крестики-нолики

[chudaaa]

/если вы всё ещё не читаете сообщество текст мине, то это совершенно зря, потому что больше нигде не найти такой запредельной концентрации охуительных текстов на квадратную единицу интернетной площади. это я так, на всякий случай говорю, мало ли вдруг, и не потому, что я там тоже пишу, а потому, что идите же уже скорее читать, там столько всего прекрасного и захватывает дух. этот текст сюда кладу потому, что иногда хочу и сюда тоже, просто, чтобы было/

Первую нитку обнаружил Нинка.

Мы это точно знаем, потому что Нинка нашёл её в день начала, а в день начала нитка была одна-единственная почти до полуночи по нашему времени. Мы в тот день как раз собрались у входа в парк и ждали только Нинку, что, в общем, уже заранее было странно - обычно он никогда не опаздывал и довольно часто приходил на все наши штуки раньше всех. Штуки - это, как бы сказать, вроде как мы играем, но всё время разное и довольно сложно объяснить, что именно мы делаем и зачем, и правила меняются или их вовсе нет, когда как, поэтому мы между собой так их и называем: наши штуки, для краткости и чтоб всем понятно. Но это когда между собой, а вообще всем, кто не с нами, мы говорим, что идём играть, хотя игра здесь вообще неточное слово, потому что любая игра может стать штукой, но ни одна штука при этом не игра - не думаю, что так будет понятнее, но я не умею по-другому объяснить.

Мы - это мы: я и Нинка и Виталик и Желя, и ещё Семён Сергеич, но он с нами не с самого начала был, а когда-то давно учился с Желей в институте на одном потоке, правда, на разных факультетах, они даже знакомы не были и выяснили это только потом, когда он уже с нами пару месяцев на штуки ходил. Семён Сергеич случайно оказался внутри одной из наших штук и внезапно очень быстро понял правильное - ну, не всё, конечно, но довольно многое, и дальше эту штуку как бы с нами был, как тот, кто делает, а не все прочие, с которыми наши штуки случаются иногда, потому что штукам так надо. Поэтому мы подумали немножко, посоветовались, и решили его с нами позвать, если сумеет, и тогда же он как раз нам сказал про то, что он Семён Сергеич, его все давно так называют, даже начальство на работе и собственная жена, поэтому он привык и больше ни на что не отзывается, и если, например, Сёмкой его назвать или просто Сергеичем, то он не услышит вообще, как будто никто ничего не говорил. Нам-то это как раз понятно, у каждого из нас такое - ну, то есть, другое совершенно, но похожее, и нам сразу ясно стало, что Семён Сергеич штукам пригодится.


Так вот, собрались мы тогда у входа в парк, Семён Сергеич довольный, как трёхпалубный пароход, потому что пришёл раньше всех в первый раз и страшно этим гордился, а мы его наперебой поздравляли и сочувствовали: первому, когда есть первый, всегда водить, а водить сложно и выматываешься так, будто полтора марафона пробежал, жонглируя живыми невидимыми лягушками и доказывая в голове две ещё не доказанные математиками теоремы разом, но и интересно, конечно, тоже, так что радовались мы гораздо больше, чем сочувствовали. Так разошлись, что не сразу заметили, что Нинки нет, потому что так не бывает, чтоб Нинка - и вдруг последний. Но заметили, конечно, всё-таки, и дальше уже стояли, трепались, ждали Нинку - всё равно штука не начнётся, пока мы все вместе не соберёмся. Напомнили Семён Сергеичу ещё несколько раз, что выдумывать ничего нельзя, только слушать, как будто он сам не понимает уже давно, что к чему - ну, волновались, наверное, то есть как: не волновались, но что-то какое-то где-то несоответствие явно в воздухе висело и развеиваться не желало, такое кому угодно на нервы действовать будет.

И тут Нинка, наконец, появился: вышел из парка по боковой дорожке, нахмуренный весь, кулаки в карманах и не говорит ничего - ни здрасьте тебе, ни привет, только головой мотнул, чтобы мы за ним пошли, развернулся и обратно в парк, на ту же боковую дорожку, ну и мы за ним, потому что сразу понятно, что Нинка первый пришёл и пошёл разведать несоответствие, потому что так для штуки надо. Шли недолго и недалеко и остановились возле какого-то куста. Куст как куст, ничем, на первый взгляд, он не отличался ни от куста справа, ни от куста слева, но Нинка остановился и молча смотрел именно на этот куст.

- Руками только не трожь, - предупредил Нинка, когда мы все поближе подошли и вокруг куста сгрудились, - непреложное э.

Непреложное э - это у нас такое слово, означает «надо» и «наиболее оптимальный способ» и «внимательно» и «жвак», когда кто из нас его использует все остальные сразу повышают концентрацию и слушают во все уши, глаза и прочие части окружающего пространства, поэтому мы все рядом с этим кустом замерли неподвижно, как Нинка, чтобы лучше понять. Смотрели и смотрели, но ничего - куст как куст, но тут Нинка молча ткнул пальцем куда-то вниз, и мы увидели, что из куста торчит нитка, точнее, не совсем из куста, из куска корня и жухлого листа рядом с ним, а несоответствие в том, что нитка эта не просто там валяется или привязана, а торчит из этого куста так, как будто неделимая его часть, как будто весь куст - нитка, которая кустом прикидывается, хотя это точно неправда, мы очень внимательно его прослушали - самый обычный куст, из листьев, веток, жуков и жидкостей, ничего особенно ниточного, кроме самой нитки, в нём не было.

- А точно, - полувопросительно сказал Виталик, протягивая руку вниз, - а проверить.
- Непреложное э, - с нажимом повторил Нинка, отметая Виталикову руку прочь коротким взмахом. - Тянет, ага. Меня тоже тянет.
- Чешется, - сказала Желя, наморщив нос.
- Угу, - сказал я.
- Факт, - согласился Семён Сергеич.
- Тронешь - хуже, - сказал Нинка. - В миллион и один раз хуже. Примерно.

И тут мы уже все как-то разом поняли, что штука - спрятать нитку, убрать внимание так, чтобы она никого случайно мимо идущего к себе не притянула. Сложно, но мы сложные штуки любим, они всегда интересные. Нинка остался стоять у куста, а мы все разошлись в разные стороны - делаем штуку. Виталик притащил с детской площадки забытый кем-то жёлтый пластмассовый совок и начал сгребать им большую кучу опавших листьев на газоне, напротив куста, но не совсем; Желя сбегала до ближайшей кофейной будки, вернулась с двумя стаканами и бродила туда-сюда по дорожке, прижимая стаканы к груди и поочерёдно отхлёбывая из обоих; Семён Сергеич достал из кармана мел и что-то писал на асфальте чуть поодаль, я стоял и всех наблюдал, игнорируя пятки - сначала свои, потом Нинкины, потом Желины, снова свои и так дальше по кругу, пока все остальные заканчивали своё: Семён Сергеич писать, Желя пить, а Виталик - грести листья. Закончили мы штуку красиво и синхронно: Желя допила и выбросила стаканчики в урну, Семён Сергеич дописал, выпрямился, отряхнул руки от мела, Виталик догрёб листья, воткнул в них совок, а Нинка достал из кармана горсть земли, аккуратно присыпал нитку сверху и отошёл на два шага назад.

Мы все посмотрели друг на друга, покивали и пошли прочь из парка.

- Обсудим, - сказал Нинка, и мы пошли в его любимое кафе на соседней улице, чтобы согреться и чего-нибудь пожевать, ну и обсудить конечно, да. Иногда получается так, что обсуждение штуки тоже штука, но Нинка отрицательно покачал головой, и мы все сразу как-то повеселели и даже немного расслабились, хотя несоответствие нельзя сказать, чтобы так уж сильно рассосалось - висело себе в воздухе, как и раньше, и слегка воняло колбасой.

. . .

- Я так и не понял, - сокрушённо сказал Семён Сергеич, когда мы все уже устроились за столиком и заказали еду, - что это вот было такое сейчас.

Семён Сергеич многое понимал, но не всё, да и не удивительно, он же с нами всего ничего, а мы штуки с самого детства делаем. Детство у нас страшно сказать сколько десятилетий назад было, на нашем месте даже самый большой тупица начнёт гораздо больше понимать со временем, поэтому мы Семён Сергеичу сочувствовали, но и радовались за него - интересно же всякое в первый раз заново понимать! - и объясняли ему всегда, когда можно было, когда штука позволяла, а когда не объясняли, он сам понимал потом, постепенно, и это тоже очень здорово было наблюдать. Повезло нам Семён Сергеича встретить, я считаю, штуки - это всегда интересно, но с ним стало интересно иначе, не в сторону увеличения количества интереса, а в сторону его подробности.

- Не переживай, Семён Сергеич, - утешительно сказал Виталик, - мы и сами ничего не поняли.
- Кроме того, как штуку делать - ни чуточки, - подтвердила Желя.
- Факт, - сказал я.

А Нинка ничего не сказал, и тогда мы все разом посмотрели на него, потому что очевидно же - раз молчит, значит понял что-то, и теперь надо дальше понимать: рассказывать нам как есть или мы каждый сами должны понять постепенно. Пока Нинка понимал, мы на еду набросились, уж больно холодно в тот день было, и сколько мы Нинку ждали, сколько штуку делали и до кафе ещё шли - оголодали в конец. Сидели все, жевали, даже Нинка на минуточку от понимания оторвался и кусок пиццы себе на тарелку плюхнул - и уже вроде как нормально всё, ну, почти - несоответствие по-прежнему висело и даже несколько сгустилось, несмотря на то, что мы с ним штуку сделали, но за пиццей и кофе его было почти не заметно.

- Нинка, - сказала Желя просительно, когда вся пицца закончилась и все заказали ещё кофе, - Нинка, что происходит вообще?

Нинка вздохнул, пошевелил губами, потом всем лицом и снова вздохнул.

- Армагеддец, - сказал он. И, чуть подумав, добавил: - Бля.
- Так рано ж ещё, - выдохнул Виталик, - не должно же!
Желя молча смотрела на Нинку, глаза у неё стали большие и какие-то жухлые, как тот лист, из которого нитка росла. Я тоже не знал, что сказать. Когда вдруг включают армагеддец не по расписанию, внезапно оказывается, что почти невозможно подобрать подходящие к случаю слова.

Тут просто такое дело. Про армагеддец мы знали уже давно - и что будет, и когда, и как - ну, когда долго штуки делаешь, то понимание как-то само собой в тебя просачивается, незаметно, я уже говорил. Но наш армагеддец, тот, который нашему миру положен, должен был быть вообще не скоро и уж точно не так, как с этой ниткой - взял и начался, никого не спросив, когда у реальности куча неотложных дел и планов на несколько тысячелетий вперёд, и совершенно непонятно, как теперь со всем этим быть.

- Это что это, - спросил Семён Сергеич, - армагеддец?
- Ты слова, что ли, не знаешь, - удивился Виталик. - Нормальное слово, не мы его придумали.
- Конец реальности это, - сказал Нинка. - Апокалипсис. Как пить дать найдётся идиот, который за нитку потянет, не за эту, так за другую какую, их скоро будет много. Или не идиот даже, чего я дискриминирую. Вполне может быть какой-нибудь профессор или там кандидат наук, математический гений. Раз потянет - и всё, не остановить уже, а там за ним, глядишь, и все остальные подтянутся.
- А может, - нерешительно сказала Желя, - может сроки перенесли, а мы просто не успели понять ещё?
- Колбасу чуешь? - спросил Нинка. - Несоответствие это.
- А я думал - пицца, - сказал Семён Сергеич. - Но как бы испортилось у них там что. Подумал, хорошо, что мы без колбасы брали.
- Это ты просто ещё несоответствия не встречал, - сказал Виталик. - Будешь знать теперь.
- Ну, это вряд ли пригодится, - рассудительно сказал Семён Сергеич. - Раз армагеддец.

Тут мы все как-то разом приуныли и затихли. Всё-таки, одно дело несоответствие - даже если оно очень большое, его всегда можно исправить штукой. А как с армагедеццом быть не очень понятно. И можно ли вообще продолжать быть в каком угодно качестве, когда армагеддец вокруг, тоже неизвестно, и как-то сам собой напрашивается отрицательный ответ. В общем, так и сидели какое-то время, молча допивая остывающий кофе с привкусом понимания неотвратимости армагедецца.

- Короче, - вдруг сказал Нинка, рубанув воздух ладонью. На долю секунды между его ладонью и воздухом мелькнуло что-то белое синее, как будто вспышка, но не вспышка, и так быстро закончилось, что вряд ли кто ещё кроме нас увидел, да и мы увидели только потому, что все опять посмотрели на Нинку, когда он заговорил. - Делаем штуку. Щас будут правила.

Нинка опять замолчал, напряжённо глядя в пространство перед собой и чуть шевеля губами. Желя крутила в руках пустую чашку из-под кофе, Семён Сергеич пальцем собирал крупинки сахара со стола, Виталик рвал корочку от пиццы на мелкие кусочки и складывал их в столбик, а я держал стол обеими руками, чтобы не трясло - это, в общем, уже штука началась, изящная и синхронная, и Нинка даже слегка улыбнулся правой половиной рта по этому поводу.

Примерно через минуту с небольшим мы все дружно выдохнули, отчего крупинки сахара снесло прочь со стола и повалилась Виталикова пиццебашня, а мы, наконец, уловили понимание и тоже заулыбались вместе с Нинкой, который теперь уже использовал для этого весь рот целиком.

- Всё верно, - сказал Нинка, - но щас вслух ещё. Во-первых, шнурки ликвидировать все, шнурок - нитка в потенциале, нельзя рисковать. С одеждой сложнее, но тут уже надо непреложное э. И не только с одеждой, а вообще постоянно.

Мы все покивали, потому что понимание было во многом про то, что нитки эти никому из нас нельзя трогать ни в коем случае.

- Отпуск, наверное, надо взять, - сказал Виталик. - Или уволиться вообще.
- Отпуск, - сказал Нинка. - Увольняться против правил.

Мы снова покивали все согласно. Уволиться в ситуации, когда ты знаешь о неторопливо наступающем армагеддеце - всё равно, что сразу сказать «всё, сдаюсь, гейм овер, тушите свет».

- У меня проект закончился вчера, - сказала Желя, - так что я без отпуска могу какое-то время ещё.
- Хорошо, - кивнул Нинка, - очень. По правилам и в нашу пользу.

На том и разошлись.

. . .

Всю следующую неделю мы почти безвылазно пропадали в городе с раннего утра до поздней ночи, а один раз даже добрались до пригородного садоводства и соседней с ним деревни - делали штуки, закрывали нитки, чтобы на них никто случайно не наткнулся и не потянул. Всех ниток мы, конечно, закрыть не могли: город наш, хоть и небольшой по площади, но всё-таки целый город, а нас всего пятеро и при этом для каждой штуки нужны мы все. Поэтому даже когда мы нашли понимание закрывать эти нитки пачками, их всё равно оставалось слишком много, и армагеддец неминуемо продвигался вперёд.

Если взять хотя бы десяток разных вариантов апокалипсиса и сравнить их между собой, смело можно сказать, что наш внеплановый - самый неторопливый и бесшумный. Мне он напоминает то, как иногда идёт снег в самом начале зимы, когда всё кругом чёрное и сырое, к вечеру становится как-то незаметно и тихо, смотришь в окно - а там уже всё белое, и крупные такие хлопья снега плавно опускаются с неба, поглощая всё вокруг, включая запахи и звуки.

Мы пока ещё не поняли, почему наш армагеддец состоит из ниток, но не потому, что их невозможно понять, нитки эти - просто нам было некогда. На третий день после того, как Нинка нашёл первую нитку, начали появляться белые пятна. Поначалу они были маленькие совсем, примерно с ладонь, и неприятно махрились нитками по краям, но постепенно, конечно, стали разрастаться в размерах. Пятна эти означали, что кто-то проходил мимо, потянул за торчавшую в том месте нитку и распустил небольшой кусочек реальности, как если бы реальность была вязаной шапкой или вышита гладью по канве. Внутри пятен было ничто, и это ничто было матовым и белесым, похожим на бесплотный и неосязаемый туман. Ничто не проявляло никаких враждебных свойств, было себе и было внутри дыр, мы это проверили экспериментальным путём, когда Желя аккуратно, чтобы не задеть торчащие нитки, сунула в ничто руку примерно по локоть и благополучно вытащила её обратно.

Надо сказать, что нитки довольно быстро перестали действовать на нас своей притягательностью, но оно и понятно: когда у армагеддеца в добровольных исполнителях всё человечество, он может снисходительно забить на пятерых козявок, безуспешно пытающихся его прекратить. Мы, конечно же, знали, что наши попытки обречены на провал, но это нас не останавливало и даже не огорчало, потому что провальные попытки были частью штуки, тут армагеддец, конечно, недоглядел, хотя он и не мог доглядеть, у него же нету глаз и даже осознанности у него нет, просто я так рассказываю, потому что человек, а люди склонны антропоморфизировать всё, что под руку подвернётся. Другим людям не так повезло, как нам, нитки продолжали их притягивать похуже иных наркотиков, и они постепенно распускали реальность, нитка за ниткой.

Когда соотношение дыр стало чуть больше, чем оставшейся реальности, люди начали распускать сами себя. Судя по тому, что мы наблюдали, они испытывали при этом совершенно экстатический восторг и блаженство. Честно говоря, выглядело это довольно отвратительно, даром что не сопровождалось потоками крови и вываленных на землю внутренностей, как в голливудских ужастиках, но мы всё равно каждый раз останавливались и молча наблюдали, свидетельствовать было необходимо для штуки. Очень часто получалось так, что человек начинал тянуть за нитку, распускал довольно значительный кусок реальности вокруг, а потом как-то незаметно совершенно переходил на себя, смотришь - а у него уже рукав весь махровый и правой брючины аж до колена не видно, и улыбается при этом как будда, как будто познал уже все самые сокровенные тайны, и осталась только самая главная тайна всего, на закуску и десерт.

Люди закончились на удивление быстро - казалось бы, такая куча миллиардов их была на планете, а для того, чтобы окончательно распуститься, им потребовалось меньше суток. Потом всё то, что осталось от реальности, начало сползаться в одно место. Дыры при этом никуда не девались, просто постепенно становились одной большой дырой: там, где прежде была наша реальность, теперь было белесое ничто, а посреди этого ничто висело нечто вроде дорожки или тропинки, лоскутное одеяло, длинное и рваное, как попало составленное из обрывков реальности. Местами это одеяло расширялось до приличных вполне размеров, вроде парковки от супермаркета или волейбольной площадки, местами суживалось настолько, что по нему приходилось идти гуськом и наступать аккуратно, чтобы не провалиться в окружающее ничто. Провалиться в ничто можно было чуть глубже, чем по колено, дальше оно не пускало, но выбраться из него требовало неимоверных усилий, хуже, чем из болота, поэтому мы изо всех сил старались не проваливаться в него больше необходимого.

Нинка вёл нас по этим лоскутам реальности так, словно у него всё ещё работал встроенный внутренний компас - впрочем, зная Нинку, скорее всего, так и было. Мы понимали, что идём в сторону ближайшего к нам конца и что всё это всё ещё штука, самая долгая штука из всех, что мы когда-либо делали. И ведь почти дошли уже, рваный край реальности маячил метрах в трёхстах впереди, когда Виталик, который шёл чуть правее и впереди меня, вдруг споткнулся и бесформенной кучей осел на землю.

Мы все тут же к нему кинулись, конечно, протянули было руки, чтобы поднять, но тут же их убрали, потому что Виталик сидел на тропинке и распускал себя. Лицо его было искажено гримасой блаженства, губы криво улыбались, а пальцы быстро-быстро мелькали туда-сюда, поочерёдно распуская то правую, то левую ногу.

- Н-не могу сказать, что это состояние - вершина блаженства, - с трудом проговорил Виталик, пока его пальцы продолжали работу, - но и прекратить не могу.
- Непреложное э, - сказал ему Нинка. - Не останавливайся. Свидетельствуем.

Последнее это он всем нам сказал, включая Виталика, и мы принялись за дело. Постепенно Виталиково лицо разгладилось и приняло гораздо более осмысленное выражение и даже некоторое понимание промелькнуло в его глазах.

- Высший класс, - сказал он Нинке, пока у него ещё были губы, и подмигнул нам оставшимся глазом перед тем, как распуститься окончательно.

Нинка сделал шаг к тому месту, где сидел Виталик, поднял с пола предметы: пузырёк с таблетками и китайский веер, сложенный в тонкую чёрную палочку, и сунул их к себе в карман.

- Понимание есть? - спросил он, глядя на каждого из нас по очереди.
- Нну, - сказал Семён Сергеич, - примерно почти.
- Есть, - сказал я.
- Факт, - сказала Желя.

Нинка коротко кивнул, развернулся и пошёл в сторону заканчивающейся реальности. Мы следом за ним, там идти-то оставалось всего ничего. Нинка подошёл к краю реальности и спокойно так наступил в ничто, никуда при этом не проваливаясь. Мы переглянулись и тоже с реальности сошли, аккуратно, чтобы не задеть торчащие всюду нитки. Нинка сунул руку в карман, тот самый, куда он убрал оставшиеся от Виталика предметы, долго в нём что-то искал, и, наконец, с триумфальным звуком выудил из него довольно большой клубок зелёных шерстяных ниток. Желя тут же протянула к клубку руки, и Нинка осторожно опустил его в её сложенные ковшиком ладони. Мы с Семён Сергеичем подошли ближе и накрыли Желины руки своими: я правой, Семён Сергеич - левой.

Потом довольно долго ничего не происходило. Сколько именно оно не происходило я не могу сказать, потому что мы стояли на ничто, а в ничто, как известно, не существует ничего, включая время. Наконец, Нинка кивнул, и мы с Семён Сергеичем убрали руки, а Желя передала клубок Нинке. Нинка подошёл к краю реальности, отделил от клубка конец нити, размотал его немножко и с размаху, будто копьё, воткнул клубковую нить в реальность. Реальность дрогнула и немного пошла волнами, но потом ничего, затвердела и успокоилась, а Нинка принялся сматывать её на свой клубок.

Если мерить в километрах, реальности оставалось ещё довольно много, мы бы точно не один день шли до её противоположного конца. Но в ничто никаких километров нет, поэтому нам даже идти никуда не пришлось, и мы просто стояли рядом с Нинкой и свидетельствовали, как он сматывает остатки нашей реальности в свой клубок. Долго стояли, можно сказать, всегда; реальность постепенно истончалась и сматывалась, Нинкин клубок не увеличивался в размерах, но довольно ощутимо плотнел и тяжелел, мы свидетельствовали и всё происходило.

В другом конце реальности, когда Нинка дотуда домотал, был такой довольно уютный пятачок: небольшая полянка стриженной травы, обрамлённая густыми кустами и парой высоких яблонь, увешанных светодиодными гирляндами приятного жёлтого цвета - судя по всему, до армагеддеца это был чей-то задний двор. На поляне стоял большой низкий стол, такой, скруглённый, на столе было навалено всякого вперемешку, огрызки и чашки и бутылки и корзинки с хлебом и вазы из-под цветов и фруктов, а в одном из удобных плетёных кресел, стоявших вокруг стола, восседало божество и увлечённо что-то вышивало прямо на свисающей до самого пола белоснежной скатерти.

Что это именно божество было понятно сразу, впрочем, как и то, что божество это было так себе, довольно хиленькое по божественным меркам, в лучшем случае какой-то захудалый младший пантеон, последователи которого давным-давно забили на собственные верования. Божество, тем не менее, было настолько уверено в собственном могуществе, что даже не заметило нашего появления, и подняло голову от вышивки только тогда, когда Нинка уже почти домотал ближайшее к нам кресло.

Божество подняло голову и уставилось на нас во все свои глаза. Глаз у него было много и это должно было звучать ужасающе, ну, то есть, внушать благоговение хотя бы, но на деле из божественных глаз вышел довольно недоумённый разрозненный хор. Нинка смотрел на божество прямо, не отрываясь, продолжал сматывать реальность в свой клубок и уже почти домотал до начала скатерти.

- Ты чего творишь тут, - укоризненно сказал Семён Сергеич божеству, - какой такой армагеддец не по расписанию вообще. Ты инструкцию не читало, что ли.
- Так ничейная реальность же была, - скороговоркой затараторило божество, одновременно всплескивая всем тем, что у него было вместо рук, в основном, нитками. - Не было никого вообще, а они все говорят - фу ты ну ты малявка неважная непочитаемая непочтенная, да никогда тебе этого не суметь, ни в жизни, ни в смерти, ни в посмертии, а я им говорю, я говорю, это мы ещё посмотрим, это вы сами посмотрите, всеми своими собственными глазами и что там у вас ещё, увидите и убедитесь, я ещё и не такое могу, быстро, легко, никто даже оглянуться не успеет, как уже всё тут вот.
- Ну и что, - перебила божество Желя, - увидели они? Убедились? Что-то как-то тут никого нет, по-моему. Кроме нас.
- А они ушли уже, - божество мелко покивало многочисленными своими головами, которые, впрочем, тоже были нитки и только совсем немного пяльцы. - Ушли, но увидели, убедились, да, сказали, связываться не хотим с такой глупостью, ну тебя, и ушли все разом, а тут вот вы, это как это так, непонятно вообще, откуда такие, и кто, ничейная реальность же, я всюду посмотрело, прежде чем начинать.
- То есть, - уточнил тогда я, - про ничейную никто не говорил тебе? Само ты так решило?
- А чего тут решать, - возмутилось божество, - чего решать, когда и так видно, что нету никого.
- А мы тут, по-твоему, на что, - сказал Нинка, наматывая скатерть в свой клубок. Божество немного съёжилось и неуверенно посмотрело вокруг всеми своими бесконечными глазами, которые, наверное, виделись ему острыми иголками, но были тоже нитки, как и всё остальное.
- Вы вообще кто, - сказало божество, - не знаю я таких, нету у вас полномочий.
- Полномочия есть, - веско сказал Нинка. - Инструкцию надо было читать. Всю.

Божество хотело ещё что-то возразить, но не успело, потому что Нинка уже смотал его в свой клубок, прямо вместе с недовышитой скатертью, иголкой и плетёным креслом.

- Выпустим потом, - сказал он нам, - пусть посидит пока, глядишь, перевоспитается.

Мы - это мы: я и Нинка и Желя и Семён Сергеич - стояли на ничто, и вокруг нас всюду, куда хватало глаз, было только ничто. Все остатки реальности уместились в Нинкин клубок, который теперь неподвижно висел перед нами, немножко светился и изредка моргал. Мы свидетельствовали.

- Штука, - сказал Нинка, - непреложное э.

Мы кивнули внутри, и тогда Нинка, размахнувшись, со всей дури зафутболил клубок высоко вверх, который уже был над нами, а, значит, и всё остальное тоже - было.

. . .

Новая реальность, на которую разложился Нинкин клубок, на первый взгляд ничем не отличалась от старой - те же моря и континенты и города и люди, солнце встаёт на востоке, как ему полагается, и садится на западе, луна в небе одна, наша, а не восемь чьих-то чужих - всё, в общем, в порядке, крутится, работает, существует. Но нам с этой новой реальностью сложно пришлось, особенно поначалу. Потому что со штуками как - мы же ничего не решаем, что вот, например, сегодня у нас выходной, а завтра мы к Семён Сергеичу на дачу едем, штуку делать и шашлыки жарить. Штуки так не работают.

Чтобы штука сработала, мы должны все случайно встретиться в каком-то одном месте, понять, что за штука и как её делать, с правилами или без, ну и всё в таком духе. В старой реальности у нас это работало всегда и настолько просто, что мы даже не задумывались, а в новой пришлось изрядно повозиться: встречаемся мы, к примеру, на перекрёстке, и все знаем, что на перекрёстке, только по факту выходит, что этот перекрёсток у всех разный, и тогда приходится возвращаться по домам без штуки, или двое на одном перекрёстке стоят, ждут, двое на другом, причём это один и тот же перекрёсток, и тогда приходится совмещать его с самим собой, перекрёсток этот, склеивать, чтобы обратно не развалился.

Долго возились, в общем, но постепенно реальность обрела былую подвижность, и штуки у нас получаются теперь всегда, каждый раз, уже целую неделю, поэтому сегодня я иду на место встречи, на крышу торгового центра, прихожу первым и понимаю: всё окончательно сложилось, армагеддец отменён, и теперь мы наконец-то сможем восстановить Виталика.