Марта, Марта, надо ль плакать
16. Бурление жизни
Родители мои отнеслись к ситуации с пожаром и его последствиями… ну, скажем так, сложно. Марту и девочек они жалели от всей души, мама каждый день носилась к ним в больницу, гостинцы для всех таскала поровну, пыталась гонять нянечек, получила достойный отпор и несколько дней ворчала по этому поводу. К Зульфие в неврологию она тоже регулярно ездила, советовалась с врачом, купила и привезла ей какие-то специальные тренажеры для разработки пальцев - в общем, проявляла заботу. Но вот за то, что мы с Мартой поселили погорельцев у нас в доме, я получил нешуточную взбучку, да и потом мама постоянно пилила меня:
- Неужели ты не понимаешь, что они сели тебе на шею? Пусть бы снимали где-нибудь квартиру! Зачем им потакать? Зачем превращать свой дом в коммуналку?
- Никто никому ни на какую шею не сел! Если бы Нуралиевы сняли квартиру, у них не осталось бы денег на оплату кредита, который они взяли для строительства! Не такие уж большие у них зарплаты. И комната наверху все равно пустовала. Пусть люди поживут немного.
- А ты не боишься, что они поселятся у тебя навечно? Что ты со своим альтруизмом сам окажешься на улице? Была у зайца избушка… помнишь детскую сказку?
- Сказку помню. Детство давно кончилось, что у меня, что у моих квартирантов. Мы взрослые люди, мы все отвечаем за свои действия! Оставь меня в покое, мама.
- Вот попадешь в полную задницу, тогда попомнишь мои слова!
Папа молчал, не связывался. Связываться с мамой во гневе себе дороже. Но тут он не сдержался и запел на мотив известной газмановской песни:
- Я пью до дна
За тех, кто в жопе,
За тех, у кого ни хрена,
За тех, кому не везет…
- Павел! - заорала мама.
- Я за него, - скромно отозвался папа. - Зайка, ты не находишь, что Николаю виднее? Он знает этих людей, он взрослый, самостоятельный мужчина и вполне способен оценить степень опасности.
Мама покраснела, потом побледнела, открыла было рот, закрыла, махнула рукой и сказала:
- Ах, да делайте вы, что хотите. Потом не говорите, что вас не предупреждали.
Марта подергала папу за рукав и тихонько спросила:
- Павел Евгеньевич, а как там дальше?
- Дальше - где?
- В песне. После слов «не везет».
Папа покраснел пуще мамы и закашлялся.
- Кхе… там дальше мат. Не стоит тебе такое слушать.
Марта вздохнула и вынужденно согласилась, что слушать такое не стоит.
Зульфию после операции прямо из больницы отвезли в санаторий.
- Там хорошо, - говорила Юлдуз. - Школа при санатории, учителя… Может быть, Зульфия не останется на второй год… Летом с ней Надия позанимается…
Я заходил к Мире Яковлевне, интересовался перспективами Зульфии. Она честно предупредила меня, что, вероятнее всего, Зульфию придется оставить на второй год, слишком много она пропустила, хотя, конечно, близнецов постараются не разлучать, пусть летом подготовится, а в последнюю неделю августа у нее примут зачеты по основным предметам. На том и договорились.
- А Марта, оказывается, неплохой психолог. Умеет убеждать, вести за собой. Ты еще не думал о том, кем она станет?
- Как насчет поста Президента? Госпожа Штайн, Президент Российской Федерации?
- Да ну тебя! Ей в школу прямая дорога!
- Ага. В министры образования. Мира Яковлевна, я не собираюсь на нее давить. Она умнее меня. Кем будет, тем и будет, ей самой решать.
- Все бы родители так рассуждали.
Я вручил Мире Яковлевне очередную взятку - пригласительные на премьеру «Евгения Онегина», выслушал язвительный комментарий и удалился.
Зульфия вернулась из санатория, брызжущая энтузиазмом и готовностью сдавать экзамены за седьмой класс вместе с одноклассниками.
- Там были очень хорошие учителя, так понятно все объясняли! С теми, кто сильно отстал, занимались дополнительно.
Пальчики у нее работали исправно, хотя и были еще слабенькими.
В начале мая я сообщил Марте новости:
- Этим летом мне придется поездить и попахать. Наш директор договорился о гастролях по области. В июле будем три недели жить на колесах и приобщать местный народ к культуре - спектакли в райцентрах, спектакли по сельским клубам.
- А я? Я тоже хочу с вами!
- Нет, Марта, это исключено. Жарища, пылища, трясучка по плохим дорогам, селить нас будут в самых дешевых гостиницах, с минимумом удобств. Ты вымотаешься.
- Ты тоже!
- Я еще и заработаю. Слушай дальше. Двадцать пятого июля начинается фестиваль молодых театров в Ольштыне. Мы повезем туда «Тоску».
- А…
- Да дослушай ты! Я очень хочу, чтобы ты съездила со мной в Польшу. Фестиваль - это такой праздник! Я сходил к директору, повилял хвостом, позаглядывал в глаза… в общем, он согласился внести тебя в список на получение загранпаспортов. Не у всех наших они есть, у кого вообще не было никогда, у кого срок действия истек. У моего срок кончился полгода назад, я не заморачивался, некогда было, а теперь нас отведут строем в паспортный стол и сделают все без хлопот с нашей стороны. Ну как, ура?
- Ура, - серьезно согласилась Марта.
В конце мая старшие Нуралиевы окончательно перебрались в свой недострой, девочки остались у нас.
- Я сейчас сделаю один этаж, - говорил Алишер. - Нам хватит, поживем пока так, потом, когда выплатим этот кредит, займем еще и построим второй. Главное, чтобы была крыша над головой.
- Ты кого мне привел? - смеялся наш главный художник. - Ты конкурента мне привел? Он же меня подсидит скоро!
- А что?
- А вот расстреляют тебя в «Тоске» под фигурой парящего ангела с мечом, да еще на фоне грозового неба, тогда узнаешь, «что»!
- Это все Алик сделал?
- Ну а кто ж еще! Серьезно - он молодец. Мыслящий человек и талантливый художник. Я уже говорил с его родителями по поводу художественного училища.
- И как?
- Пока не убедил. Ничего, пусть на спектакле посмотрят и оценят!
- Коля, ты обязательно приходи к нам на торжественную линейку! - настаивала Марта. - Наша испанская группа будет петь песню!
- Покажете свои достижения? А что за песня?
- Ну… народная. «Мой милый уплыл в море. Я сяду в маленькую лодочку, отплыву подальше от берега и буду петь над волнами, чтобы он поскорее вернулся». Как-то так.
- А ничего, что вы пятиклассники?
- Да ладно! Это же народное творчество! Оно вне возраста! А когда ты уедешь на свои гастроли, я пойду на озеро с надувным матрасом, отплыву на середину, чтобы с берега ничем тяжелым не докинули, и буду петь над водой!
- Ай, ну тебя…
- Ох, Колька, сманят тебя, - говорил Вячеслав Иванович. - Сманят ведь!
- Да кому я нужен?
- Не скажи. Хорошие теноры всегда в цене, а сейчас особенно.
- Меня же никто не знает. Кто будет сманивать неизвестного певца?
- Полагаю, знают, кому надо, мы же выкладывали кое-что на ютуб, да и работники польского консульства ходят на спектакли. На фестивалях обычно много таких… сманивателей.
- Вячеслав Иванович, меня сманить трудно.
- Так уж и трудно. Предложат работу в европейском театре, там и престиж, и деньги другие…
- Другой язык, другая школьная программа.
- Вот так вот, да?
- Да, так. Марте надо спокойно доучиться, а потом уж можно подумать и о Европе. Вы лучше за Гулечкой присматривайте, если ее уведут, это будет невосполнимая потеря. А теноров и своих в Европе достаточно, да еще каких классных!
- Не думаю, чтобы Гулю стали так уж активно сманивать, они сейчас будут опасаться связываться с мусульманкой, своих некуда девать…
Двадцать третьего июля мы прикатили в Ольштын и заселились в третьеразрядную гостиницу. Ехали весело, с песнями, шутками, анекдотами, правда, я ненадолго сбил радостное настроение в автобусе - Вадик приехал на каникулы и привез совершенно потрясающую, пронзительную и щемящую песню «Колоколенка». Ну, не все же время ржать.
Начальство здорово сэкономило на гостиничных номерах, они оказались на шесть персон. Я даже не думал, что в цивилизованной европейской стране можно наткнуться на такую общагу. Марту пришлось определить к хористкам. Я затолкал чемодан под кровать и отправился получать командировочные. Поискал Марту глазами, не нашел, плюнул - пусть гуляет, не потеряется, город сейчас особенно красив, фестиваль - большой праздник, отстоял очередь, получил тощенькую пачку купюр, повздыхал над ней - Марты все не было. Вот куда делась эта коза? Марта вернулась, когда начало темнеть.
- Ты где была? Я уже беспокоиться начал.
- Общалась с земляками.
- С какими еще земляками?
- Гамбургский театр пантомимы. Их выступление открывает фестиваль. Я посмотрела репетицию. Спектакль называется «Санта Клаус». Про парня по имени Клаус, который умел творить чудеса. Такая прелесть!
- Чудеса?
- Да, мелкие, бытовые. Восстановить разбитую чашку, притянуть ладонью закатившееся под диван колечко. Я так и не поняла, как же он склеивал чашку, с колечком все понятно, привязали нитку, потянули, а осколки чашки он положил на руку, другой прикрыл, поднял ладонь - а чашка цела! Что-то из разряда цирковых фокусов. Он еще цветы для девушки из воздуха доставал, снимал головную боль у приятеля… в общем, кончилось это все для него плохо, от него начали шарахаться, бояться его чудесных способностей, друзья от него отвернулись, невеста его бросила, все его покинули, и вот он сидит весь такой печальный, переживает, а тут вдруг по лунному лучу к нему спускается с небес Синяя Гусеница, и они танцуют в лунном свете. Нет, пантомиму не опишешь, это надо видеть, гусеница - просто шедевр пластичности! Я взяла у него автограф, - Марта показала мне программку спектакля с размашистой подписью шедевра пластичности.
- А как ты вообще познакомилась с ними? Да еще и на репетицию проникла?
- Шла, услышала родную речь, вмешалась в разговор. Рассказала немного о Калининградском музыкальном театре, пригласила их на «Тоску», пообещала невероятный сюрприз - Тоску-меццо. Уж извини, назвалась твоей сестрой. Они очень удивились и обрадовались, что я так чисто говорю по-немецки, и пригласили посмотреть репетицию. Я сказала им, что в нашей школе иностранные языки преподаются на самом высоком уровне.
- Ну ты и здоровА врать!
- Не так уж и здоровА. Испанский язык нам преподают действительно на высоком уровне. На следующий год его официально вводят в учебную программу.
- Я получил командировочные, - я продемонстрировал Марте деньги. - Что говорит твоя немецкая практичность - отложим на черный день, или прогуляем?
- Моя немецкая практичность говорит мне - одновА живем! Прогуляем, конечно.
На следующий день мы с Мартой отправились прогуливать командировочные. Посидели в кафе, съели по порции мороженого, оформленной в виде горных вершин, покатались на аттракционах в парке, накупили сувениров. Деньги таяли, как грязный снег под лучами апрельского солнца. На остаток купили Марте совершенно фантастическое платье. Борис покрутил пальцем у виска - он-то свои денежки заначил, привезет жене в целости и сохранности.
Двадцать пятого Марта затащила меня на спектакль «Санта Клаус», и я лично убедился в справедливости ее впечатлений, и сам получил автограф от Вилли Мозеля - Синей Гусеницы.
После «Тоски» ко мне подошел элегантно одетый поляк лет пятидесяти, назвавшийся театральным агентом паном Ольшевским. Пан Ольшевский прекрасно говорил по-русски, разве что с небольшим акцентом, да ударения иногда ставил неправильные. Он не стал ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога:
- Пан Туманов, я имею до вас очень интересное предложение. В Краковской Опере требуется тенор. Могу я рассчитывать на ваше согласие?
Ох, ничего себе! Как по мне, так Краковская Опера - один из лучших оперных театров Европы! Сердце заколотилось где-то в горле, я с трудом выдохнул. Кажется, я что-то там обещал главному режиссеру? Ну да, ну да… Простите, Вячеслав Иванович, но от таких предложений не отказываются. Остатки совести вынудили меня пробормотать:
- У меня контракт с другим театром…
- Пусть это вас не беспокоит! Мы уладим вопрос с вашим контрактом!
- Мне еще над техникой работать и работать…
- Певцы работают над техникой всю жизнь. Если, конечно, не станут… как это по-русски?.. почивать на лаврах. И согласитесь, над техникой лучше работать в хорошем театре, где есть прекрасные наставники.
Мне не понравился наезд на моих наставников, и я слабо затрепыхался:
- В Калининграде я пою заглавные партии. В Кракове, видимо, мне будут давать самые маленькие?
- Разумеется! - весело улыбнулся пан Ольшевский. - В первое время! Но у вас большой потенциал, просто великолепный! Уж поверьте, я в этом разбираюсь!
Не многовато ли восклицательных знаков, подумал я, и сказал:
- Я в нашем театре единственный тенор. Мне как-то неловко оставлять театр совсем без тенора, считайте, срежется половина репертуара…
- Да какое вам дело до этой помойки! - воскликнул пан Ольшевский. - У вас появилась возможность попасть в Европу!
Зря он это сказал.
- Эта, как вы изволите выражаться, помойка вытащила меня за уши из дерьма, сделала человеком и изо всех сил старается, чтобы я оставался человеком! А в Европу, пан Ольшевский, я въеду на белом коне, а не вползу на карачках мальчиком для подавания тапочек!
Говоря откровенно, я подумал, что сейчас пан Ольшевский будет рассказывать мне, как он оповестит о моей непокорности всех европейских театральных агентов, как испортит мне карьеру, и вообще будет всячески угрожать. Но пан Ольшевский расхохотался, хлопнул меня по плечу, сказал: «То добже!» и поинтересовался, не было ли у меня в роду поляков. Я честно ответил, что никогда не интересовался, кто там у меня в предках, и даже если когда-нибудь в моем роду были поляки, мне об этом неизвестно. Расстались мы с ним совершенно по-приятельски, пан Ольшевский твердо пообещал не выпускать меня из виду и при первой же возможности приехать в Калининград на «Кармен», чтобы посмотреть на драку Хозе и Эскамильо вживую.
Ко мне подошел мрачный Вячеслав Иванович, за его спиной маячил Борис.
- Ну что, настроение самое чемоданное? - спросил Вячеслав Иванович. - Сегодня обмываем новый контракт?
- С чего бы вдруг? - весело спросил я. - В прошлом году не обмывали.
- То в прошлом. А в этом тебе, кажется, улыбнулась удача? Так почему бы не угостить товарищей?
- С каждым флейтистом контракты обмывать - сопьетесь!
- Я не понял… Ты что, отказался?
- Ага.
- Ну ты дятел! - покачал головой Борис.
- Ага. Я, наверное, совсем дурак. Но где я еще такого Борюсика найду?! - я ухватил Бориса за бока и потискал.
- Пусти, дубина! - завопил Борис. - Щекотно же!
- Я не понимаю, почему ты отказался, - продолжал долбить в ту же точку Вячеслав Иванович.
- Ну как почему… А с кем Борька будет драться в «Кармен»? С Выносом Пуза, что ли?
- Это не причина. Тебя не устроили условия?
- Я не спрашивал об условиях.
- Агент уничижительно отозвался о Калининградском театре, - вывернулась из-под моего локтя Марта. - Я считаю, Николай прав. Надо иметь гордость. К тому же, он не захотел оставлять театр без тенора.
- Совесть взыграла, что ли?
- А вы отрицаете наличие у меня этой субстанции? - вовсю веселился я. - А она есть! Я же обещал.
- Ну, Колька… спасибо. Знаешь, я сам тебе проставлюсь.
Мы с Мартой пошли прогуляться перед сном. Город не спал. Город праздновал. Какой-то зловредный червячок потихоньку подтачивал меня изнутри, все-таки - упустить такую великолепную возможность из-за внезапного приступа патриотизма! Может быть, стоило смириться?
- Не расстраивайся, Коля, - сказала Марта. - Ты еще очень молод, у тебя все впереди. Двадцать шесть лет для оперного певца - не возраст. Тебя заметили, это главное.
- Старик Державин нас заметил…
- Что?
- Так, ерунда. Поживем еще годик в нашем уютном доме… Уютный у нас дом?
- Каждая птичка любит свое гнездышко!
- Жалко все же, работать в Краковской Опере престижно и полезно для карьеры…
- Коля, Коля, надо ль плакать? Человеческий фактор тоже очень важен. Где бы ты еще нашел таких друзей? Думаю, в Кракове ты нашел бы только соперников.
- Это да. Долой грустные мысли, будем веселиться! Деньги у нас еще остались?
- Почти нет. Хватит на пару чашек кофе, не больше.
- Тогда пошли топить печальку в кофе!
- Или на пару бокалов пива…
- Черт с тобой. Пиво, так пиво. Завьем горе веревочкой. Интересно, здешняя полиция не арестует меня за спаивание несовершеннолетней?
- Не знаю. Видимо, мне придется все-таки пить кофе.
И мы пошли пить пиво и кофе, кому что позволено по закону.
Вместо эпилога
В сентябре к нам пришел второй баритон, совсем молоденький, только-только после колледжа, и тоже Борис. Армия ему не грозила по зрению, так что Вячеслав Иванович сразу же начал работу над «Иолантой», а мы прикалывались - «Боря-тон», «Боря-большой и Боря-маленький». Боря-маленький неплохо справился с партией Роберта, Алик соорудил на сцене такие роскошные кусты роз, что через пару дней после премьеры к нему пришли люди из драмтеатра и начали намекать на возможность подрабатывать и у них тоже, а еще лучше - вообще только у них. Главный художник впал в истерику и заставил директора выбить полставки помощника главного художника. Что это за должность такая, и как они ухитрились оформить на такую должность школьника без специального образования, не знаю, Гуля сказала, что Аллах помог. Никто не спорил, Аллах обожает помогать талантливым и целеустремленным. Родители Алика, наконец, поняли, что ему уготовано хорошее будущее в качестве театрального художника, раз уже теперь буквально рвут на части, сказали: «Поступай, куда хочешь», и теперь Алик с легким сердцем готовится к поступлению в художественное училище. «Кошек» все-таки поставили, но после новогодних праздников.
Мама Аркадия Семеновича скончалась в возрасте восьмидесяти четырех лет, не было никаких Скорых и вызовов врачей, не было никакой медицинской суеты, она просто не проснулась однажды утром. Семеныч переживал ужасно, глотал таблетки, хватался за сердце. А тут еще в «Новых колесах» напечатали статью о злоупотреблениях в Калининградском музыкальном театре, обосновывая вывод о коррупции тем, что две премьеры в год - недопустимо мало. Прочитав статью, директор выматерился и помчался к юристу, готовить исковое заявление в суд. Вячеслава Ивановича Галька отпаивала своим коньяком, он вливал в себя рюмку за рюмкой, стучал кулаком по столу и орал:
- Это я украл?! Я - украл?! Это не «Новые колеса», это «Новые косяки» какие-то! Что они там курят?!
Вячеслав Иванович уничтожил весь Галькин стратегический запас, но так и не успокоился, пришлось мне брать гитару, просить девушек закрыть уши и петь ему Вадикову балладу о десантнике и жене либерала. Вячеслав Иванович оторжался, утер слезы и сказал уже спокойно:
- Вот выиграем суд, получим денежку за моральный ущерб - и будет им третья премьера! И на афишах обязательно напечатаем, на какие деньги осуществили постановку!
Семеныча статья окончательно подкосила, у него случился сердечный приступ, пришлось вызывать Скорую, его отвезли в больницу, где он благополучно провалялся три дня. На четвертый день он не менее благополучно сбежал оттуда, потому что ставить Медленного Газа за пульт в «Кармен» - значит загубить оперу. Директор имел с ним долгую беседу, убеждал лечь обратно и долечиться, но так и не убедил.
К Гуле приезжали некие люди из Новосибирска и вели с ней кулуарные разговоры. Очень кстати появился Мухаммед, сверкнул глазами, продемонстрировал людям свою бородищу, люди сбледнули с лица и ретировались. Мухаммед вздыхал и оправдывался:
- Я понимаю, что Гулечке надо делать карьеру, но уж больно не хочется отпускать сестру одну в Новосибирск. Они там слишком повернуты на православии, как бы не обидели девочку.
Марта всерьез занимается рукоделием и даже зарабатывает на этом. Она сначала хотела сдавать свои вышивки в Художественный салон, но оформить договор с несовершеннолетней не оказалось возможным. Юлдуз через свои рыночные связи договорилась с женщиной, торгующей изделиями художественных промыслов, и та взялась за небольшой процент продавать Мартины работы. За расшитую пионами льняную скатерть и вышитую крестиком икону Георгия Победоносца Марта выручила столько, что мы, наконец-то, решили вопрос с мебелью, теперь в бывшей пустой комнате наверху моя спальня, а внизу, как и планировалось изначально, гостиная. Собакой мы все-таки обзавелись, правда, беспородной - Марта подобрала на улице бездомного щенка. Таких щенков обычно называют Шариками. Мы, из духа противоречия, назвали Кубиком. Кубик обещает вырасти в дворнягу средних размеров, лохматую, с хвостом колечком.
Пан Ольшевский выполнил свое обещание и приехал в Калининград на «Кармен». После спектакля он долго хохотал, обнимал нас с Борисом и клялся, что никогда не видел, чтобы оперные певцы дрались, как настоящие спецназовцы. Смешливый такой пан оказался. После его визита мне позвонили из Дании и пригласили в конце августа спеть в Копенгагене в «Тоске». Правда, не Каварадосси, а Сполетту, но это совершенно не важно. Мой белый конь накормлен, напоен, вычищен, бьет копытом и готовится стать под седло.
Родители мои отнеслись к ситуации с пожаром и его последствиями… ну, скажем так, сложно. Марту и девочек они жалели от всей души, мама каждый день носилась к ним в больницу, гостинцы для всех таскала поровну, пыталась гонять нянечек, получила достойный отпор и несколько дней ворчала по этому поводу. К Зульфие в неврологию она тоже регулярно ездила, советовалась с врачом, купила и привезла ей какие-то специальные тренажеры для разработки пальцев - в общем, проявляла заботу. Но вот за то, что мы с Мартой поселили погорельцев у нас в доме, я получил нешуточную взбучку, да и потом мама постоянно пилила меня:
- Неужели ты не понимаешь, что они сели тебе на шею? Пусть бы снимали где-нибудь квартиру! Зачем им потакать? Зачем превращать свой дом в коммуналку?
- Никто никому ни на какую шею не сел! Если бы Нуралиевы сняли квартиру, у них не осталось бы денег на оплату кредита, который они взяли для строительства! Не такие уж большие у них зарплаты. И комната наверху все равно пустовала. Пусть люди поживут немного.
- А ты не боишься, что они поселятся у тебя навечно? Что ты со своим альтруизмом сам окажешься на улице? Была у зайца избушка… помнишь детскую сказку?
- Сказку помню. Детство давно кончилось, что у меня, что у моих квартирантов. Мы взрослые люди, мы все отвечаем за свои действия! Оставь меня в покое, мама.
- Вот попадешь в полную задницу, тогда попомнишь мои слова!
Папа молчал, не связывался. Связываться с мамой во гневе себе дороже. Но тут он не сдержался и запел на мотив известной газмановской песни:
- Я пью до дна
За тех, кто в жопе,
За тех, у кого ни хрена,
За тех, кому не везет…
- Павел! - заорала мама.
- Я за него, - скромно отозвался папа. - Зайка, ты не находишь, что Николаю виднее? Он знает этих людей, он взрослый, самостоятельный мужчина и вполне способен оценить степень опасности.
Мама покраснела, потом побледнела, открыла было рот, закрыла, махнула рукой и сказала:
- Ах, да делайте вы, что хотите. Потом не говорите, что вас не предупреждали.
Марта подергала папу за рукав и тихонько спросила:
- Павел Евгеньевич, а как там дальше?
- Дальше - где?
- В песне. После слов «не везет».
Папа покраснел пуще мамы и закашлялся.
- Кхе… там дальше мат. Не стоит тебе такое слушать.
Марта вздохнула и вынужденно согласилась, что слушать такое не стоит.
Зульфию после операции прямо из больницы отвезли в санаторий.
- Там хорошо, - говорила Юлдуз. - Школа при санатории, учителя… Может быть, Зульфия не останется на второй год… Летом с ней Надия позанимается…
Я заходил к Мире Яковлевне, интересовался перспективами Зульфии. Она честно предупредила меня, что, вероятнее всего, Зульфию придется оставить на второй год, слишком много она пропустила, хотя, конечно, близнецов постараются не разлучать, пусть летом подготовится, а в последнюю неделю августа у нее примут зачеты по основным предметам. На том и договорились.
- А Марта, оказывается, неплохой психолог. Умеет убеждать, вести за собой. Ты еще не думал о том, кем она станет?
- Как насчет поста Президента? Госпожа Штайн, Президент Российской Федерации?
- Да ну тебя! Ей в школу прямая дорога!
- Ага. В министры образования. Мира Яковлевна, я не собираюсь на нее давить. Она умнее меня. Кем будет, тем и будет, ей самой решать.
- Все бы родители так рассуждали.
Я вручил Мире Яковлевне очередную взятку - пригласительные на премьеру «Евгения Онегина», выслушал язвительный комментарий и удалился.
Зульфия вернулась из санатория, брызжущая энтузиазмом и готовностью сдавать экзамены за седьмой класс вместе с одноклассниками.
- Там были очень хорошие учителя, так понятно все объясняли! С теми, кто сильно отстал, занимались дополнительно.
Пальчики у нее работали исправно, хотя и были еще слабенькими.
В начале мая я сообщил Марте новости:
- Этим летом мне придется поездить и попахать. Наш директор договорился о гастролях по области. В июле будем три недели жить на колесах и приобщать местный народ к культуре - спектакли в райцентрах, спектакли по сельским клубам.
- А я? Я тоже хочу с вами!
- Нет, Марта, это исключено. Жарища, пылища, трясучка по плохим дорогам, селить нас будут в самых дешевых гостиницах, с минимумом удобств. Ты вымотаешься.
- Ты тоже!
- Я еще и заработаю. Слушай дальше. Двадцать пятого июля начинается фестиваль молодых театров в Ольштыне. Мы повезем туда «Тоску».
- А…
- Да дослушай ты! Я очень хочу, чтобы ты съездила со мной в Польшу. Фестиваль - это такой праздник! Я сходил к директору, повилял хвостом, позаглядывал в глаза… в общем, он согласился внести тебя в список на получение загранпаспортов. Не у всех наших они есть, у кого вообще не было никогда, у кого срок действия истек. У моего срок кончился полгода назад, я не заморачивался, некогда было, а теперь нас отведут строем в паспортный стол и сделают все без хлопот с нашей стороны. Ну как, ура?
- Ура, - серьезно согласилась Марта.
В конце мая старшие Нуралиевы окончательно перебрались в свой недострой, девочки остались у нас.
- Я сейчас сделаю один этаж, - говорил Алишер. - Нам хватит, поживем пока так, потом, когда выплатим этот кредит, займем еще и построим второй. Главное, чтобы была крыша над головой.
- Ты кого мне привел? - смеялся наш главный художник. - Ты конкурента мне привел? Он же меня подсидит скоро!
- А что?
- А вот расстреляют тебя в «Тоске» под фигурой парящего ангела с мечом, да еще на фоне грозового неба, тогда узнаешь, «что»!
- Это все Алик сделал?
- Ну а кто ж еще! Серьезно - он молодец. Мыслящий человек и талантливый художник. Я уже говорил с его родителями по поводу художественного училища.
- И как?
- Пока не убедил. Ничего, пусть на спектакле посмотрят и оценят!
- Коля, ты обязательно приходи к нам на торжественную линейку! - настаивала Марта. - Наша испанская группа будет петь песню!
- Покажете свои достижения? А что за песня?
- Ну… народная. «Мой милый уплыл в море. Я сяду в маленькую лодочку, отплыву подальше от берега и буду петь над волнами, чтобы он поскорее вернулся». Как-то так.
- А ничего, что вы пятиклассники?
- Да ладно! Это же народное творчество! Оно вне возраста! А когда ты уедешь на свои гастроли, я пойду на озеро с надувным матрасом, отплыву на середину, чтобы с берега ничем тяжелым не докинули, и буду петь над водой!
- Ай, ну тебя…
- Ох, Колька, сманят тебя, - говорил Вячеслав Иванович. - Сманят ведь!
- Да кому я нужен?
- Не скажи. Хорошие теноры всегда в цене, а сейчас особенно.
- Меня же никто не знает. Кто будет сманивать неизвестного певца?
- Полагаю, знают, кому надо, мы же выкладывали кое-что на ютуб, да и работники польского консульства ходят на спектакли. На фестивалях обычно много таких… сманивателей.
- Вячеслав Иванович, меня сманить трудно.
- Так уж и трудно. Предложат работу в европейском театре, там и престиж, и деньги другие…
- Другой язык, другая школьная программа.
- Вот так вот, да?
- Да, так. Марте надо спокойно доучиться, а потом уж можно подумать и о Европе. Вы лучше за Гулечкой присматривайте, если ее уведут, это будет невосполнимая потеря. А теноров и своих в Европе достаточно, да еще каких классных!
- Не думаю, чтобы Гулю стали так уж активно сманивать, они сейчас будут опасаться связываться с мусульманкой, своих некуда девать…
Двадцать третьего июля мы прикатили в Ольштын и заселились в третьеразрядную гостиницу. Ехали весело, с песнями, шутками, анекдотами, правда, я ненадолго сбил радостное настроение в автобусе - Вадик приехал на каникулы и привез совершенно потрясающую, пронзительную и щемящую песню «Колоколенка». Ну, не все же время ржать.
Начальство здорово сэкономило на гостиничных номерах, они оказались на шесть персон. Я даже не думал, что в цивилизованной европейской стране можно наткнуться на такую общагу. Марту пришлось определить к хористкам. Я затолкал чемодан под кровать и отправился получать командировочные. Поискал Марту глазами, не нашел, плюнул - пусть гуляет, не потеряется, город сейчас особенно красив, фестиваль - большой праздник, отстоял очередь, получил тощенькую пачку купюр, повздыхал над ней - Марты все не было. Вот куда делась эта коза? Марта вернулась, когда начало темнеть.
- Ты где была? Я уже беспокоиться начал.
- Общалась с земляками.
- С какими еще земляками?
- Гамбургский театр пантомимы. Их выступление открывает фестиваль. Я посмотрела репетицию. Спектакль называется «Санта Клаус». Про парня по имени Клаус, который умел творить чудеса. Такая прелесть!
- Чудеса?
- Да, мелкие, бытовые. Восстановить разбитую чашку, притянуть ладонью закатившееся под диван колечко. Я так и не поняла, как же он склеивал чашку, с колечком все понятно, привязали нитку, потянули, а осколки чашки он положил на руку, другой прикрыл, поднял ладонь - а чашка цела! Что-то из разряда цирковых фокусов. Он еще цветы для девушки из воздуха доставал, снимал головную боль у приятеля… в общем, кончилось это все для него плохо, от него начали шарахаться, бояться его чудесных способностей, друзья от него отвернулись, невеста его бросила, все его покинули, и вот он сидит весь такой печальный, переживает, а тут вдруг по лунному лучу к нему спускается с небес Синяя Гусеница, и они танцуют в лунном свете. Нет, пантомиму не опишешь, это надо видеть, гусеница - просто шедевр пластичности! Я взяла у него автограф, - Марта показала мне программку спектакля с размашистой подписью шедевра пластичности.
- А как ты вообще познакомилась с ними? Да еще и на репетицию проникла?
- Шла, услышала родную речь, вмешалась в разговор. Рассказала немного о Калининградском музыкальном театре, пригласила их на «Тоску», пообещала невероятный сюрприз - Тоску-меццо. Уж извини, назвалась твоей сестрой. Они очень удивились и обрадовались, что я так чисто говорю по-немецки, и пригласили посмотреть репетицию. Я сказала им, что в нашей школе иностранные языки преподаются на самом высоком уровне.
- Ну ты и здоровА врать!
- Не так уж и здоровА. Испанский язык нам преподают действительно на высоком уровне. На следующий год его официально вводят в учебную программу.
- Я получил командировочные, - я продемонстрировал Марте деньги. - Что говорит твоя немецкая практичность - отложим на черный день, или прогуляем?
- Моя немецкая практичность говорит мне - одновА живем! Прогуляем, конечно.
На следующий день мы с Мартой отправились прогуливать командировочные. Посидели в кафе, съели по порции мороженого, оформленной в виде горных вершин, покатались на аттракционах в парке, накупили сувениров. Деньги таяли, как грязный снег под лучами апрельского солнца. На остаток купили Марте совершенно фантастическое платье. Борис покрутил пальцем у виска - он-то свои денежки заначил, привезет жене в целости и сохранности.
Двадцать пятого Марта затащила меня на спектакль «Санта Клаус», и я лично убедился в справедливости ее впечатлений, и сам получил автограф от Вилли Мозеля - Синей Гусеницы.
После «Тоски» ко мне подошел элегантно одетый поляк лет пятидесяти, назвавшийся театральным агентом паном Ольшевским. Пан Ольшевский прекрасно говорил по-русски, разве что с небольшим акцентом, да ударения иногда ставил неправильные. Он не стал ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога:
- Пан Туманов, я имею до вас очень интересное предложение. В Краковской Опере требуется тенор. Могу я рассчитывать на ваше согласие?
Ох, ничего себе! Как по мне, так Краковская Опера - один из лучших оперных театров Европы! Сердце заколотилось где-то в горле, я с трудом выдохнул. Кажется, я что-то там обещал главному режиссеру? Ну да, ну да… Простите, Вячеслав Иванович, но от таких предложений не отказываются. Остатки совести вынудили меня пробормотать:
- У меня контракт с другим театром…
- Пусть это вас не беспокоит! Мы уладим вопрос с вашим контрактом!
- Мне еще над техникой работать и работать…
- Певцы работают над техникой всю жизнь. Если, конечно, не станут… как это по-русски?.. почивать на лаврах. И согласитесь, над техникой лучше работать в хорошем театре, где есть прекрасные наставники.
Мне не понравился наезд на моих наставников, и я слабо затрепыхался:
- В Калининграде я пою заглавные партии. В Кракове, видимо, мне будут давать самые маленькие?
- Разумеется! - весело улыбнулся пан Ольшевский. - В первое время! Но у вас большой потенциал, просто великолепный! Уж поверьте, я в этом разбираюсь!
Не многовато ли восклицательных знаков, подумал я, и сказал:
- Я в нашем театре единственный тенор. Мне как-то неловко оставлять театр совсем без тенора, считайте, срежется половина репертуара…
- Да какое вам дело до этой помойки! - воскликнул пан Ольшевский. - У вас появилась возможность попасть в Европу!
Зря он это сказал.
- Эта, как вы изволите выражаться, помойка вытащила меня за уши из дерьма, сделала человеком и изо всех сил старается, чтобы я оставался человеком! А в Европу, пан Ольшевский, я въеду на белом коне, а не вползу на карачках мальчиком для подавания тапочек!
Говоря откровенно, я подумал, что сейчас пан Ольшевский будет рассказывать мне, как он оповестит о моей непокорности всех европейских театральных агентов, как испортит мне карьеру, и вообще будет всячески угрожать. Но пан Ольшевский расхохотался, хлопнул меня по плечу, сказал: «То добже!» и поинтересовался, не было ли у меня в роду поляков. Я честно ответил, что никогда не интересовался, кто там у меня в предках, и даже если когда-нибудь в моем роду были поляки, мне об этом неизвестно. Расстались мы с ним совершенно по-приятельски, пан Ольшевский твердо пообещал не выпускать меня из виду и при первой же возможности приехать в Калининград на «Кармен», чтобы посмотреть на драку Хозе и Эскамильо вживую.
Ко мне подошел мрачный Вячеслав Иванович, за его спиной маячил Борис.
- Ну что, настроение самое чемоданное? - спросил Вячеслав Иванович. - Сегодня обмываем новый контракт?
- С чего бы вдруг? - весело спросил я. - В прошлом году не обмывали.
- То в прошлом. А в этом тебе, кажется, улыбнулась удача? Так почему бы не угостить товарищей?
- С каждым флейтистом контракты обмывать - сопьетесь!
- Я не понял… Ты что, отказался?
- Ага.
- Ну ты дятел! - покачал головой Борис.
- Ага. Я, наверное, совсем дурак. Но где я еще такого Борюсика найду?! - я ухватил Бориса за бока и потискал.
- Пусти, дубина! - завопил Борис. - Щекотно же!
- Я не понимаю, почему ты отказался, - продолжал долбить в ту же точку Вячеслав Иванович.
- Ну как почему… А с кем Борька будет драться в «Кармен»? С Выносом Пуза, что ли?
- Это не причина. Тебя не устроили условия?
- Я не спрашивал об условиях.
- Агент уничижительно отозвался о Калининградском театре, - вывернулась из-под моего локтя Марта. - Я считаю, Николай прав. Надо иметь гордость. К тому же, он не захотел оставлять театр без тенора.
- Совесть взыграла, что ли?
- А вы отрицаете наличие у меня этой субстанции? - вовсю веселился я. - А она есть! Я же обещал.
- Ну, Колька… спасибо. Знаешь, я сам тебе проставлюсь.
Мы с Мартой пошли прогуляться перед сном. Город не спал. Город праздновал. Какой-то зловредный червячок потихоньку подтачивал меня изнутри, все-таки - упустить такую великолепную возможность из-за внезапного приступа патриотизма! Может быть, стоило смириться?
- Не расстраивайся, Коля, - сказала Марта. - Ты еще очень молод, у тебя все впереди. Двадцать шесть лет для оперного певца - не возраст. Тебя заметили, это главное.
- Старик Державин нас заметил…
- Что?
- Так, ерунда. Поживем еще годик в нашем уютном доме… Уютный у нас дом?
- Каждая птичка любит свое гнездышко!
- Жалко все же, работать в Краковской Опере престижно и полезно для карьеры…
- Коля, Коля, надо ль плакать? Человеческий фактор тоже очень важен. Где бы ты еще нашел таких друзей? Думаю, в Кракове ты нашел бы только соперников.
- Это да. Долой грустные мысли, будем веселиться! Деньги у нас еще остались?
- Почти нет. Хватит на пару чашек кофе, не больше.
- Тогда пошли топить печальку в кофе!
- Или на пару бокалов пива…
- Черт с тобой. Пиво, так пиво. Завьем горе веревочкой. Интересно, здешняя полиция не арестует меня за спаивание несовершеннолетней?
- Не знаю. Видимо, мне придется все-таки пить кофе.
И мы пошли пить пиво и кофе, кому что позволено по закону.
Вместо эпилога
В сентябре к нам пришел второй баритон, совсем молоденький, только-только после колледжа, и тоже Борис. Армия ему не грозила по зрению, так что Вячеслав Иванович сразу же начал работу над «Иолантой», а мы прикалывались - «Боря-тон», «Боря-большой и Боря-маленький». Боря-маленький неплохо справился с партией Роберта, Алик соорудил на сцене такие роскошные кусты роз, что через пару дней после премьеры к нему пришли люди из драмтеатра и начали намекать на возможность подрабатывать и у них тоже, а еще лучше - вообще только у них. Главный художник впал в истерику и заставил директора выбить полставки помощника главного художника. Что это за должность такая, и как они ухитрились оформить на такую должность школьника без специального образования, не знаю, Гуля сказала, что Аллах помог. Никто не спорил, Аллах обожает помогать талантливым и целеустремленным. Родители Алика, наконец, поняли, что ему уготовано хорошее будущее в качестве театрального художника, раз уже теперь буквально рвут на части, сказали: «Поступай, куда хочешь», и теперь Алик с легким сердцем готовится к поступлению в художественное училище. «Кошек» все-таки поставили, но после новогодних праздников.
Мама Аркадия Семеновича скончалась в возрасте восьмидесяти четырех лет, не было никаких Скорых и вызовов врачей, не было никакой медицинской суеты, она просто не проснулась однажды утром. Семеныч переживал ужасно, глотал таблетки, хватался за сердце. А тут еще в «Новых колесах» напечатали статью о злоупотреблениях в Калининградском музыкальном театре, обосновывая вывод о коррупции тем, что две премьеры в год - недопустимо мало. Прочитав статью, директор выматерился и помчался к юристу, готовить исковое заявление в суд. Вячеслава Ивановича Галька отпаивала своим коньяком, он вливал в себя рюмку за рюмкой, стучал кулаком по столу и орал:
- Это я украл?! Я - украл?! Это не «Новые колеса», это «Новые косяки» какие-то! Что они там курят?!
Вячеслав Иванович уничтожил весь Галькин стратегический запас, но так и не успокоился, пришлось мне брать гитару, просить девушек закрыть уши и петь ему Вадикову балладу о десантнике и жене либерала. Вячеслав Иванович оторжался, утер слезы и сказал уже спокойно:
- Вот выиграем суд, получим денежку за моральный ущерб - и будет им третья премьера! И на афишах обязательно напечатаем, на какие деньги осуществили постановку!
Семеныча статья окончательно подкосила, у него случился сердечный приступ, пришлось вызывать Скорую, его отвезли в больницу, где он благополучно провалялся три дня. На четвертый день он не менее благополучно сбежал оттуда, потому что ставить Медленного Газа за пульт в «Кармен» - значит загубить оперу. Директор имел с ним долгую беседу, убеждал лечь обратно и долечиться, но так и не убедил.
К Гуле приезжали некие люди из Новосибирска и вели с ней кулуарные разговоры. Очень кстати появился Мухаммед, сверкнул глазами, продемонстрировал людям свою бородищу, люди сбледнули с лица и ретировались. Мухаммед вздыхал и оправдывался:
- Я понимаю, что Гулечке надо делать карьеру, но уж больно не хочется отпускать сестру одну в Новосибирск. Они там слишком повернуты на православии, как бы не обидели девочку.
Марта всерьез занимается рукоделием и даже зарабатывает на этом. Она сначала хотела сдавать свои вышивки в Художественный салон, но оформить договор с несовершеннолетней не оказалось возможным. Юлдуз через свои рыночные связи договорилась с женщиной, торгующей изделиями художественных промыслов, и та взялась за небольшой процент продавать Мартины работы. За расшитую пионами льняную скатерть и вышитую крестиком икону Георгия Победоносца Марта выручила столько, что мы, наконец-то, решили вопрос с мебелью, теперь в бывшей пустой комнате наверху моя спальня, а внизу, как и планировалось изначально, гостиная. Собакой мы все-таки обзавелись, правда, беспородной - Марта подобрала на улице бездомного щенка. Таких щенков обычно называют Шариками. Мы, из духа противоречия, назвали Кубиком. Кубик обещает вырасти в дворнягу средних размеров, лохматую, с хвостом колечком.
Пан Ольшевский выполнил свое обещание и приехал в Калининград на «Кармен». После спектакля он долго хохотал, обнимал нас с Борисом и клялся, что никогда не видел, чтобы оперные певцы дрались, как настоящие спецназовцы. Смешливый такой пан оказался. После его визита мне позвонили из Дании и пригласили в конце августа спеть в Копенгагене в «Тоске». Правда, не Каварадосси, а Сполетту, но это совершенно не важно. Мой белый конь накормлен, напоен, вычищен, бьет копытом и готовится стать под седло.