В связи с моей заметкой о "Медном всаднике" состоялся у меня такой обмен репликами (верно не для каждого случая, но для некоторых случаев верно
( Read more... )
Тут сложно всё. И проблема в том, что поверхностные понятия и термины, которыми мы пользуемся, эту сложность плохо ловят - вот постструктуралисты и начали все эти конвенции расковыривать.
Вот, вроде бы простой вопрос - "подразумевал автор, или не подразумевал". Чтобы понять, что тут всё совсем непросто, достаточно этот вопрос переформулировать в следующий: "подразумевал ДО написания текста, или ПОСЛЕ?".
Не нужно быть постструктуралистом, чтобы увидеть очевидную вещь: работа над текстом - уже сама по себе предполагает усложнение, обогащение и изменение первоначальной мысли, которая является здесь только толчком к текстопорождению. Облекаясь в слова (постструктуралист сказал бы - включаясь в игру литературных и культурных кодов) мысль меняется, порождает новые мысли, НЕКОТОРЫЕ ИЗ КОТОРЫХ автором осознаются и оспариваются, некоторые - осознаются и принимаются. А некоторые - просто не доосознаются, но инстинктивно учитываются при построении целостного художественного образа.
Между прочим, абсолютно то же самое относится к любому высказыванию, особенно письменному. Но в литературном тексте проявляется наиболее ярко. В этом смысле и сам автор меняется вместе с текстом (и тут хрестоматийные признания писателей: пушкинское "что выкинула моя Татьяна!" или толстовское "я полюбил эту гадину" будут к месту), а с другой стороны тут становятся понятны многочисленные признания, что произведение больше своего создателя, содержит в себе больше смыслов, чем сам создатель думал в него вложить, признания, что создатель и не претендует на то, что сам понимает своё произведение до конца.
То есть это всё - психологическая реальность творческого процесса. Текст является результутатом взаимодействия авторских намерений и того, во что эти намерения превращаются в процессе письма и взаимодействия с социо-культурным контекстом, в который погружён автор. Автор в этом контексте одновременно является создателем и ЧИТАТЕЛЕМ своего собственного текста, причём то, что он из него вычитал, влияет на то, что он будет писать дальше. Такая вот диалектика.
Но если это так, ничто не мешает сделать следующий шаг - указать, что этот процесс смыслового обогащения и перестройки продолжается и после завершения работы над текстом - в сознании его читателей, привлекающий уже свой собственный социокультурный контекст. Вот Ролан Барт и предлагает изменить исследовательскую стратегию - сместить её с поисков смыслового результата художественного текста на описание процесса смыслопорождения в процессе его чтения с использованием кодов, которые и не могли учитываться его создателем, например посмотреть, как раскрывается новелла Эдгара По в неофрейдистской оппозиции невроза и психоза. Эти коды объективно присутствуют в современном культурном контексте и выясняется, что текст, написанный столетие назад поддаётся и такому прочтению, не утрачивая собственной идентичности. Думаю, что логически невозможная фраза "я мёртв" приподнимала волосы на загривке и у современников Эдгара По. Барт просто фиксирует это содрогание на актуальном для него языке и обнаруживает в нём смысл, который современникам По был недоступен. Но текст ведь живёт не только в собственной современности, иначе как бы мы его читали сегодня.
инстинктивно учитываются О! Только вот: действительно ли есть некий инстинкт или это образное выражение. Ясно только, что на одном рассудке автор далеко не уедет.
процесс смыслового обогащения и перестройки продолжается и после завершения работы над текстом - в сознании его читателей, привлекающий уже свой собственный социокультурный контекст. Не со всеми произведениями проходит такой фокус, а только с выдающимися. Вероятно, по этой причине мы о них и знаем. спустя столетия.
Ну а почему бы и не инстинкт? Тут, помимо всевозможного бессознательного и предсознательного, по-моему, задействовано чувство гармонии. Автор чувствует мысль не только интеллектом, но и музыкальным слухом, чувствует роль, которую она выполняет в художественном построении - и тут она "такой же материал как произносительная сторона морфемы" по выражению одного из основоположников русской теоретической поэтики. Он (автор) может и не вникать в неё толком, но интуитивно чувствовать, что её нужно уравновесить, усилить, или приглушить - из соображений смыслового ритма. Предлагаю следующий эксперимент. Возьмите любой текст - ну хоть из википедии - и нарежьте его одинаковыми строками, прочитайте его как белый стих. Там такие смысловые пласты обнаружатся! слова, попавшие на конец строки (совершенно случайно, механически там оказавшиеся) приобретут такую задумчивую многозначительность, слова в составе строки начнут восприниматься в становлении, между ними будет что-то искриться)) ну вот, когда поэт начинает увязывать словесную массу с метром и рифмой - у него в голове такой фейреверк должен происходить. И ему это нужно как-то оформить, соподчинить, уравновесить все эти случайно возникающие смысловые оттенки. Он и не думает над их смыслом (этож голова взорвётся, если каждый смысловой оттенок обдумывать), он тут работает как композитор, аранжирующий музыкальную тему.
Что касается вопроса о текстах, живущих (то есть перечитываемых) столетиями, то это отдельная тема. Мне кажется, что эта способность может быть и не связана с "открытостью" текста, но я сейчас об этом не готов говорить.
Поэзия - это нечто ближе к музыке. За мастерское рифмоплетство мы готовы простить поэтам какие-то глупости, недостаток смысла. Правда, говорят, сейчас уже компьютер умеет писать приличные стихи, правда, бессмысленные.
Я где-то читал, что сложнее всего написать хорошее драматическое произведение (пьесу для театра, в смысле). Удачных пьес намного меньше, чем романов (сам не проверял). Особенность в том, что в них нет текста "от автора". Все выражается в сценах и диалогах.
А общий принцип везде один и тот же, по-моему - что в поэзии, что в прозе, что в театре. Везде происходит взаимодействие первоначального замысла с логикой структурирования художественного материала и расширение смыслового потенциала, вызываемое этим взаимодействием.
Только сразу предупреждаю, текст может быть сложным, там много контекста и специфической опоязовской терминологии. Но работа прорывная, я считаю. Особенно рекомендую вторую главу "Смысл стихового слова". Там в самом начале хрестоматийная фраза: "Слово не имеет одного определенного значения. Оно - хамелеон, в котором каждый раз возникают не только разные оттенки, но иногда и разные краски." А в главе показано, что происходит со словом в стихотворной сроке и как меняется его семантика.
Ну и на всякий случай пояснение по поводу тыняновской терминологии. Когда Тынянов говорит о "второстепенных признаках" лексической семантики (смысловых оттенках, которые в стихотворной речи выходят на первый план и даже могут вытеснять "первостепенные" признаки - основные тона), он имеет в виду то же самое, что Ролан Барт понимает под термином "коннотация".
Бартовская (точнее, ельмслевская, из копенгагенской лингвистики) терминология сегодня считается более употребительной, но по сути речь идёт об одном и том же.
Эксперимент непременно попробую. Поэзия - это нечто ближе к музыке. За мастерское рифмоплетство мы готовы простить поэтам какие-то глупости, недостаток смысла. Правда, говорят, сейчас уже и компьютер умеет писать приличные стихи, хотя и бессмысленные.
Я где-то читал, что сложнее всего написать хорошее драматическое произведение (пьесу для театра, в смысле). Удачных пьес намного меньше, чем романов. Особенность в том, что в них нет текста "от автора". Все выражается в сценах и диалогах...
Заметьте, чтобы поддержать спорадически возникающий ритм, уже пришлось кое-что подправить)
История, рассказанная ниже, правдива. К сожаленью, в наши дни не только ложь, но и простая правда нуждается в солидных подтвержденьях и доводах. Не есть ли это знак, что мы вступаем в совершенно новый, но грустный мир? Доказанная правда есть, собственно, не правда, а всего лишь сумма доказательств. Но теперь не говорят "я верю", а "согласен".
В атомный век людей волнует больше не вещи, а строение вещей. И как ребенок, распатронив куклу, рыдает, обнаружив в ней труху, так подоплеку тех или иных событий мы обычно принимаем за самые событья. В этом есть свое очарование, поскольку мотивы, отношения, среда и прочее -- все это жизнь. А к жизни нас приучили относиться как к объекту наших умозаключений.
И кажется порой, что нужно только переплести мотивы, отношенья, среду, проблемы -- и произойдет событие; допустим -- преступленье. Ан нет. За окнами -- обычный день, накрапывает дождь, бегут машины, и телефонный аппарат (клубок катодов, спаек, клемм, сопротивлений) безмолвствует. Событие, увы, не происходит. Впрочем, слава богу.
Описанное здесь случилось в Ялте. Естественно, что я пойду навстречу указанному выше представленью о правде -- то есть стану потрошить ту куколку. Но да простит меня читатель добрый, если кое-где прибавлю к правде элемент искусства, которое, в конечном счете, есть основа всех событий (хоть искусство писателя не есть искусство жизни, а лишь его подобье). Показанья свидетелей даются в том порядке, в каком они снимались. Вот пример зависимости правды от искусства, а не искусства -- от наличья правды.
Наверное, наше с вами стихотворение до Бродского немножко не дотягивает, но общее направление...
Спасибо. Успел пока только комментарии посмотреть. Очень впечатляет. "Но что до безобразия пропорций, то человек зависит не от них,.." Ведь и правда - ритм угадывается. Один из тегов публикации отсылает к Делёзу. Припоминается поверхность смысла, под которую мне так и не удалось занырнуть )
А я сам Делёза, грешный человек, так и не осилил. Не могу я их читать, только ретрограда Ролана Барта ("арьегард авангарда", как он сам себя называл) перевариваю)
Вот, вроде бы простой вопрос - "подразумевал автор, или не подразумевал". Чтобы понять, что тут всё совсем непросто, достаточно этот вопрос переформулировать в следующий: "подразумевал ДО написания текста, или ПОСЛЕ?".
Не нужно быть постструктуралистом, чтобы увидеть очевидную вещь: работа над текстом - уже сама по себе предполагает усложнение, обогащение и изменение первоначальной мысли, которая является здесь только толчком к текстопорождению. Облекаясь в слова (постструктуралист сказал бы - включаясь в игру литературных и культурных кодов) мысль меняется, порождает новые мысли, НЕКОТОРЫЕ ИЗ КОТОРЫХ автором осознаются и оспариваются, некоторые - осознаются и принимаются. А некоторые - просто не доосознаются, но инстинктивно учитываются при построении целостного художественного образа.
Между прочим, абсолютно то же самое относится к любому высказыванию, особенно письменному. Но в литературном тексте проявляется наиболее ярко. В этом смысле и сам автор меняется вместе с текстом (и тут хрестоматийные признания писателей: пушкинское "что выкинула моя Татьяна!" или толстовское "я полюбил эту гадину" будут к месту), а с другой стороны тут становятся понятны многочисленные признания, что произведение больше своего создателя, содержит в себе больше смыслов, чем сам создатель думал в него вложить, признания, что создатель и не претендует на то, что сам понимает своё произведение до конца.
То есть это всё - психологическая реальность творческого процесса. Текст является результутатом взаимодействия авторских намерений и того, во что эти намерения превращаются в процессе письма и взаимодействия с социо-культурным контекстом, в который погружён автор. Автор в этом контексте одновременно является создателем и ЧИТАТЕЛЕМ своего собственного текста, причём то, что он из него вычитал, влияет на то, что он будет писать дальше. Такая вот диалектика.
Но если это так, ничто не мешает сделать следующий шаг - указать, что этот процесс смыслового обогащения и перестройки продолжается и после завершения работы над текстом - в сознании его читателей, привлекающий уже свой собственный социокультурный контекст. Вот Ролан Барт и предлагает изменить исследовательскую стратегию - сместить её с поисков смыслового результата художественного текста на описание процесса смыслопорождения в процессе его чтения с использованием кодов, которые и не могли учитываться его создателем, например посмотреть, как раскрывается новелла Эдгара По в неофрейдистской оппозиции невроза и психоза. Эти коды объективно присутствуют в современном культурном контексте и выясняется, что текст, написанный столетие назад поддаётся и такому прочтению, не утрачивая собственной идентичности. Думаю, что логически невозможная фраза "я мёртв" приподнимала волосы на загривке и у современников Эдгара По. Барт просто фиксирует это содрогание на актуальном для него языке и обнаруживает в нём смысл, который современникам По был недоступен. Но текст ведь живёт не только в собственной современности, иначе как бы мы его читали сегодня.
Reply
О!
Только вот: действительно ли есть некий инстинкт или это образное выражение. Ясно только, что на одном рассудке автор далеко не уедет.
процесс смыслового обогащения и перестройки продолжается и после завершения работы над текстом - в сознании его читателей, привлекающий уже свой собственный социокультурный контекст.
Не со всеми произведениями проходит такой фокус, а только с выдающимися. Вероятно, по этой причине мы о них и знаем. спустя столетия.
Reply
Что касается вопроса о текстах, живущих (то есть перечитываемых) столетиями, то это отдельная тема. Мне кажется, что эта способность может быть и не связана с "открытостью" текста, но я сейчас об этом не готов говорить.
Reply
Поэзия - это нечто ближе к музыке. За мастерское рифмоплетство мы готовы простить поэтам какие-то глупости, недостаток смысла. Правда, говорят, сейчас уже компьютер умеет писать приличные стихи, правда, бессмысленные.
Я где-то читал, что сложнее всего написать хорошее драматическое произведение (пьесу для театра, в смысле). Удачных пьес намного меньше, чем романов (сам не проверял). Особенность в том, что в них нет текста "от автора". Все выражается в сценах и диалогах.
Reply
Reply
Reply
Reply
Юрий Тынянов. Проблема стихотворного языка. 1924 год. http://pismo.netnado.ru/umot/yu-n-tinyanov-problema-stihotvornogo-yazika/
Только сразу предупреждаю, текст может быть сложным, там много контекста и специфической опоязовской терминологии. Но работа прорывная, я считаю. Особенно рекомендую вторую главу "Смысл стихового слова". Там в самом начале хрестоматийная фраза: "Слово не имеет одного определенного значения. Оно - хамелеон, в котором каждый раз возникают не только разные оттенки, но иногда и разные краски." А в главе показано, что происходит со словом в стихотворной сроке и как меняется его семантика.
Reply
Reply
Бартовская (точнее, ельмслевская, из копенгагенской лингвистики) терминология сегодня считается более употребительной, но по сути речь идёт об одном и том же.
Reply
Эксперимент
непременно попробую.
Поэзия - это нечто
ближе к музыке. За мастерское рифмоплетство
мы готовы простить поэтам
какие-то глупости, недостаток смысла. Правда,
говорят, сейчас уже и компьютер
умеет писать приличные стихи, хотя и
бессмысленные.
Я где-то читал,
что сложнее всего написать хорошее
драматическое произведение
(пьесу для театра, в смысле).
Удачных пьес намного меньше,
чем романов. Особенность в том,
что в них нет текста
"от автора". Все выражается в сценах
и диалогах...
Заметьте, чтобы поддержать спорадически возникающий ритм, уже пришлось кое-что подправить)
Reply
История, рассказанная ниже,
правдива. К сожаленью, в наши дни
не только ложь, но и простая правда
нуждается в солидных подтвержденьях
и доводах. Не есть ли это знак,
что мы вступаем в совершенно новый,
но грустный мир? Доказанная правда
есть, собственно, не правда, а всего
лишь сумма доказательств. Но теперь
не говорят "я верю", а "согласен".
В атомный век людей волнует больше
не вещи, а строение вещей.
И как ребенок, распатронив куклу,
рыдает, обнаружив в ней труху,
так подоплеку тех или иных
событий мы обычно принимаем
за самые событья. В этом есть
свое очарование, поскольку
мотивы, отношения, среда
и прочее -- все это жизнь. А к жизни
нас приучили относиться как
к объекту наших умозаключений.
И кажется порой, что нужно только
переплести мотивы, отношенья,
среду, проблемы -- и произойдет
событие; допустим -- преступленье.
Ан нет. За окнами -- обычный день,
накрапывает дождь, бегут машины,
и телефонный аппарат (клубок
катодов, спаек, клемм, сопротивлений)
безмолвствует. Событие, увы,
не происходит. Впрочем, слава богу.
Описанное здесь случилось в Ялте.
Естественно, что я пойду навстречу
указанному выше представленью
о правде -- то есть стану потрошить
ту куколку. Но да простит меня
читатель добрый, если кое-где
прибавлю к правде элемент искусства,
которое, в конечном счете, есть
основа всех событий (хоть искусство
писателя не есть искусство жизни,
а лишь его подобье).
Показанья
свидетелей даются в том порядке,
в каком они снимались. Вот пример
зависимости правды от искусства,
а не искусства -- от наличья правды.
Наверное, наше с вами стихотворение до Бродского немножко не дотягивает, но общее направление...
Reply
Один из тегов публикации отсылает к Делёзу. Припоминается поверхность смысла, под которую мне так и не удалось занырнуть )
Reply
Reply
И местами удачно звучит и так.
Reply
Leave a comment