(no subject)
Когда
ранней осенью 1830 года в Москве началась эпидемия холеры, Николай I тут же отправился в Первопрестольную, чтобы на месте лично следить за порядком. Предосторожность отнюдь не была лишней: прежняя крупная московская эпидемия 1771 года вылилась в Чумной бунт, сопровождавшийся убийством архиепископа и срочной присылкой войск во главе с Алексеем Орловым. Приезд Государя 29 сентября разрядил обстановку, до волнений на этот раз не дошло.
Пушкин, находившийся в болдинском карантине, с восторгом отзывался в частных письмах об этом поступке Николая: «Каков государь? молодец!..» Однако приватных восторгов ему было мало, и в конце октября 1830 года он пишет стихотворение «Герой».
Формально «Герой», построенный как диалог Поэта и Друга, посвящён императору Наполеону, который, тогда всего лишь генерал и даже не консул, во время Египетского похода посетил чумной госпиталь в Яффе: «Одров я вижу длинный строй,// Лежит на каждом труп живой,// Клейменный мощною чумою…»
Бонапарт, презрев опасность и демонстрируя подлинное мужество, с которым не сравнится никакая стойкость на поле сражения: «Нахмурясь ходит меж одрами,// И хладно руку жмёт чуме,// И в погибающем уме// Рождает бодрость…»
В этот патетический момент Друг притормаживает Поэта ссылкой на исторические мемуары, опровергающие легенду о посещении яффского госпиталя, но Поэт отвергает мелочность писак, не способных почувствовать величие сцены, произнося сакраментальное: «Тьмы низких истин мне дороже// Нас возвышающий обман…»
Этой кодой «Герой» входит в корпус классических текстов русской литературы, но сюжет на этом - ещё одна жемчужина славной Болдинской осени - не завершается. Пушкин пишет Погодину, в тот момент издававшему журнал «Московский вестник», с примечательной просьбой: «Напечатайте, где хотите, хоть в «Ведомостях» - но прошу вас и требую именем нашей дружбы не объявлять никому моего имени…»
В «Ведомостях» (примечания к пушкинским письмам утверждают, что речь идёт о «Московских ведомостях», но нюанс в том, что Погодин был редактором временной чрезвычайной газеты «Ведомость и состоянии города Москвы», посвящённой как раз борьбе с холерой) стихотворение не вышло, но появилось на свет в первом номере журнала «Телескоп» за 1831; такая возможность предусматривалась Пушкиным в том же письме.
Что в этой всей пока не слишком захватывающей истории (автор занят продвижением своего произведения) любопытно? То, что Пушкин категорически настаивает на безымянности, в послании Погодину стоит уточнение: «то перешлите Дельвигу, но также без моего имени и не моей рукой переписанную».
Иначе говоря, Пушкин дважды шифруется. Во-первых, «Герой» - это ода мужеству Николая Первого, упрятанная в эпизод из биографии Наполеона (дата и место якобы написания стихотворения - 29 сентября 1830, Москва, т.е. время приезда Государя в Первопрестольную).
Во-вторых, указанная выше полная конспирация, так, что бы даже Дельвиг, близкий друг Пушкина, товарищ по Лицею, не был в курсе, кто именно стоит за переданным ему стихотворением.
Зачем это делается? Затем, что Пушкин, для которого важно высказать свой восторг и восхищение Государем, чувства, которые испытываются совершенно за дело: спасая жизнь подданных, которые способны в панике перебить друг друга, Николай рискует своей жизнью, но этот риск есть не только эффектная поза, он приносит и очевидные плоды - новый московский бунт пресечён в зародыше, - так вот Пушкин боится публично обозначить свои эмоции.
Пушкин не может прямо высказать Государю всё, что думает, опасаясь массового и громкого обвинения в лизоблюдстве, в угодливой льстивости, в, говоря современным языком, расчехлении. Т.е. уже в эту эпоху возникает тот драматический раскол общественного сознания, когда всем приличным людям невозможно поддерживать власть, пусть и по отдельным поводам и за конкретные успехи.
С уважением отзываться о действиях власти можно лишь в двух случаях - либо ты на казённом содержании, либо ты нравственно испорчен, и потому за правительство стоят либо мурзилки ольгинские, либо подлецы кромешные.
Что, соответственно, убивает на корню всякий разумный разговор о наших властях и делает невозможным никакой диалог, потому что источником диалога может быть лишь признание за правительством частичной правоты: да, многие меры его глупы и нелепы, но, в конце концов, оно же не двадцать четыре часа в сутки озабочено тем, как бы нам всем стало ещё хуже.
Потому казус пушкинского «Героя» - это не отвлечённая глава из учебника литературы, когда восстанавливается исчерпывающий контекст появления того или иного текста, это сюжет сугубо современный и предельно актуальный: как выстраивать коммуникацию с государством, когда нет смертельной ненависти?
Со смертельной ненавистью всё просто: чем хуже, тем лучше, «темницы мрачные падут», «все достойные и честные давно уже уехали отсюда». А что делать тем, кто, с одной стороны, не готов «твою погибель, смерть детей» наблюдать «с жестокой радостью», с другой не состоит на зарплате и потому не обязан аплодировать всякому правительственному постановлению?
Пушкин подсказывает первый шаг: выйти из зоны анонимности, открыто хвалить государство, когда есть за что, можно и нужно, преодолевая при этом вековой страх лишиться рукопожатности.
Что ж, попробуем.
ранней осенью 1830 года в Москве началась эпидемия холеры, Николай I тут же отправился в Первопрестольную, чтобы на месте лично следить за порядком. Предосторожность отнюдь не была лишней: прежняя крупная московская эпидемия 1771 года вылилась в Чумной бунт, сопровождавшийся убийством архиепископа и срочной присылкой войск во главе с Алексеем Орловым. Приезд Государя 29 сентября разрядил обстановку, до волнений на этот раз не дошло.
Пушкин, находившийся в болдинском карантине, с восторгом отзывался в частных письмах об этом поступке Николая: «Каков государь? молодец!..» Однако приватных восторгов ему было мало, и в конце октября 1830 года он пишет стихотворение «Герой».
Формально «Герой», построенный как диалог Поэта и Друга, посвящён императору Наполеону, который, тогда всего лишь генерал и даже не консул, во время Египетского похода посетил чумной госпиталь в Яффе: «Одров я вижу длинный строй,// Лежит на каждом труп живой,// Клейменный мощною чумою…»
Бонапарт, презрев опасность и демонстрируя подлинное мужество, с которым не сравнится никакая стойкость на поле сражения: «Нахмурясь ходит меж одрами,// И хладно руку жмёт чуме,// И в погибающем уме// Рождает бодрость…»
В этот патетический момент Друг притормаживает Поэта ссылкой на исторические мемуары, опровергающие легенду о посещении яффского госпиталя, но Поэт отвергает мелочность писак, не способных почувствовать величие сцены, произнося сакраментальное: «Тьмы низких истин мне дороже// Нас возвышающий обман…»
Этой кодой «Герой» входит в корпус классических текстов русской литературы, но сюжет на этом - ещё одна жемчужина славной Болдинской осени - не завершается. Пушкин пишет Погодину, в тот момент издававшему журнал «Московский вестник», с примечательной просьбой: «Напечатайте, где хотите, хоть в «Ведомостях» - но прошу вас и требую именем нашей дружбы не объявлять никому моего имени…»
В «Ведомостях» (примечания к пушкинским письмам утверждают, что речь идёт о «Московских ведомостях», но нюанс в том, что Погодин был редактором временной чрезвычайной газеты «Ведомость и состоянии города Москвы», посвящённой как раз борьбе с холерой) стихотворение не вышло, но появилось на свет в первом номере журнала «Телескоп» за 1831; такая возможность предусматривалась Пушкиным в том же письме.
Что в этой всей пока не слишком захватывающей истории (автор занят продвижением своего произведения) любопытно? То, что Пушкин категорически настаивает на безымянности, в послании Погодину стоит уточнение: «то перешлите Дельвигу, но также без моего имени и не моей рукой переписанную».
Иначе говоря, Пушкин дважды шифруется. Во-первых, «Герой» - это ода мужеству Николая Первого, упрятанная в эпизод из биографии Наполеона (дата и место якобы написания стихотворения - 29 сентября 1830, Москва, т.е. время приезда Государя в Первопрестольную).
Во-вторых, указанная выше полная конспирация, так, что бы даже Дельвиг, близкий друг Пушкина, товарищ по Лицею, не был в курсе, кто именно стоит за переданным ему стихотворением.
Зачем это делается? Затем, что Пушкин, для которого важно высказать свой восторг и восхищение Государем, чувства, которые испытываются совершенно за дело: спасая жизнь подданных, которые способны в панике перебить друг друга, Николай рискует своей жизнью, но этот риск есть не только эффектная поза, он приносит и очевидные плоды - новый московский бунт пресечён в зародыше, - так вот Пушкин боится публично обозначить свои эмоции.
Пушкин не может прямо высказать Государю всё, что думает, опасаясь массового и громкого обвинения в лизоблюдстве, в угодливой льстивости, в, говоря современным языком, расчехлении. Т.е. уже в эту эпоху возникает тот драматический раскол общественного сознания, когда всем приличным людям невозможно поддерживать власть, пусть и по отдельным поводам и за конкретные успехи.
С уважением отзываться о действиях власти можно лишь в двух случаях - либо ты на казённом содержании, либо ты нравственно испорчен, и потому за правительство стоят либо мурзилки ольгинские, либо подлецы кромешные.
Что, соответственно, убивает на корню всякий разумный разговор о наших властях и делает невозможным никакой диалог, потому что источником диалога может быть лишь признание за правительством частичной правоты: да, многие меры его глупы и нелепы, но, в конце концов, оно же не двадцать четыре часа в сутки озабочено тем, как бы нам всем стало ещё хуже.
Потому казус пушкинского «Героя» - это не отвлечённая глава из учебника литературы, когда восстанавливается исчерпывающий контекст появления того или иного текста, это сюжет сугубо современный и предельно актуальный: как выстраивать коммуникацию с государством, когда нет смертельной ненависти?
Со смертельной ненавистью всё просто: чем хуже, тем лучше, «темницы мрачные падут», «все достойные и честные давно уже уехали отсюда». А что делать тем, кто, с одной стороны, не готов «твою погибель, смерть детей» наблюдать «с жестокой радостью», с другой не состоит на зарплате и потому не обязан аплодировать всякому правительственному постановлению?
Пушкин подсказывает первый шаг: выйти из зоны анонимности, открыто хвалить государство, когда есть за что, можно и нужно, преодолевая при этом вековой страх лишиться рукопожатности.
Что ж, попробуем.