело мое просто выстреливают вперед. Я вся туда лечу… И приземлившись, пробиваю телом кромку льда. Она такая тонкая… Под ней вода… Я вся в ней бьюсь и обжигаюсь… Я вся стремлюсь уйти от холода, всегда… И навсегда! Всегда, все время… Я вся согреться жаждала… А вместо этого упала и обожглась, та ледяная сморозь… Этой кромки льда цепляюсь, вылезаю, переваливаюсь, и едва дыша, вся обожглась и не могла смотреть на небо…
Оно серое как никогда, в глазах мелькают призраки из прошлого, он сменяет цвет - то голубое, то переливами оранжевого, вот рассвет. Ресницы вздрагивают, я смотрю, весь снег усеян тут мукарнами изо льда, они как стрелы лиц и смотрят на меня. Я вся в ритм сердца вздрагиваю, отвернувшись от предательского неба. Зря, наверное, но я молчу - смотрю на лед. Он смотрит на меня таким неровным переливом моего лица, я вновь смотрю - насколько изменилась я…
-Смотришь на облако. Оно странное, да?
-Просто красивое...
-А для меня не такое, как остальные. Опять на грани, знакомое, наверное, ощущение. Чего-то забытого.
-Может это запах озона?
-Возможно...
-Наверное...
-Это звук, который я не слышу, но он просто есть. Я знаю.
-Слишком оно четкое, это облако, а синева неба тут в такую погоду так похожа на бездну ночи, только осветленную. Тот те шум прошлого в голове, когда смотришь. И невозможно оторваться.
-Легкая синева с тьмой в зените. Если туда слишком долго смотреть - можно увидеть звезды.
Я лежу на трассе, где нет машин, смотрю на почти черное дневное небо синевы и вся смеюсь.
Тут и в правду почти нет машин, одна на сто километров одна на час…
Я не самоубийца, если что, вы неправильно поняли или подумали.
Просто лежа рядом в то ли земле то ли песке похожем на пыль, что покрывает растрескавшуюся землю, я бы не чувствовала «этого». Оно не только в небе - оно везде, в полыни и стоящих неподалеку кактусах тоже. Они эти странные колючие фигуры - прям как люди.
Ежики с иголками.
Можно это почувствовать, если нестись, давя со всей силы на газ, мне достаточно просто лежать.
Земля и так быстра, а время и так несет меня.
Я вытягиваю вперед руки. Вперед - значит вверх!
-Вот че-ерт…
-Я сейчас…
А в горле привкус детства.
Надо мной склонилась голова, она закрыла от меня солнце, что так неумолимо, как и время. В этом месте, в эти дни.
-Мы едем дальше?
-Или ты еще полежишь?
Она издевается да, наверное, да…
Я не помню, куда мы ехали, зато помню это небо. Я там тогда лежала, вот странность - тогда все это напоминало реальность, жизнь и хотелось окунуться в неё чтобы проснуться от того другого сна. А теперь все это само стало сном.
Мир исчез, уже пошлыми стали эти слова. А когда-то люди им молились. Теперь же они их проклинали, странные мы, наверное. Всегда хотим чего-то другого, не того что у нас есть.
Столько болтали, а он просто взял и исчез. Нас не спросил даже.
Когда просыпаешься, в тот самый момент, отрывая сознания от ложа снов, когда уже знаешь что все, закончилось твое ночное счастье, пора открывать глаза. И не хочется. Думаешь - может я ослепла. Решаешь - а это хорошо или плохо. Ослепнуть в мире, на который не хочется смотреть.
Может, стоит так полежать и все закончится? Нет, наверное, это глупо. За тобой все равно придут, тебя разбудят. Ведь, чтобы жить, нужно работать, а значит необходимо открыть глаза и смотреть на этот мир.
Нужно?
-Я ненавижу грибы, они как слякоть, зимняя слякоть. Я ненавижу зиму. Люблю лето песок и воду.
-Устройся на свиноферму. Кто тебя заставляет копаться с нами?
Может быть… наверное… не стоило тогда бежать так быстро. Глупое желание жить. И почему я поехала одна. А теперь вот так вкалываю по двенадцать часов, а легче не становится. Зачем работать если потом все равно забиваешься туда где тебя не найдут, чтобы поплакать?
Фотография внутреннего мира…
Первые три года школы я таскал с собой камеру, каждый день, приходя на занятия, я доставал её из рюкзака и клал на парту, прямо перед собой. Наверное, город, в котором я родился, был слишком красивым, он не позволял мне, не думать о том, чтобы сохранять эти маленькие кусочки времени помноженного на пространство. Люди зовут их воспоминаниями. Слишком часто в детстве у меня было странное состояние, при котором, кажется, что ты смотришь чужими глазами на мир, словно за твоим собственным взглядом есть еще один. И в эти мгновения ты видишь то, что не хочешь терять, и каждый раз роняешь и оставляешь где-то далеко позади, делая следующий вздох этой такой неправильно-ритмичной жизни. Наверное, слова «ритм» и «человек» все-таки синонимы. В будущем должны переписать словарь. В будущем… если кто-то захочет этим заниматься, если вообще останутся словари…
Фотоаппарат может сохранять свет, ты можешь попытаться сохранить именно тот свет, который ты видел. Но если этот свет есть внутри тебя, если ты не знаешь его причины, откуда он тянется, как можно запечатлеть его?
Когда я учился в школе, у меня не было возможности путешествовать, но честно надеялся наверстать упущенное в будущем. Зато свой город я знал прекрасно, у меня еще в первых классах никогда не заканчивался проездной, после занятий иногда с друзьями, зачастую же даже в одиночку я мотался по городу, ища эти такие странные места, которые открываются, лишь мне и только в определенное время. Сейчас я думаю - я просто любил свой город, настолько сильно любил в детстве, что почти возненавидел в старших классах. Я пытался вырваться, ждал, когда смогу уехать. Надо это было сделать это сразу, едва появилось желание, но не только один я считал тогда, что впереди у нас много времени, мы все успеем. К тому моменту зеркалку, подаренную отцом уже сменила цифровая камера, большая часть того что я собирал к ней эти годы, уже было не нужно. Но я по-прежнему после уроков «путешествовал» по городу. Спускался под землю, таща за собой велик, чтобы рассказав в вагоне одну из своих обычных баек (насчет велосипеда) как можно быстрее добраться туда, где я еще не был. Однажды я посчитал - на кольцевой, построенной у нас еще в 1896 году, я, проводя в день пятнадцать, максимум двадцать минут накатал за свою жизнь три тысячи с лишним часов. Большую часть из которых - спал с наушниками или царапал взглядом дисплей нетбука, там, среди переплетения линий карты мигала красная точка. Программа наносила на карту данные, получаемые со спутника. Это называлось GPS, сейчас бы нам это помогло очень сильно. Интересно, запущенные на деньги создателя крупнейшей компьютерной компании в мире, автономные, не нуждавшиеся в помощи с земли, спустя семь лет после прекращения обслуживания, они еще функционируют?
Нет, наверное, раньше я ездил чаще. Выходит что так, но кто бы мог подумать, что однажды спустившись как обычно туда после школы, я вновь поднимусь на поверхность и увижу свет не солнца, а лишь жалкой луны долгие семь лет спустя. И держать в руках я буду отнюдь не камеру. Впрочем, она давно превратилась сама в кусочек воспоминания на полке у кровати.
***
Три луча резали мглу огромного зала. В них словно воплощались чувства тех, что сейчас держали эти мощные фонари в руках. Там не было неуверенности, но было какое-то приглушенное ошеломление и жуткое напряжение, как у приговоренного к расстрелу за секунду до того как человек в желтой майке рванет рычаг автоматического спуска пулемета.
Зал был и вправду огромный, им потребовалось целых четыре минуты, чтобы стоя у самого входа проверить его весь. На улице дежурил четвертый, в случае опасности снаружи он подаст сигнал. Никогда не знаешь какие твари сделали этот шедевр архитектуры прошлых поколений своим прибежищем. И неизвестно еще - может они с минуты на минуту готовы вернуться и почти без удивления полакомиться незваными гостями.
Почти как в сказке все, только эта сказка стала былью. Жестокая, как впрочем и все детские сказки, и настолько же нелепая, иррациональная, но при этом такая желанная.
Три луча двинулись вперед. Была сплошная пелена из тьмы и сгустков поднимающейся из-под сапог пыли. В лучах мощных ручных прожекторов она вставала гротескными образами, переливаясь всеми оттенками серого. Стены были влажные, но при ближайшем осмотре оказалось что с ним что-то не то. Это была не вода. А воск. Или нечто подобное ему, явно животного происхождения.
-Словно мы внутри чьего-то желудка, - не выдержал один из сталкеров. Его слова заставили остальных остановиться. Лучи прожекторов сошлись, чтобы словно испугавшись этого единения моментально разлететься в разные стороны, ощупывая стены вновь и вновь.
-Или в улье насекомых, - ответил второй. Он был почти на голову выше своего напарника. Лицо скрывала маска. Это был очень странный противогаз, такого не было ни у кого больше. Он целиком был собран из подходящих деталей его владельцем там под землей, при свете лампы, в кругу семьи. Всегда легче доверять вещи, которую ты сделал сам.
***
Так они дошли до лестницы на второй этаж. Никто не кинулся на чужаков из многочисленных ниш где стояли давно никому не нужные экспонаты. Ничто не спустилось сверху, чтобы оплести голову новичка и затащить к себе на поздний ужин под самый потолок. Ничто из того что могло случиться, да обычно и случается не произошло.
Второй этаж был таким же пустынным и старым. Тишина была такая, словно они шли под водой. Давление старых стеллажей, слоя пыли толщиной в десяток сантиметров и какой-то странной противоестественной пустоты становилось невыносимым. Оно жаждало заполнение, заставляло говорить, пусть и не вслух, но про себя. Или петь. Любой мотив, хоть старый и знакомый с детства. Главное чтобы слышать свой голос, хоть его никто и не услышит больше.
Они были опытные и молча шли, прислушиваясь ко всему этому зданию, ловя шорохи которых не было.
И тут раздался этот звук.
Идущий первым споткнулся и, пытаясь удержать равновесие в тяжелом защитном костюме сделала несколько быстрых шагов вперед, почти побежал, при этом его луч света описал восьмерку и попал в чье-то лицо искаженное от ужаса. Разом грянули две штурмовые винтовки выплевывая свинец. Оба стрелка присели и, расстреляв обе обоймы, разом перезарядили. Тишина опять вступила в свои права с последней упавшей гильзой.
-Ты как?
Человек в самодельной маске противогаза поднялся с оказавшегося мягкой подушкой пыльного пола. Подняв свой фонарь направил его в тот дальний угол. Там лежала статую, выщербленная пулями она отлетела на пару метров со своего первоначального места и слегка покачивалась.
-Черт. - Пробормотал он и, подняв вверх фонарь, осмотрел потолок. В этом месте он был весь покрыт такой же воскообразной массой. Словно кто-то хотел сохранить это место в целости и законсервировал его. - Эта хреновина, она звуки ест, чертова смола.
Развернувшись он провел лучом вдоль стены ища источник того напугавшего их звука.
Там стояли часы. И они шли…
-Аномалия?
-Качество, делалось на века.
-Они атомные? Я слышал… черт… смотри. - Стоявший за спиной указывал на стекло, под которым медленно двигалась стрелка.
Маска, сделанная для себя, приблизилась к старому стеклу, сделанному давным-давно мастером тоже для самого лишь себя. И человек за ней увидел это. В этот момент он перестал дышать.
-Все вышло из-под контроля. Фотография получила жизнь!