всякое двадцать восьмого декабря
сегодня шла на почту в прекрасную мокрую тьму и тающий снег, шла и любила весь мир, целиком, сразу. думала: я тебя люблю. думала: это так просто. думала: когда любишь весь мир, невозможно не быть (им). не знаю, кто из нас пожелал хороших праздников моей любимой почтовой работнице, но её лицо преобразилось у меня на глазах - я раньше думала, что это просто такой оборот речи, но нет, я действительно видела, как уставший измученный человек мгновенно просветлел лицом, и даже черты стали немного другими.
жду печку, последний обжиг в году, смешные и точные подарки и я расчищаю пространство, готовлю место под большой заказ, дожигаю недоделанное, скопившееся на полках: неудавшееся блюдце, которое будет моей новой палитрой, старый машкин чайник довести до ума, миска, долго стоявшая в шкафу с остатками пиздец-печенья в коробке и потому пропахшая печеньем насквозь, и когда я её мою и крашу глазурью вчера ночью из последних сил, она продолжает пахнуть печеньем (первый обжиг сырой глины называется бисквитным, и никогда этот термин не был настолько уместен) - время зависло и как бы отменилось, но как будто делает вид, что продолжает идти, а мы все делаем вид, что ему верим.
в метро установили большие тумбочки с электронным табло, которое отсчитывает время, оставшееся до нового года, на табло стандартно-новогодние картинки и всё это вместе очень сильно напоминает бомбу с часовым механизмом из какого-нибудь мультфильма, где непременно есть главный суперзлодей и он будет повержен, а бомбу остановят за несколько секунд до взрыва.
на подоконнике расцвела кислица, лезет второй стебель с бутонами, и тимьян ожил и заколосился - лето он не любит, а вот как сейчас, чтобы холодно, ему самое то. растения у меня, как правило, не живут, но эти двое чихать хотели на правила, им и так хорошо. хотя вру, ещё базилику у меня было зашибись, надо будет его посадить в феврале.
если вдруг кому-то нужны подарки-в-последнюю-минуту-в-мск - пишите, у меня есть ещё немного керамики: пара подсвечников, стаканы, бокалы для шампанского, разрисованные тарелки и радужные чашки. и открытка с котиком осталась одна, последняя, и ещё несколько есть старых чёрно-белых.
мир раскрывается мне навстречу тоненькими зимними лепестками, бледно-розовыми и полупрозрачными.
я дышу.
жду печку, последний обжиг в году, смешные и точные подарки и я расчищаю пространство, готовлю место под большой заказ, дожигаю недоделанное, скопившееся на полках: неудавшееся блюдце, которое будет моей новой палитрой, старый машкин чайник довести до ума, миска, долго стоявшая в шкафу с остатками пиздец-печенья в коробке и потому пропахшая печеньем насквозь, и когда я её мою и крашу глазурью вчера ночью из последних сил, она продолжает пахнуть печеньем (первый обжиг сырой глины называется бисквитным, и никогда этот термин не был настолько уместен) - время зависло и как бы отменилось, но как будто делает вид, что продолжает идти, а мы все делаем вид, что ему верим.
в метро установили большие тумбочки с электронным табло, которое отсчитывает время, оставшееся до нового года, на табло стандартно-новогодние картинки и всё это вместе очень сильно напоминает бомбу с часовым механизмом из какого-нибудь мультфильма, где непременно есть главный суперзлодей и он будет повержен, а бомбу остановят за несколько секунд до взрыва.
на подоконнике расцвела кислица, лезет второй стебель с бутонами, и тимьян ожил и заколосился - лето он не любит, а вот как сейчас, чтобы холодно, ему самое то. растения у меня, как правило, не живут, но эти двое чихать хотели на правила, им и так хорошо. хотя вру, ещё базилику у меня было зашибись, надо будет его посадить в феврале.
если вдруг кому-то нужны подарки-в-последнюю-минуту-в-мск - пишите, у меня есть ещё немного керамики: пара подсвечников, стаканы, бокалы для шампанского, разрисованные тарелки и радужные чашки. и открытка с котиком осталась одна, последняя, и ещё несколько есть старых чёрно-белых.
мир раскрывается мне навстречу тоненькими зимними лепестками, бледно-розовыми и полупрозрачными.
я дышу.